Его Стокгольмский синдром

Девчонка, которую Антон сейчас успокаивающе гладит по волосам, ярко-рыжая. Он зовёт ее Храбрая Сердцем и шепчет ей, что все будет хорошо. Она плачет. И плачет. И снова плачет уже двадцать минут, утыкаясь лицом в футболку Шастуна, которую, ну серьёзно, уже можно выжимать, настолько она промокла от ее рыданий. — Господи, спаси ее душу, — православно-страдальчески выдаёт появившийся Позов и силой оттаскивает Храбрую Сердцем от друга, подводя ее к другому парню, который явно не рад такому презенту, но сорри нот сорри. Антон тоже не был добровольцем. — Нажрутся, малолетки, а нам потом расхлебывай. Шастун хмыкает, соглашаясь с Димой, и брезгливо оттягивает мокрый воротник футболки от кожи. Они выходят на балкон, прогоняя оттуда целующуюся парочку и одновременно полной грудью вдыхают свежий ночной воздух. На дворе ноябрь, а на улице минус три, но Антону с Димой до невозможного идеально стоять на таком холоде в футболках, потому что там внутри — просто, блять, пекло. Температура в квартире просто зашкаливает. Словно она поднимается сама по себе от слишком громкой музыки и слишком большого количества пьяных подростков. — Поговорил с Катей? — интересуется Шаст, осматривая деревья напротив. Второй этаж — это не Москва-сити, чтобы наслаждаться ночными огнями. Никакой романтики. Дима грустно кивает. Антон хмурится. Они, блять, приперлись на эту тусу школьников, чтобы Дима помирился со своей девушкой, а теперь он стоит с недовольным ебалом, и Шаста это просто бесит. Он что, зря терпел общество этой ребятни? Мерзкий голосок в голове Антона справедливо подмечает, что он старше их всего на три года, пусть не выебывается, но Шастун отмахивается от этой мысли, пытаясь заглушить ее глубокой затяжкой. Горький дым попадает в лёгкие и привычно успокаивает. — Че она? — Ниче, — лаконично отвечает Дима, выхватывая из рук Антона сигарету и тоже затягиваясь. Свои опять закончились. — Говорит, что нам нужен тайм-аут. — А ты че? — Шастун вообще-то хороший друг, но Дима и Катя расстаются каждую неделю, и он немного заебался уже удивляться, сопереживать, поддерживать и вся эта прочая канитель, которая необходима в современном обществе. — Согласился. Она отходчивая, знаешь ведь. Антон кивает, ёжится от холодного ветра и передаёт почти докуренную до фильтра сигарету Диме. — Поехали домой, — устало говорит он и удивлённо вскидывает брови, когда Позов отрицательно качает головой. — Ты видел этих пьяных придурков? Не позволю, чтобы хоть один из них дотронулся до Кати. Ты езжай, если хочешь. Антон пожимает плечами и обменивается с другом прощальным рукопожатием. — В универ-то придёшь? — успевает спросить Дмитрий, прежде чем Антон уйдёт. — Скоро рассвет… — Выхода нет? — Дебил, — улыбается русоволосый. — Я к тому, что вставать уже скоро. Доеду до дома, приму душ и поеду в другое Чистилище, — оборачивается к Позову лицом. — В первом я нахожусь сейчас, если ты вдруг не понял. Позов закатывает глаза, улыбается и прощально машет рукой. — Скоро увидимся, Шаст, — отвечает он и ждёт, когда за Антоном захлопнется балконная дверь, чтобы вновь обернуться к окну и докурить сигарету. Нужно скорее возвращаться к Екатерине. А рассвет, действительно, приближался.

***

Антон любит зиму. Любит снег, когда белые хлопья, как писали поэты серебряного века, плотным покрывалом накрывают землю. Антону нравится даже укутываться в сто свитеров в попытке не замёрзнуть при долгих вечерних прогулках в середине зимы. Но сейчас ноябрь. Ни тебе снега, ни сказочной атмосферы. Лишь слякоть и грязные желтые листья под ногами. Едва накрапывающий дождь и… — Сука, да ладно, — последняя сигарета предательски выпадает изо рта Антона, который он в удивлении приоткрыл, неверяще оглядывая спущенные колеса у своей Детки. Шастун зло оглядывается по сторонам, словно сделавший это человек стоит где-то в стороне, покорно ожидая появления и реакции Антона. Но поблизости нет никого. Ни единой живой души. Просто блядство, думает Шаст, ища в карманах сигареты, но вспоминает, что они закончились и чуть ли не воет от досады. Господи, почто так плохо, где он нагрешил? Где именно, всмысле. Грешил-то Шастун много, всего и не вспомнишь. Медленным шагом он за десять минут доходит до автобусной остановки, где напротив стояли желтые машины такси. Вернее, машины стояли вечером. Ранним утром там стоит лишь одна единственная машина, водитель которой выглядит совершенно не сонным. Он курит в открытое окно и врубает Металлику, играющую в магнитоле, на максимум. — Извините, Вы работаете? — подходя к открытому окну, интересуется Антон. Вопрос немного глупый и судя по усмешке на губах мужчины, он тоже это заметил. Но Шасту похуй. Он замёрз и хочет курить. И ещё немного хочет открутить башку тому мудиле, что проткнул ему колеса. — Куда тебе? — интересуется мужчина с тёмными и слегка вьющимися волосами. Добрым лицом, но излишне резким и серьёзным взглядом. — До Пролетарской за триста добросите? — Садись, — равнодушно кидает водила, и Антон воодушевленно плюхается на заднее сиденье. Мужчина выкидывает окурок, закрывает окно и включает печку. Разморенный Антон прикрывает глаза, расслабляясь и позволяя теплу добраться до его тела. Глаза закрываются, до дома ехать минут пятнадцать, и первые две минуты Антон активно борется со сном. Если бы водитель вновь врубил рок на полную, было бы легче. Но в машине тихо. Так тихо, что Шастун проваливается в сон. Он едва ли просыпается, но краем сознания улавливает какое-то копошение с переднего сидения. Открыть глаза слишком лень, а через секунду шеи касается что-то острое и холодное, Антон не успевает среагировать — его сознание предательски отключается.

***

Плотные шторы с шумом раздвигают, позволяя солнечным лучам (откуда, блять, взялось солнце ноябрьским утром?) проникнуть в комнату и резануть по закрытым векам Антона, заставляя того проснуться. Шастун медленно открывает глаза и пытается совладать с затекшими мышцами. Он полулежит полусидит на диване в чьей-то просторной гостиной с высокими потолками, светлыми стенами и дорогой антикварной мебелью. Словно заснул в доме-музее имени Пушкина или Есенина. Возле огромного окна стоит маленький человек. Звучит забавно, Антон погружается в раздумья. Может, этот человек на самом деле не маленький, а лишь кажется таковым из-за комнаты большого размера? Ведь рядом с двухметровым Антоном даже баскетболисты выглядят так себе. Антон думает не о том, о чем надо, мужчина у окна покорно ждёт. Это не мужчина даже, а старичок. Картинка наконец перестаёт двоиться и Шастун рассматривает его: старичок ростом под сто семьдесят, с седыми волосами, гладковыбритым подбородком и худым лицом. В костюме с бабочкой и синем фартуке. Шик. Фэшн. — Какого чёрта? — Антон поднимается с дивана, подходя ближе. — Арсений Сергеевич приглашает вас на завтрак. Кто? Чего? — Ну, пошли, Константин, — уж больно этот старичок похож на дворецкого из «Моей прекрасной няни». — Виктор Павлович, — мягко поправляют его. — Как скажете, — «Константин», про себя добавляет Антон и хмыкает. Он пока не до конца проснулся, чтобы бояться. А высокими потолками, кучей прислуги и антиквариатом его уже давно не удивишь. «Мы тоже не пальцем деланные», — глушит в себе смех Антон и давится собственной улыбкой, когда его доводят до комнаты, где в самом центре стоит длинный стол на десять персон, во главе которого сидит мужчина в костюме и неспешно делает глоток из белоснежно-фарфоровой чашки с кофе или чаем. Другой конец стола тоже накрыт. Жареная яичница с беконом вызывает активное слюноотделение, и изголодавший Антон смотрит лишь на тарелку, пропуская тот момент, когда к нему обращается этот Арсений какой-то-там. — Присаживайся, Антон, — говорит он. У него приятный голос и глаза цвета замёрзшего океана. Ледяные, голубые. Антон любит зиму. Антон пытается спрятаться от этих глаз и ищет глазами не-Константина, но того и след простыл. Женщина в цветастом фартучке мягко улыбается ему и провожает до стула, будто Антон совсем даун и сам не может дойти. Похуй, пляшем. Антон садится за стол, недоуменно оглядывая пустые стулья по краям. Не то чтобы он хотел, чтобы его посадили рядом с этим Арсением Александровичем (?), просто что за показуха, сажать его напротив, создавая между ними столько лишних метров. — Кушай, — улыбается Арсений. Если это вообще он, представиться-то никто не соизволил, как невежливо. Антон собирается восполнить этот пробел. — Я, конечно, извиняюсь, но ты, блять, кто такой? Арсений брезгливо морщится. — Не матерись. Ну ахуеть. Женщина в цветастом фартуке ставит перед Антоном чашку с зелёным чаем. Как только узнала. Приятный запах ударяет по рецепторам, вкупе с запахом еды — страшная смесь. Желудок парня вот-вот позорно капитулирует и издаст протяжный вой умирающего кита, но Антоша держится. Прежде всего: руками за живот. — Я не люблю зелёный чай, — очень нагло врет Антон, и, судя по скептицизму в глазах Арсения, тот это знает. — Чувак, не смешно. Где я? Ты кто? Что происходит? Почему у меня болит каждая мышца в теле, меня что, били? Где мой мобильник? Где мои хлопья на завтрак? Про чай справки навёл, а про пшеничные хлопья с молоком — упустил. Какая досада. — Меня зовут Арсений Сергеевич, можно просто Арсений, — улыбается брюнет и стреляет этими своими голубыми глазами. Антон не ранен. — Меня зовут Антон. Можно просто Антон, — парень берет руками длинный кусок жареного бекона и отправляет его в рот. Через секунду одумывается и с шумом выплёвывает его. Две молоденькие гувернантки, стоящие возле стола, брезгливо морщатся. Простите, дамы. — Ты чего? — это первая живая эмоция на красивом лице этого просто Арсения. Чистое удивление, кайф. — Отравлена небось, — Антон активно трёт язык краем скатерти. Видели бы его сейчас родители. В ужасе бы отказались от такого невоспитанного сыночка. К слову, о родителях. Можно и к банальщине прибегнуть. — Вы вообще в курсе, кто мои родители? — облокачиваясь локтями на край стола и чуть нагибаясь вперёд, интересуется Шастун. — А то, — довольно лыбится мужчина и вытирает уголки губ салфеткой. — Ну и какого хуя тогда? Похищение? Фу, примитив. Арсений медленно встаёт из-за стола, приближаясь к Антону. Сравнение с хищником, надвигающимся на свою жертву, приходит в голову непроизвольно. Антон сглатывает. — Последнее предупреждение: в этом доме не ругаются матом. Арсений садится на край стола, почти касаясь своими острыми коленками рук Антона. Медленно (почему он все делает медленно?) протыкает вилкой кусочек бекона и подносит к своему рту. Тщательно его разжевывает и проглатывает, после чего дарит Антону ослепительную улыбку и соскакивает со стола. Шастун делает вдох в первый раз за последние тридцать секунд. — Как видишь, еда не отравлена. Ешь спокойно, — удаляясь из комнаты, говорит Арсений и резко останавливается в дверном проёме, слегка поворачивая голову к Антону. — И ты прав. Это похищение. Захлопывающаяся дверь звучит просто оглушительно. Теперь Антону действительно становится страшно.