***
Судорожно вдохнула и проснулась от кошмара. Приснится же такое! Я, конечно, учила по истории, что еще восемьсот лет назад люди писали на бумаге и не знали даже простейшего прототипа визуализатора. Но как же сложно поверить, что когда-то мы не могли записывать свои мысли и передавать их. За окном была глухая ночь. «Опять не высплюсь», — печально констатировала я и перевернулась на другой бок в попытке заснуть. Но, как это всегда у меня бывает, сон пришел не сразу. Тело сладко заныло в предвкушении свободы от тяжелых пут, что сковывали его. Разъединение успешно началось. Каждый раз, как в первый — тот же театр сумасшествия, но с иными актёрами. Сначала с пальцев: они начали светиться и чуть покалывать. Хотя для постороннего наблюдателя на постели раскинулась спящая недвижимая девушка. Потом плечи — их сдавило, будто я оказалась глубоко под водой. А после резко отпустило, прошив током по позвоночнику. Сквозь зубы послышалось сдавленное шипение, а тело судорожно выгнулось и обессиленно обмякло. Над телом появилось едва различимое духовное воплощение — отсоединились пока только руки. Как же все-таки сложно с человеческими телами. Каждый раз, когда пробуешь втиснуть себя в него, чувствуешь, будто пытаешься натянуть детскую обувь на мужскую ногу. А вот когда покидаешь тело, делаешь это с такой осторожностью, словно оно хрустальное. Ведь одно неловкое движение, и человеческая оболочка рассыплется в прах или будет непоправимо покалечена. Кровь нагревалась: 37 градусов — стала болеть голова, сдавило сердце; 37,4° — сузились зрачки, кончики пальцев побелели; 38° — появился озноб, мелкие волоски на теле встали дыбом; 38,5° — пересохли губы, на лбу появилась испарина; 39° — послышался противный писк, он будто шел изнутри головы, хоть я и прекрасно осознавала, что это невозможно. Нет, только не это! Если не остановлю процесс, то уничтожу собственную оболочку. А ведь пока нельзя — рано. На правом предплечье появлялись стигматы, синяки. Усилием воли заставила иллюзорные руки вернуться обратно в тело — ногти до мяса впились в собственную плоть. Надо сдерживаться. Крепись, солнце! Ох, но как же хочется избавиться от плоти: вечно болезненная, похожая на кандалы, полная недостатков и багов — устоявшихся дефектов эволюционного процесса, словно программа, впопыхах написанная на коленке глупым программистом, до жути дисбалансная структура, напоминающая каляки-маляки трехлетнего карапуза. А ведь окружающие так дорожат своими телами, будто они смогут их забрать с собой после смерти! Но вот я точно знала, что если покину тело сейчас, повредив его, то потеряю всё то, для чего тысячелетиями перерождалась из одного тела в другое — воспоминания. Только недавно стала осознавать, что это далеко не первое моё рождение. Тогда с отчаянием, достойным лучшего применения, попыталась вспомнить, кто же я такая. Лучше бы этого не делала. Каждая попытка лишь нагоняла больше тумана. Такие желанные воспоминания казались лишь дымкой, чем больше цеплялась за них — тем дальше от меня они становились. Но потом произошло нечто, изменившее меня. Я создала клона, стала наблюдать за его поведением, ища отличия в столь схожих телах и поступках. На клонирование людей в этом мире наложен запрет, но это не остановило меня. Ибо чувствовала, что схожу с ума, и если этого не сделаю, то утрачу последнюю связь с реальностью. Чудовище, похожее на вивисектора, что заживо рассекает себя саму. О да, безумный смех, и очередной клочок воспоминаний отрезан — копия лишилась ещё одной моей части. Сначала, когда только создала копию, вложила в неё всё, что успел осознать мой разум вплоть до момента её создания. Не дав лишь осознать, что она копия. Потом стала по кусочкам отрезать части — сначала один день, потом неделю; в конце стирая целые годы из её памяти. Я будто пыталась повторить то, что произошло когда-то давно со мной. И почему же, кажется, что было так, а не иначе, откуда это ведомо, если воспоминаний не осталось? Значит, что-то да есть, но вот что именно? Бесконечные вопросы, обращённые к себе, утомляют. В особенности, если ответа нет. Или и того хуже — я знаю ответ, но не хочу его принимать. Вот, смотрю я на свой клон и вижу — те же руки, та же улыбка, но что-то все равно не так, чего-то не хватает. Кто же из нас оригинал, а кто копия, и почему чувствую себя лишь осколком, малой толикой того, что должно быть? Глаза цвета горячего асфальта — такие наивные и беззаботные. Так и хочется стереть эту улыбку, хлопнуть по лицу, до боли стиснуть её щеки, превращая почти красивый лик в уродливую гримасу. Откуда эта беспричинная ненависть, что толкает меня на столь ужасные поступки? Где-то глубоко в душе есть ответ. Я чувствовала вину перед сотворённым мной же существом, старалась дать ей всё то, чего не имела сама. Но всё это было лишним. Это лишь толкало её на ту же грань безумия, через которую когда-то прошла сама. Говорят, потеряв себя, невозможно найти осколки в ком-то ещё. Только знаю — это ложь. Себя не теряют. Что же должно было случиться, чтобы я забыла собственную сущность? Значит, есть что-то настолько ужасное, способное выжечь сознание, лишить опоры, поработить дух, сломав все то, что было основой. Ха-ха, какие наивные размышления, есть ли под ними хоть какая-то основа? Тогда же, в попытке найти ответ, становлюсь подобием дьявола для собственного клона. Вот только кто же из нас, в итоге, на самом деле клон? В её глазах больше жизни и света, чем в собственных. Мои пальцы похожи на высохшие русла рек, они испещрены морщинами, хоть лицо не стареет, сколько бы лет ни прошло. Моё тело чувствует боль, даже не успев пораниться, только увидев нож. Было ли так всегда, или эта фобия появилась из-за какого-то события? Спокойные размышления прерваны дикой неоправданной злостью. Мизинец на правой ноге свело судорогой, будто напоминая о неправильности подобных эмоций. Почему же нельзя злиться, неужели кто-то смеет мне запретить? Прямо в воспалённом от неясности сознании вижу столь явную картину: парень с растрепанными русыми волосами играет желваками и так плотно стискивает зубы, что губы белеют, как сжатый и скомканный грубыми пальцами лепесток ромашки. Юноша пытается что-то втолковать мне: брови нахмурены и похожи на косматые тучи, а руки неистово летают, подобно парусам в бурю. И тут рядом с ним появляется такой же парень — точь в точь — только спокойный. Глаза, словно стоячая вода, руки тонки, но движения властны, стан соткан из туманов — прямой, как штык. Хоть не было ни малейших признаков ветра, но его одежда трепетала, подобно взъерошенным птичьим перьям, омываемая голубыми потоками энергии, в которых то и дело проступали печальные багровые всполохи, будто кто-то задел струны призрачной лиры и спугнутая неловкой рукой тварь тоскливо взвыла, прося тишины и покоя. — Стой, если не остановишься, уничтожишь и себя, и их. Первый парень в недоумении переводит взгляд на пришлого. Его красота заставляет болезненно сощуриться, будто от яркого света. Величественный дуб напротив сломанной ивы. Право, иногда, чтобы понять цену совершенства, нужно его лишиться, но это не тот случай. Оба парня едины в своем воплощении. Один — блистательное прошлое, другой — неясное будущее. Тогда юноша создает водную гладь, похожую на зеркало, и всматривается в отражение: его белки полны кровавых прожилок, плечи согбенны, мышцы зажаты, будто в вечно невыразимой муке от несправедливости бытия. Он смеется и разбивает отражение — капли разлетаются и становятся кровью. Его кровью. — Кто эти неизвестные «они», о которых ты говоришь? — лицо идёт трещинами, будто это была лишь фарфоровая маска. Кожа лущится, как у змеи, — он поднимает руку и срывает её. Под ней снова алебастровая белизна. — Сколько ещё мне придется перерождаться, чтобы понять, кто я и где моё место? Вторая половина, та, что всё ещё прекрасна, склоняет голову к плечу и пытливо смотрит в точку между бровями, чуть выше переносицы парня. Что он пытается там разглядеть? Взгляды встретились — глаза цвета свежескошенной травы напротив выжженной серости реальности с желтыми высохшими веками. Но обида обделённой миром половины, искажает точеные черты — единственное, что оставалось похожим между двумя лицами, — делая степенного взрослого похожим на недовольного ребёнка. Рука совершенства тянется к осколку покалеченной души: — О, не кривись, мой хороший. Я — это ты, неужели забыл? Парень отмахнулся от протянутой руки, как от мусора, — небрежно, не глядя, желая брезгливо зажать нос и быстрее уйти прочь. Ему претит показная доброта и сочувствие. Губа с внутренней стороны, прокушена почти насквозь — острые зубы, единственное, что осталось крепкого в этом тощем организме. Снова останется шрам, хоть слизистая и заживает быстро. Боли от укуса нет — чему болеть, если в теле не осталось крови? Если каждую каплю до последней отдал за них. — За кого?! — отчаянный крик. — Отчего помню страдания, но в упор не помню причины? Кто мог быть мне так дорог, что я не побоялся лишиться души? Тело сломанной куклой опускается на землю. В сердце закрадываются кощунственные мысли: «Я так устал ждать прихода и спасения, если меня не могут найти, если не могут помочь — сделаю это сам». Тяжелый вздох, как у хронически больного бронхитом человека, и тело, пошатываясь, встаёт на ноги. Тьма заволакивает хрупкий образ, тонкие кости, обтянутые кожей, как барабан, покрываются чуждыми узорами. Темно-синие, они прожигают до самых мышц, оставляя несмываемые зарубки. Светлая половина сущности кидается наперерез, но оказывается откинута куда более сильным существом — извечной пустотой. — Что же ты делаешь? — выкрик и безумная попытка сорвать темный покров, неудачно. Парень отрывает взгляд от земли и саркастично спрашивает: — Неужто пришел твой черед кричать? — глаза закрываются, а тело падает в бездну.— Ты опоздал.***
Я просыпаюсь. Постельное бельё смято и пропитано неприятно пахнущим потом, но температура, к счастью, спала — жить буду. Опять один и тот же кошмар. Убираю со лба прилипшие волосы. Теперь, если усну, последует продолжение. Секунду раздумываю, хочу ли его видеть и, понимая, что это неизбежно, пытаюсь заснуть вновь.***
Светлая половина сущности приседает и протягивает руку, касаясь земли, набирая в ладонь прах второй части себя. Он песком проходит сквозь пальцы, будто их не существовало вовсе, и возвращается на положенное место. — Это последнее воплощение перед возвращением. Если справлюсь, то жертва не напрасна. Тьма ласковой кошкой свивается у ног. Теперь я единственный её господин. Она не будет противиться или пытаться уничтожить меня. Лишь защищать, до последнего вздоха. — Я потерял что-то очень важное, чтобы получить тебя. Стоило ли оно того? — взгляд скользит с услужливых теней, не цепляясь ни за что, и упирается в небо. — Теперь, даже если встречу знакомых и друзей из иных жизней, — ничего к ним не почувствую. Закрываю глаза, ощущаю, как ветер теребит волосы. В нос ударил смрад далёкого пожарища. — Проснись. Не время бродить по снам, — пространство разрывается, выпуская меня в мир реальности.