Когда-нибудь...

Мисаки понимал, что, если просто проигнорировать просьбу отца Усами выйти на улицу и поговорить с ним, проблема еще больше усугубится. Сердце тревожно забилось. А ведь, черт возьми… да, это так! «Боже, почему в последнее время проблемы не исчезают?» «Потому что о них надо говорить, идиот», — подсказал с упреком внутренний голос, и Мисаки тяжело вздохнул, не без дрожи в коленках выходя на холодную шумную улицу, поправляя от сильного ветра короткий воротник. Поднял глаза на каменное лицо отца Усами и улыбнулся. Что ж, встречи со своими страхами продолжаются…  — Долго ты не решался выйти, Мисаки-кун, — хмыкнул с весельем мужчина, складывая руки на груди.  — Здравствуйте, Усами-сан, — поздоровался Такахаши, пытаясь держать себя в руках и продолжая улыбаться безответной улыбкой.  — Гляжу, у тебя хорошее настроение, — заметил тот.  — А почему бы и нет? — пожал плечами Мисаки и внезапно осознал, как бурно в нем закипела обида вперемешку со злостью. А почему, собственно, у него должно портиться настроение?  — С такими деньгами, как у вашего сына, разве может быть иначе? Лицо Усами тут же посерело, и Такахаши не смог сдержать нервного смешка. Господи, как всё это отвратительно и глупо!  — Значит, ты этого уже не скрываешь? — процедил сквозь зубы мужчина, и двое его охранников синхронно сделали шаг ближе к своему покровителю. Мисаки инстинктивно отступил. Улыбнулся еще шире.  — Нет, Усами-сан, просто я играю с вами в ту же игру, что и вы.  — Игру?  — Да.  — И как же она называется?  — Это вы сами должны знать. «Господи, ты в курсе, что ходишь по лезвию ножа? Если нет, то я тебе скажу: Мисаки, ты ходишь по лезвию ножа, висишь на волоске… Как до тебя еще достучаться? Какими словами?» — вопил внутренний голос, но Мисаки терпеливо молчал. Он сейчас слишком тверд в своих решениях и уже вряд ли от них отступит.  — Мисаки-кун, ты со мной лучше не играй, — это фраза была наполнена таким вязким ощущением подходящей к горлу угрозы, что Такахаши громко сглотнул. Во коже прошлась волна мурашек.  — Но вы же позволяете себе эту «привилегию»?..  — Я имею на это право, — сухо ответил Усами, и Мисаки вспыхнул.  — Нет, не имеете. Ни в большей, ни в меньшей мере. Вообще не имеете.  — Кто дал тебе эту небывалую смелость со мной спорить? — наигранно удивленно спросил мужчина, хотя в голосе скрипела настоящая… … ненависть. Черная, скользкая, противная… и самая настоящая. Мисаки еще никогда не ощущал ее по отношению к себе так открыто. Для него это чувство всегда оставалось под строжайшим запретом: «никогда не допускаю его к себе в душу, никогда не получаю его себе в адрес». Но сейчас всё изменилось. Он кожей ощущал эту злость, этот гнев, испепеляющий всё на своем пути. Несмотря на этот жар, стало нестерпимо холодно и… больно. За что его так резко возненавидели?..  — У меня… никогда не было собственной смелости говорить кому-то такие «резкие» слова, — подал глухим голосом Мисаки, устало смотря в стальные глаза напротив. — Теперь догадайтесь, кто подарил мне эту смелость. Ответ сам напрашивался. Его понял и сам отец Усами и раздраженно передернул плечами. Усаги-сан. И больше никто другой.  — Ты всегда впутываешь его в свои проблемы, Мисаки, — начал Усами жестким безразличным тоном, — он всегда куда-то вляпывается по твоей вине. Он постоянно рядом с тобой, хотя у него давно должна быть своя самостоятельная жизнь. Ты появился в ней, как чертов нахлебник, и качаешь какие-то свои права на этот счет, утверждаешь, что любишь его безразмерно… Всё это глупо и смешно. Никогда не смогу поверить в твою искренность, каким бы милым ты не являлся. Мисаки поперхнулся воздухом от возмущения.  — А вы… Разве вы не верите в слова своего сына?  — А он что-то говорил про тебя? — вопросом на вопрос ответил Усами, и до Такахаши тут же дошло. Отец Усами не слышит своих сыновей, не слышит их души, не интересуется их желаниями. Он любит их, да, но разве это настоящая любовь, когда не слышишь тех, кого любишь?..  — Я своими собственными ушами слышал, как Усаги-сан пытался до вас достучаться, — проговорил Мисаки, теряясь от своих ужасающих догадок. — Значит, если по-вашему я его не люблю, то вы его… получается… просто ненавидите… Парень не сразу осознал, что произошло после его слов. Он просто почувствовал резкую боль в скуле от удара по ней жестким кулаком, и спина Такахаши с громким стуком встретилась со стеклянной витриной магазина, лишь каким-то чудом не разбившейся вдребезги. Мисаки чуть зажмурился, когда попытался открыть глаза, в голове с заносчивой упертостью застучала боль. Рядом с собой он услышал голоса каких-то людей, ставшие свидетелями происшествия, которые спрашивали, как он, что здесь произошло, возмущались, что устроили драку в общественном месте… Такахаши медленно поднялся на ноги, чувствуя легкое головокружение и боль в разбитой до крови скуле. Взглянул на Усами, вовсе почерневшего от гнева и с ненавистной силой сжимавшего кулаки.  — Теперь берегись, Мисаки, — мягкой угрозой проговорил мужчина, всё еще дрожа от избытка адреналина, ударившего по вискам, — ты еще мало отделался. Круто развернувшись, он направился прочь от магазина. Вслед за ним двинулась его «шестерка», тяжелыми спинами загораживая всю ширину дороги. Мисаки проводил их глазами, вплоть до того, как они все уселись в длинную черную машину у обочины и укатили вдаль по шоссе. Затем, всё еще покачиваясь от головокружения, сказал какой-то девушке, стоявшей рядом с ним, что всё хорошо, что он может сам дойти до дома, и, поправив лямки рюкзака и прикусив от боли нижнюю губу, медленно, осторожно двинулся по дороге. Домой. К Усаги-сану. И чем быстрее, тем лучше. * * *  — Я… дома, — прерывающимся голосом произнес Мисаки, с нескрываемой досадой громко хлопнув дверь. Внутри все горело, кипело и просилось наружу. В первую очередь, это была злость. И скорее, на самого себя.  Кто его просил говорить отцу Усами такие вещи? Теперь все стало еще хуже! Ведь понятно же, что он любит своего сына и слишком сильно, чтобы о нем не заботиться. Так делают все нормальные родители. Это просто для Такахаши кажется неправильным, потому что его родители рано умерли. От последней мысли Мисаки бросило в дрожь, но только на мгновенье, чтобы снова заткнуть свой внутренний голос, твердящий совершенно обратное. Но в то же время, кто давал отцу Усами трогать его, тем более ударять? Больно же все-таки…  «Ему правда не понравилась», — подсказал внутренний голос.  «Нет, даже если это и правда, то она приукрашена. Ведь он любит Усаги-сана больше, чем другого сына. Я не должен был ему так говорить. Неважно, что я думаю, а нельзя было так с ним поступать».  «Но и он поступил не как взрослый человек».  «А я заслужил кулак в скулу».  «Но ты бы так не сделал, верно?»  «В-верно… но не в этом дело…»   — Мисаки? — голос Усаги-сана заглушил все остальные мысли, и Такахаши чуть приподнял раскалывающуюся от боли голову. Тот стоял наверху, чуть свешиваясь через перила, и смотрел вниз, прямо в лицо Мисаки.  Парень чуть улыбнулся.   — Усаги-сан, ты поел?   — Нет, но записку я видел, — писатель мягко улыбнулся. — Решил тебя дождаться. И еще… нам надо поговорить, Мисаки.  Сердце парня болезненно, но с долгожданной истомой сжалось. Грустная усмешка проявилась на его губах.   — О да, — он еле слышно засмеялся, — нам надо поговорить. Это ты точно подметил…  Усаги-сан с неким подозрением взглянул на Такахаши.   — Мисаки, все нормально? И почему ты был в магазине так долго?   — Вот я об этом и хотел бы с тобой поговорить, — щелкнул пальцами Такахаши, не в силах больше смотреть наверх. — Пожалуйста, Усаги-сан, спустись вниз. Я наверх смотреть не могу.   — Почему?   — Голова болит. Спустись, пожалуйста.  Послышались торопливые шаги вниз по лестнице. Мисаки с удушающим ощущением ожидания замер и стал снимать с плеч рюкзак. Теперь пришло время все рассказать. Он окончательно запутался и теперь просто не знал, что делать.   — Помоги, пожалуйста, разгрузить рюкзак, — мягко попросил парень, когда писатель очутился перед ним. Аккуратно поставил рюкзак на диван.   — Ты плохо себя чувствуешь? — спросил Усаги-сан, с утонченной мягкостью в движениях и нежностью, свойственной только ему, беря Мисаки за подбородок и приподнимая его…  Вы бы видели глаза Усаги-сана в тот момент, когда в их обзор попала совершенно разбитая скула с достаточно заметной ссадиной на бледной щеке! Этот взгляд невозможно описать ни словами, ни всеми доступными для человека средствами. В нем было все, что чувствовало когда-либо человечество: и испуг, и страх, и толика отчаяния, и беспокойство, и любовь, и нежность, и… и неимоверная злость, заполнившая весь фиалковый взор и переполняя его до краев.   — Мисаки… — писатель чуть повернул голову поморщившегося парня в сторону, чтобы лучше разглядеть окровавленную скулу, на которой чувствовался назревающий синяк размером с крепко сжатый мужской кулак. Он болезненно приподнял брови, впиваясь затем в зеленые глаза Мисаки долгим пристальным мгновеньем. Зрачки тут же угрожающе сузились, и Такахаши понял, что дело плохо.   — Кто это сделал? — нарастающим рыком подал голос Усаги-сан, и парень испуганно сжал плечи. Аура ничем и никем не сдерживаемого гнева и такой знакомой ненависти полыхнула на Мисаки, что он с неким страхом схватил писателя за руки.   — Успокойся, Усаги-с…   — Я спрашиваю, кто это сделал?!  Такахаши нервно сглотнул. Вся уверенность в своих силах тут же погасла, будто ее никогда никто не зажигал.   — Ну сам подумай, Усаги-сан, — Мисаки неровно засмеялся, — как я тебе сейчас скажу, кто это? Ты же его найдешь и убьешь, наверное, судя по твоему лицу…   — Правильно думаешь, — резко перебил его писатель, и его лицо покрылось невидящей темной пеленой. — Я знаю этого урода?   — Усаги-сан!   — Я знаю этого человека, Мисаки?  Мисаки чуть приподнял плечи и еле заметно кивнул головой.   — Это кто-то из моего окружения?  Еще один кивок.   — Мне продолжать угадывать или ты сам скажешь его имя? — спросил сурово Усами и, заметив эту злую нотку в своем голосе, чуть кашлянул. — Обещаю, что не убью его, если ты скажешь его имя. Ну?  Он уставился на Мисаки стальным взглядом, в котором плескалось столь заметное горячее волнение, и Такахаши не мог ничего с собой поделать.  «Давай, говори, обратной дороги нет!»   — Ну? — нетерпеливо повторил мужчина.  Мисаки снова сглотнул и еле слышно прошептал:   — Это… Усами-сан.