Научи меня жить

       Сколько ещё сюрпризов готов даровать день? С Тавной случилась лишь одна встреча, а во всю ночь переживания были таковы, которые в лучшем случае припоминались, как если бы она выступала на сцене, а в зрительском зале сплошь людей и ни одного «животного сородича». Перед сном она узнала у Джулифы, что это одни из тех самых постояльцев, которых она весьма давно не видела за минувшее время, прибавив, что обычно встречи с людьми не начинались именно с них. Странно…        Странно время, кое то ползёт по-черепашьи, то мчится стремглав непокорным, своенравным, бунтующим мустангом. Разве этому скакуну нужна свобода, которую втайне алчет он? Оказывается, время – такое же неопределённое явление и дивно – оно не знает, как себя вести. Время не может быть ни другом, ни врагом: оно самостоятельно, независимо, но задаёт темпы жизни на всей Земле. Как далеко распространяется это время? Ей хотелось бы знать, но куда интереснее было бы ей поведать, когда оно норовит стянуть солнце с высоты горизонта и побыстрее водворить над небосводом холодную луну или стынущий месяц. Разве страшит оно её – Время?        Оно и вправду теряется, не знает ни тона, ни поведения – все грани стёрты. Увлекающий разговор наскучивает Времени? Оно протестует, выражает своё недовольство и претит всему, что нам приятно и доставляет эстетическое удовольствие? Если бы были Тавне мысли такие… Она проникалась абстракционизмом как… искусством, однако не была горазда разворачивать мысли пирамидальным каскадом, как это делает Фернандес. Она не хочет никаких приходящих мыслей о нём, она их отвергает, но маленькими кровопийцами они приземляются на её чувствительную кожу, разя мерзкими впечатлениями, как это и бывает, когда наяву. Но это были только его холодные глетчерные фантомы, жившие по примитивному фольклорному канону: в заброшенном замке на чердаке или где-либо ещё, выбираясь из наскучивших покоев, дабы до смерти пугать живых. Но этот человек был куда серьёзнее и, главное, реальнее.        Уже три человека устраивали гоночные заезды в глубине её сознания: каждый пытался перегнать оппонента, показать первенство своё и с тем также показать, что достоин её самых всепоглощающих мыслей; впрочем, один участник не стремится вовсе, лишь поневоле участвует; он индифферентен, смертельно молчалив, страдающий сим специфическим недугом, и где старт, где финиш, где заветная полоса – ему нет никакого до этого дела.        Получается, разные завсегдатаи, даже самые давние, возобновили посещение «Моулина»? Стало быть, это возможность? – возможность общаться с разным кругом людей? Тавна была совсем близко возле какого-то предприятия, которое она хотела затеять в связи с таким обнаружением. А вдруг целую неделю их будет не видать? Месяц? Год или не один? Не проблема, она всё равно отыскала эту затею: Тед впервые преспокойно озвучил свой возраст, а Уиззи впервые ответил на его вопрос касательно сегодняшнего числа; ночь явила её в следующее, четвёртое число. Она будет делать записи каждой такой встречи – да, непременно будет!        Тавна небезучастна во взаимодействии с людьми. Они всегда оставались для неё загадкой – обычной неразгаданной загадкой, хотя, кажется, некоторые статные антропоморфные тоже могли расшевелить её неподдельное любопытство, но… Взвешивая на весах, она ощущала людской перевес. Животные ей по-своему родны, особенно когда миновал год (полезное и во многом исчерпывающее известие, узнанное за всё время сего повествования), их компании и нравы кардинально, для неё неописуемо отличны. В последнее время непохожести и разности притягивали её нефизическим магнитом, влекли далее и далее, – и она всё пытается дотянуться до интриг и страстей, коими полны грядущие встречи с людьми. Между тем, про себя ей было досадно, что первая встреча с людьми печально запомнилась ей (даже Лил, которого обличил своим острым словом Фернандес, его лучистый позитив потускнел под гнётом грянувшего затмения).        Но даже оказавшись уже в новом дне, Тавне непреодолимо захотелось вернуть ушедший. Включив неяркий, тускловатый ночник, она отыскала немного склеенных между собой отрывных записок сиреневого цвета, на которых принялась вести своё новое искусство; к нему она пришла сама – как охотно хочется ей это признать! Можно было не рассчитывать на какой-либо сон, пока это дело неминуемой и неотложной значимости считается незавершённым. Она записала число и месяц, два заветных имени и индивидуальные к ним приписки: рок, электрогитара и клубы, дискотеки и к ним же – деструкция (почему не удалось выговорить его в первый раз? впечатлительность), – и наклеила сбоку-слева на зеркале столика. Главное сделано, только… Прошлая компания почти ничего не оставила за собой, кроме раскрытых тайн, разве что ещё подробности – имена и фамилии, но это совсем отказывалось выводиться Тавной в письменном виде: не она препятствовала этому, не её нежелание, а что-то, хотящее своего собственного «Я», крикливого и большого, избыточно и повсеместно о себе заявляющем. Пришлось оставить так, будто они ещё не случились в её жизни, но она уже предполагает их – разумеется, это парадоксально, вновь...        Уже незачем скрывать угаданный Тавной мотив и его можно признать здесь же, предваряя максимально возможное описание следующей встречи. За день до ожидаемой ею встречи она улучила возможность провести прогулочное своё время наедине с Гральди. Они гуляли всё там же, только теперь пропуская мимо многих прохожих. Человеку было бы непривычно видеть кругом одних только животных, начиная млекопитающими и продолжая птицами, но для них это окружение было совершенно естественным.        – Не перестаю радоваться за тебя, Тавна – мягко говорила Гральди, с воодушевлением смотря ей в глаза. – В тебе действительно много сил, помогающих тебе преодолевать невзгоды, совмещающиеся в прошлое и настоящее. Даже во мне не находится столько сил. Хотелось бы у тебя этому научиться…        Тавне уже не впервой выражать удивление: в этом мире им она практически живёт, нераздельно и повсечасно, даже каждую минуту, являемую этим миром.        – Если есть такая сила во мне, то значит, она далась мне весьма дорого: сквозь года обвинений в свой адрес, сквозь укоры и неприятие своей выбранной жизни. Наверное, мы не можем спешить с выводами, не зная, какая была у нас жизнь в прошлом.        – Иногда об этом прошлом стоит забывать, ибо оно постоянно преследует нас, оно всегда крадётся за спиной. Лучше выбрать сладость иллюзии, предпочесть её горчащей правде – так легче и спокойнее, хотя и за это однажды придётся заплатить; эта плата будет куда больше того, что обычно оставляют у нас, вкладывая в книжечку со счётом. Таким, как мы, по-своему удивляются: мы чувствуем грань материального и духовного… хотя это слишком величественно сказано. – Задумчивая улыбка Гральди придавала её лицу утомлённый вид. – Речь идёт о деньгах. Я вижу, что делает это неостановимое движение денег – задаёт ритм в мире людей: обмен, раздача, купюра здесь, цент туда – немудрено забыться в этом потоке. Я была от них зависима, и хочу выразить своё удивление тому, как ты сопротивляешься всему этому… Я не только деньги имею в виду, а всё, к чему привыкают люди. Твой интерес к ним…        – А у тебя его разве нет? – Осторожно и с украдкой в голосе спросила Тавна.        – К ним нужно привыкать – решительно продолжила Гральди, покинув задумчивость. – Но ты доказываешь своим живым примером, что это всего лишь выдумка, попытка убедиться, только бы найти наименьший путь сопротивления. Знаешь, у каждого всё своё: это такой же случай, как, например, с умением объяснять. – Она лучезарно улыбнулась. – Мне этого не хватает – тогда бы я сумела донести до тебя из всего множества мыслей одну, самую простую, но увы, среди них я теряюсь. Скажу лишь, что тебя не пугает неизведанная обстановка. Я, знаешь… я доверяюсь уже знакомому, изведанному – неудивительно, что я стала своей в нашем кругу, м? Нас отличает что-то, но и есть чему объединять – чувству, которому следуем, но только когда оно начинает много-много раз менять направление, как ветер, точно в мореплавании: ветер в паруса, и нас несёт по одному направлению, но оно меняется… Люди – они зовут это абстрагированием, отвлечением, потому что мы понимаем эти образы и выдумываемые ситуации; они понятны и необходимы вместо скучных, прямых объяснений.        Скучные, прямые объяснения – не это ли Фернандес? Термины, понятия – это ли скука и прямота? Субъективные мерила, но гнушаться их не стоило юным, женственным сердцам.        – Может, поэтому у тебя не всегда получается объяснять – сказала Тавна, обратив на неё заботливый взгляд – такой же, какой был у неё в то раннее утро.        – Наверное, только я так странно реагирую на людей. Здесь, вокруг – плавными жестами левой руки провела она по просторам улиц городка, – мне уютно и хорошо, хотя люди скажут, что отнюдь не в таких местах должно быть уютно и хорошо таким, как мы. Только я не вижу, чтобы это было конфликтным утверждением: таким, из-за которого случаются разногласия. Эх, – облегчённо выдохнула Гральди, – ещё у меня проблема: слишком много говорить там, где это не нужно. Мне многому стоит у тебя научиться, именно у тебя, не у остальных. Во всяком случае я это говорю с чистым сердцем, как есть и как я думаю, думаю днями напролёт. Мне лучше здесь, чем в ещё большем мире людей – в мегаполисе.        – Мегаполис?        – Неопределённо для тебя звучит? Чужое слово. Да, порой и год может ничего не значить, когда говоришь о том, сколько всего непознанного вокруг.        Если речь шла о привыкании, то Тавна с внутренней радостью на душе привыкла к их разговорам: негромкими, почти поющими голосами, они чувствовали, когда перестала пора спешить и к чему-то приготавливаться. Туника, лёгкий джемпер, обтягивающие леггинсы, серьги, немного косметики, чтобы не выделяться их пышностью – сегодня Гральди прониклась выходным днём, но выглядела так же легко и эффектно.        Они шли по красивой, небольшой площадке, композиционно выполненной из мрамора. Любуясь строгими и лаконичными формами блоков, Гральди поведала Тавне о «другом мире людей». Рассказ сулил быть увлекательным, так что облокотиться на стену получило большее предпочтение, чем найти место, чтобы присесть.        – Там нас гораздо меньше. Я до сих пор слышу разные разговоры о «больших джунглях», к которым почему-то прибавляют «каменные» – устойчивое выражение, перенятое у людей. Можешь не верить этим словам, но часто слышу заявления о спокойствии в этой части города. Я соглашусь и присоединюсь к словам нашего немногочисленного общества. Там быть по нраву больше молодым и озорным, которые желают попытать своё счастье, удачу и самые непредсказуемые мечты. Но никакая молодость не заведёт меня туда, особенно одну, без какого-либо транспорта. Дюжина улиц, перерастающих в авеню и проезды, всё это тянется в какую-то бесконечность; там ходить-переходить, этим можно заниматься вечность – блуждать по незнакомым вытянутым дорогам. Тот город – город тысячи огней и чуть более около миллиона искрящихся, колоритных вывесок, стендов, таблоидов и всего остального, что увлекает взгляд и кружит голову. Туда отправятся наши, молодые, чтобы испытать себя в этом нескончаемом движении. Я же… я, Тавна, не могла найти это захватывающим дух; я боязливо переступала с ноги на ногу, ища обратную дорогу на волю – в миниатюрный, скромный городок. Но я не смею портить твои впечатления и ожидания, зная, что ты впервые слышишь о таком: о том, что у такого маленького городка есть его огромнейшее продолжение.        В этот день Тавна узнала нелюбовь Гральди к вытянутым до бесконечности широтам и растянутым автострадам, дорогам, в том числе и пешеходным. Но Тавна позабудет отметить число, в которое она сделала для себя такой вывод. Впрочем, ей это не помешает в следующий день, – а пока длилась вторая их прогулка, которую обе не желали прекращать; вдобавок у Тавны возникло желание, которое внутри она порицала: уговорить Гральди отправиться с ней в «прорекламированный» ею мегаполис, но вместо неразумной этой идеи Тавна решила обойти её малое, но резонное притом неприятие, окольными путями заводя к одному и тому же вопросу – о мегаполисе. После их надобно было оставить совершенно наедине, как они были предоставлены друг другу в спокойном, миролюбивом выходном дне. В то же время приближался новый заветный день, готовивший необычные сюрпризы; день, который даже будет иметь в виду их скромный разговор во время этого прогулочного дня.        Из широких окон холла в следующем наступившем дне открывался вид на облачное небо. Солнце порою скрывалось за проплывающими перистыми или одутловатыми облаками, но оно было по-прежнему умеренно-тёплым, не разящим своими палящими лучами. Сегодня Тавна собою являла открытие очередного дня в «Моулине», принимаясь за развлекательные песнопения для посетителей, которые даже в достаточно раннее время обильно являли себя заведению. Всегда примечательно, что редко «животные» посетители дублируются, тем более зная об отсутствии их отбора на завсегдатаев; все действительно родные, держатся в стройном единстве, как в естественных ареалах своего обитания.        Но разве кто-либо думал бы одной только науке – биологии – в этом случае? Они сделали этот эксперимент, совмещая жизнь с людьми, разве что у них был повод для своеобразного «эстетического хвастовства»: они были горды, что не эксплуатируют домашних животных и не скрывают их бремени за безликим, выспренним названием «компаньон»; об этом тоже часто речи расходятся на просторах холла, но в основе такой разговор затевали господа или дамы внушительного возраста, почти до седин дожившие (то есть именно те, которые предрасположены сетовать на темы быта и социальных проявлений).        В песне растворялись времена, возрасты и нравы. Сцена, позволяющая перекроить реальность на свой лад, и пусть этого и не будет видно, зато слышно, в чём и замысел весь – такова незамысловатая особенность. Из ассортимента Тавна выбрала мотив, наиболее подходящий к утреннему, такой, чтоб способствовал уходу остатков сна и настраивал на грядущий солнечный день.        Но жизнь в «Моулине» не представляется без движения, и движение это не ограничивается отведёнными просторами сцены. Ещё не успевший порог вечерний начал сопровождаться каким-то особенным движением, которое заприметила Тавна, когда на неопределённое время заканчивалась её пора задавать ритмы и настроения всех, кто был в холле.        Впервые для неё, не пустовало одно из мест – тех мест, которые для «привередливых». Многие из семьи «Моулина» кружили возле места, – того, что выделено обоями Биг Бена. Обо многом можно было догадываться, но Тавна не пыталась делать даже самые неосторожные предположения, пока сама не присоединится. За неширокими спинами Жанена и Джулифы проглядывала чудная молодая пара: он – рослый брюнет в белоснежном костюме, точно присутствовавший на торжественном мероприятии (как бы не о свадьбе говоря притом), и она – хрупкая, будто фарфоровая ваза, и талия чем-то напоминала такую же форму, с нежной кожей крахмального цвета, наращёнными изящными светло-розовыми ногтями, белокурая и облачённая в коктейльное платье цвета клубники, полученной после переработки миксером (отличный по насыщенности и сочности).        Их парность выглядела чрезвычайно эффектно: Тавна готова была застыть на месте, вдруг засомневавшись в надобности своей компании. Мало ли им компании двух молодых лю… антропоморфных созданий, притом одинаково обаятельных и изящно одетых? Посетители поглядывали на неё: видно, большинство узнавало ею взятое и развитое обыкновение общаться с посетителями; а глядели, наверное, потому что про себя интересовались её неуверенными, скромными шажками. Тавна была уверена, что увлечённые с головой разговором не видят её, ибо она ещё была относительно далека, – как вдруг её имя звучно сойдёт с уст Джулифы. Чувствовала ли охотница пума её присутствие или это что-то другое из разряда необыкновенного?        – Мы хотим от всего сердца рекомендовать вам эту привлекательную особу – горячо и гордо расходился голос Джулифы, вежливым жестом указывая на Тавну.        – Вы всегда любите новые знакомства, мистер и миссис Уинтерс – импонирующим, сладкоголосым тоном присоединился к её словам Жанен, прибавляя больше причудливого французского акцента своим речам.        – И мы знаем, что Вы небезразличны к нашим скромным пожеланием, уважаемый месье Жанен – со встречной симпатией продолжила леди его слова.        – C'est vrai¹, madam – любезно кивнул Жанен, лицо которого не покидала блестящая улыбка.        Первым делом разошлись любезности и обмен почтениями: он и она почти в один голос предложили ей присоединиться к их компании и непременно для того сесть с ними, при всём при этом справляясь, если для того у неё есть время.        – Как чудесно, что ваш чудесный коллектив мало-помалу да расширяется – залепетала пышно выглядящая дама, похлопывая подвитыми ресницами, как бабочка крылышками. – Хотя к Вам, мисс, уже привыкли – думаю, Вы не против, если и мы сможем с Вами завести знакомство.        – В котором мы мгновенно заинтересовались, едва услышав о Вас, мисс Тавна. – А это был голос относительно зрелого и статного мужчины, державшийся в разговоре просто и с интересом к собеседникам и испытывавший гордость по поводу происходящего в данный момент знакомства.        – Лидия Уинтерс в Вашем внимании, в любое время дня и ночи – любезно кивнула девушка, повторяя жест Жанена.        – И Кёрен Уинтерс не остаётся в стороне – ненавязчивое сделал прибавление мужчина. – Вы прекрасно дополняете и преображаете свой коллектив, позвольте мне это заметить.        – Позвольте предположить, – присоединялась к разговору обольщённая Тавна, – вы здесь, мистер и миссис Уинтрес, уже бывали и даже… знакомы с нашим коллективом?        Лидия прониклась энергическим джазом и на удивление умелым, способным его исполнением совершенно юной Эмили, певшой в дуэте с Гральди; она со смягчённой улыбкой делала несильные, но частые движения головой в такт. Кёрен понял Лидию без каких-либо слов.        – Не удивляйтесь, что от лица друг друга, по отдельности Вы слышите не меняющееся «Мы»: мы – муж и жена, доверяем нашей парности многие утверждения, которые сможем разделить вместе, в максимально возможном согласии. Вот, мы изначально были уверены в успехе вашего коллектива, ещё в первый только раз познакомившись.        – Неполных пять лет за спиной с момента того знакомства – мечтательно произнесла Лидия. – Уже тогда начинался наш грандиозный тур и первые попытки окунуться в пучину кругосветного путешествия. Я даже не вспомню, как мы узнали об этом городе, ведь он такой юный…        – Рекомендации туристического агентства, дорогая – объяснил Кёрен, вежливо улыбнувшись жене. – Нигде о такой редкости не распространялись бы, – а у агентства очень кстати оказались на руках свежие известия на то время.        – Видимо, отсюда предпочтительно начать знакомство, – обратилась к говорящему Лидия, – ведь мисс Тавна не знакома с нашим неприметным с виду хобби, которое разрослось из скромных малых размеров в широкие и необъятные.        Тавна ненадолго отвлекла себя от разговора мыслью о достаточно продолжительном отсутствии Джулифы. В это же время она укорила себя за неоправданную требовательность, предъявляемую юркой официантке. В компании очаровательной пары Уинтерс ей было непривычно; она многое сказала бы себе о тех впечатлениях, сложившихся буквально за минуту: вежливые, обходительные, а ещё, оказывается, удивительно догадливые. Последнее случилось внезапно для неё: она даже не поворачивалась, лишь слегка отвела взгляд, и в сторону Джулифы она бы смогла посмотреть как минимум из положения вполоборота. Тем не менее, она ощутила неловкий свой взгляд, перехваченный проницательными молодыми людьми.        – Ждёте кого-то из своего коллектива? – С ненавязчивой исключительностью полюбопытствовала Лидия в вежливом тоне, от которого готова была таять (судя по её нежным, плавно движущимся чертам лица, казавшихся волнистыми, и чрезвычайно осторожным жестам и движениям). – Ах, наверное, Вы о заказанном задумались. Не переживайте, столы из этого ряда обслуживаются по-особенному…        – Небыстро – улыбчиво прибавил Кёрен, встретившись со взглядом жены. – Кажется, мисс Тавна, Вы не осведомлены на этот счёт?        Тавна наивно и слегка виновато улыбнулась.        – Похоже, эти места весьма, весьма редко занимают.        Усилительный оттенок Лидия произнесла затейливо, тянула, словно жуя, звонкие гласные.        – Знаешь, трудно получать удовольствие от мысли, что в стоимость твоего счёта войдёт весьма дорогостоящее место, притом любое из этого ряда.        И здесь удивление Тавны даёт ясный повод для понимания её «Вы не осведомлены на этот счёт» (вместо вопросительного тона слова Кёрена станут утвердительными).        – Я действительно о таком не знала – задумчиво произнесла Тавна, встретив услышанное потерянным взглядом. – Кажется, вы знаете об этом месте больше… чем я – засмущалась Тавна.        – О! Вы уж простите, совсем заболтали Вас – с вежливой виноватостью среагировал Кёрен на смущённость Тавны. – В известных компаниях мы вполне сдержанные и не отличаемся разговорчивостью, подобно этой…        – Но и не молчаливы совсем – безоблачно пропела Лидия, плавно покачав головой. – Это уж всё наши остаточные английские корни.        – То есть самые какие не на есть родные, милая – поправил Кёрен, – с которыми жили и будем жить во всё продолжение наших круизов.        Для Тавны было причудливым, что со стороны любезной пары Уинтерс разбросано много-много клочков, которые тотчас хотелось слить воедино: дорогостоящие места, входящие в стоимость, разросшееся хобби, «остаточные английские корни» – что это всё и откуда оно? Удивительно ли, что молодая пара чутко восприняла непонимание Тавны, в целое нестрогое недоумение превратившееся?        Они, родовитые англичане, совсем не казались сдержанными во время разговора именно в плане, чтобы удержаться от какой-нибудь маленькой, с виду незначительной подробности. Компания Тавны особенно, да ещё и парно, симпатизировала им: они радушно принимали на себя роль благородных «информаторов-осветителей». Лондон, оба при королевских семьях, знакомство во время роскошного бала, ощущение притяжения друг к другу, оттого – неотвратимые прогулки в парках и дивных, благоухающих садах города традиционной выдержки, поездки верхом на чистокровных скакунах, нередко за игрой в конное поло или на широких полях для гольфа. Их жизнь – та сказка, которая день ото дня грезится таким мечтательным девушкам, как Тавна. Она пыталась не представлять себя на их месте, но зачем, зачем же они так это подносили? – из-за этого ей никак не удавалось уйти от сладких, тающих в утопающих грёзах образов и представлений. В какой-то момент она даже засомневалась: возможно ли такое на свете? Наверное, не с такими, как она.        «Это было нелёгкое испытание для нас: – скажет Кёрен, делая вставку между увлекающим рассказом Лидии, – богатые залы, переполненные знатными людьми, роскошные балы, на которых они собирались, и всё деньги, деньги, звенящие, подобно колоколам. За нами втайне наблюдали, глядели, не смутят ли нас соблазны и маняющее изобилие».        Помолвка, затем женитьба – чтобы Тавна не растаяла от таких захватывающих сетей для мечтателей, Лидия опустила подробности, – очень много подробностей, была уверена Тавна; интерес к миру они питали с самого подросткового возраста, и этот интерес развился естественно, даже без их участия, как скажут они в унисон. Это желание родители встретят одинаково положительно и с трепетным биением сердца. «А если что, дом всегда есть: гарантия, надёжность для путешествующего в любительском формате, и в этот дом, конечно, всегда можно вернуться» – заключит такими словами Лидия.        Место, которое они называют домом… Богемная заплутавшая певица подумала, что она в этот день оказалась на пороге создания новой песни с новым названием. А может, лучше бессловесно, как в песне Гральди, перенесённой из глубокого, но незабвенного детства благодаря её матери и детским впечатлениям, оставшимся на века?        Порою Тавне приходится удивляться своей способности совершенно отвлечься от всего реального, всего с нею происходящего: разговоры, предметы разговоров, насыщенными сопровождающиеся обсуждениями, жесты и взгляды – она удивлялась, как всё может враз пропасть, доходя до неё лишь отзвуками, глухим эхом, как будто она где-то на глубине. В этом отношении жизненная обстановка будто бы в самый подходящий момент подстраивалась под неё, под её скромные, миниатюрненькие прихоти и желания. Вернулась прежняя компания: Джулифа и Жанен, и оба несли заказ, притом на широких пластиковых подносах, отличавшихся от обычных – железных серебряных, а какой запах источало это собрание еды – невыразимо! Попытка сосчитать полное количество еды и напитков ретировалась в область беззащитных, делающихся почти риторическими вопросами, как-то: «Разве это для двоих? Может, для всех в «Моулине»?» – или «Как насчёт затасканного «За счёт заведения»?»        Но, похоже, это действительно заказ одних только Уинтерсов, чьи потребности и желания, по-видимому, были даже шире этих подносов.        – Всегда нравились дары вашей кухни, – довольно и с почтением отозвался Кёрен, явно ответив также и на вопросительный взгляд Тавны, полный недоумения, – даже когда вы только начинали.        – Давно у вас не бывали – всё хочется попробовать. – Любезно и безоблачно улыбалась Лидия.        – Вот именно: зная, что мы о-очень давно не были здесь – согласился он со словами жены, – особенно имея в виду, что у вас заметно расширился ассортимент.        Англичане одарили друг друга взаимными улыбками и умеренными смешливыми тонами. Джулифа вынуждена была умчаться, как обычно, и Тавна опасалась, что Жанен тоже перестанет красить своим присутствием их сделавшуюся в сегодняшний день компанию. Но даже более того, подтягивались остальные. Между тем Тавна заметила крадущийся закат: он крался нарочно, чтобы она его не заметила так же, как и уходящий день. Поэтому она не нашла удивительным освобождавшееся время своей «семьи»: Гральди небыстрым шагом шла к ним, но прозорливая бегунья Эмили лихо проскользнула, кажется, чуть было не влетев в стол и не снеся всё, что на нём разложили.        «Мальвина» Эмили должна была быть первой, которая прилипнет к королевской молодой паре и с трудом отползёт от них – так оно и было, и вот стройный ряд аргументов «За»: Эмили тоже англичанка, Лондон – родной её город, но родители перебрались в Уэльс, в милом уютном двухэтажном доме разделяя свой быт с соседями, поскольку дома были пристроечными (соединены друг с другом). Хотя Эмили в ходе разговора не отличалась сдержанностью, Уинтерсы помогли ей вспомнить былые манеры и тот самый чистейший английский тон – малютка Эмили, как повелось ласково упоминать её в «семье», вспоминала уроки вежливости и тонкости английской интеллигенции: вспоминала так, как если бы это было нечто новое, но новое для неё таким и оказалось – основательно забытым старым. Тавна признала: есть куда более сильное любопытство, намного сильнее, чем у неё. Она хотела слушать их, не говорить; слушать вечность… слушать Вечность.        Обсуждение бытового и повседневного нисколько не навеивали Тавне тоскливых нот, хотя она могла замечать за собой, что быстро отдаляется от подобных разговоров, когда в них растворяется всякий интерес. Нет, совершенно иначе: английский быт, традиционный общественный строй и уклад, достопримечательности, в том числе тот самый Биг Бен, служащий в этом маленьком английском уголке гордым фоновым украсителем, – тот, что возвещает о наступлении не менее традиционных пяти часов и о грядущем чаепитии. Разве такое не могло интересовать Тавну?        – Эмили не так много мне, оказывается, рассказывала – не поверила себе Тавна, заговорившая вдруг.        В ответ Эмили выразила лёгкое смущение.        – Я сомневаюсь в своих талантах рассказчика. Зато мне есть у кого поучиться! – торжественно возликовала совсем молодая Эмили, почти девочка в возрасте своём.        Но прежде чем лавинообразно понеслись самые тонкие нюансы и частности, Тавна часто станет вспоминать слова Гральди: «Как вы относитесь к сюрпризам?», которые она даже не заметила, вернее, утеряла из вида ввиду очевидно увлекающего разговора. Все три истинные англичанине проявили неподдельный интерес к хитросплетённым загадкам: затаённое «Хм» от всех троих поочерёдно, а затем поглощение собственными мыслями; они не спешили давать ответ – воистину англичане! Тавна старалась скрыть улыбчивость: ей вспоминались слова Джулифы о, так сказать, развивающихся детективных талантах – разве не оно ли сейчас при ней происходит? Но, в отличие от неё, – что она особенно отметила в их англиканской троице – они думали над вопросом, понимая, что ответа он требует не самого простого, присущего обыденному взгляду.        Случилось так, что «детективы» – один, совсем юный, и двое с королевской родословной – относительно долгое время провели в раздумьях. Их мысли не прерывала внешняя обстановка и, прежде всего, негромкий шум беседующих или бурно что-то обсуждавших «животных» посетителей. В их мысли, как молния, вонзились стрелой усилившийся гам и движение: интенсивная, задорная музыка, щедрым числом инструментов создаваемая, и тёмный холл (к этому времени, надобно упомянуть, солнце почти уже зашло, но остывшие его лучи уже не касались стен «Моулина», а ввиду пришедшей пасмурности сделалось темно, чего было достаточно для устроения приготовленного сюрприза). Высокие, тоненькие тени юрко забегали внутрь через главный вход, остерегаясь всех глаз, которые норовили раскрыть их внешний облик раньше положенного; музыкальный мотив явственно стал напоминать о некоем активно происходящем приготовлении; тогда же на сцене объявляется особый персонаж – конферансье (как выяснится, его присутствие многих удивит), на котором сосредоточился цветастый прожекторный свет, сменившийся затем на бесцветный ярко-белый. Вдруг все разговоры забылись Тавной – устроенное нечто поглотило её ум и сердце.        Приветственным словом конферансье обратился ко всем присутствовавшим, вмиг привлекая зрительское внимание и симпатию. Немедленно волной прошлись обильные аплодисменты, которых конферансье, впрочем, не смел с них стребовать, – а потому пару раз откланялся в знак благодарности, прибавив, что этих аплодисментов очень надеется быть удостоена приготовленная их вниманию сценарная постановка, смешанная с привычным для всех музыкальным форматом кафешантана.        Затем тухнут прожекторы. Глухая тишина в потёмках. Ожидание. Лёгкое постукивание по музыкальным тарелкам, к которым прибавлялся щёлкающий, совсем чуточку гремучий звук (предполагалось участие маракасов и чёток). Пританцовывающая худенькая и вытянутая кенгуру, увиденная в неярком, мягком свете прожекторов. Беспрецедентная участница с песенным исполнением – сенсация в «Моулине» грянула нежданно (для всех ли только?). Скользящий взгляд, уверенная, прямая осанка – победительница, с виду хрупкая, но крепкая внутри, готовая праздновать новые встречные победы, – и петь о них, прямо сейчас.

Жизнь на белом свете нелегка, Как обычно, как всегда День обыкновенно начинается с утра Все мы это знаем, всё это нам известно – Как прекрасно и чудесно! Но что, если так, невзначай, случится что-нибудь вдруг? Ведь бывает и такая пора – Прошу, расскажи мне об этом, любезный мой друг

       Мотив сменился: присоединилось благородство и степенность фортепиано, нашёлся, кажется, заблудший доселе саксофон, мало-помалу проходивший меж других инструментов, которые участвовали прежде. Музыкальный проигрыш, и после – продолжение:

Когда я успела завести знакомство? Почему его не помню совсем? Вот так новость! Что за притворство: Обманываю во всём и всех Признайся, ты ли меня этому научил? Коварный и хитрый: Всё сполна изучил! К чему тонкости, зачем эти мелочи, милый? Они не нужны, они не важны Но тебя уже нет: Убежал, унёсся, проскочил

       Присоединились к певице две очаровательные кошечки с дымчатым цветом гладкой шёлковой шерсти. Следуя ритму, они показались на сцене, аккуратно выпрыгнув из тени и встав по обе стороны от певицы и пропели свои строчки из слов.

(Невообразимо! Невыразимо!) (Так некрасиво! Невыносимо!) О-о-о! Чёрный кот О-о-о! Чёрный кот Проворный, своенравный, бескомпромиссный, тщеславный Чёрный кот Ни забот ему, ни хлопот Бежит, что есть силы Ещё увидимся, мой милый! Такой странный и забавный

       С началом следующих слов миловидной кенгуру, на сцену прытко высыпались тёмно-чёрные кошечки, подобострастно, соблазнительно замяукавшие и хаотично начавшие бегать по сцене всенаправленно. Свет прожекторов вспыхнул, появились цветные переливания синего, красного и зелёного, один в другой переходящие. Вокалистка исполнила припев: темп ускорился, взгляд забе́гал; участницы беспорядочной беготни повторяли некоторые слова вокалистки.

Прохвост! Негодяй! (Прохвост! Негодяй!) Вот так жизнь: Где хочешь гуляй! (Где хочешь!) Осуждают, порицают Вдогонку лови нагоняй! (Лови! Лови!) Но он-то ещё тот прохвост, Ему это всё нипочём, Его здесь давно как нет, он тут не причём Вольный, себе на уме, Всегда победитель, всегда на коне Он неуловим, за ним мне не угнаться, Но ещё увидимся мы – Не это ли были твои последние слова? Не верю ни слову, ни одному обещанию, Но стоит признать: Одной не хочется мне оставаться (Миражи, ночные сны) Вслед улыбнусь твоему обаянию Хочу тебя кликнуть, обратно позвать Не в силах вернуть – не могу приказать Что уж сказать: Гуляй, мой проказливый Чёрный кот! О-о-о! Чёрный кот О-о-о! Чёрный кот (Хитрый, проворный, лукавый, свободный) Ты всё за своё, – Ты неисправим, ты неуловим, Но как же прекрасен! Ты умён, неотразим и красив Ох, этот Чёрный кот!

       Движение вдруг прекратилось, всё успокоилось на сцене. Музыкальное исполнение осталось только за чуть слышным фортепиано, по клавишам которого ловко пробегали из стороны в сторону пальцы исполнителя. Изящно костюмированные и гримированные исполнительницы хореографии выстроились в два небольших ряда, встав боком к зрителю и, уперев правые лапки в бок, с затевающим взглядом рассматривали зрительские ряды, которые были им более-менее видны.

А может, я неправильно всё поняла Обманулась, обозналась, самой себе солгала? Удивительно и странно: Ожидаешь одно, выходит другое – Забавно? Может быть так. Ты нашёл эту забаву и ею тешишь себя. Оскорбят, говоря: «Наивный простак» Но чего уж опасаюсь я? Им вряд ли есть дело до тебя. Это была незабываемая встреча: Огни большого города, цветущий бульвар, Тёмная ночь тысячи звёзд – Бесцветное, чёрно-белое кино, нуар; Встретились взгляды, Забилось сердце, участился пульс, Но внезапно прощание, без переживаний и без слёз. Молчание вместо экспрессивной тирады, Зажигающий, мощнейший импульс. Встреча выглядела правдоподобно: С высоты крыши небоскрёба – Прекрасно и удобно, В точное время, в точный час Подоспели оба. Ах, разве это не так? Кто же тогда солгал – Ты или я? Знаю только, что ты ушёл, Ночной напустив на меня мрак. О-о-о! Чёрный кот О-о-о! Чёрный кот (Хитрый, проворный, красивый, свободный) Ты всё за своё, – Ты неисправим, Но так прекрасен и так неуловим Ты умён и красив, Мой Чёрный кот. Умён и красив (Умён и красив) Держу в голове твой портрет, Держу крепко, не отпуская, В шипучее шампанское свою тоску опуская, А затем выпивая его до дна – И улетаю, мчусь в пикет Ты хитёр и умён, Ты знал, что так будет со мной. Мы виделись прежде? Под той же звездой? Наверно, под той, что ярче солнца, Загоралась на небе, сияла, ведя по дороге домой. Мой ориентир, где же, Ну где же он? Померк, затух, Обещая вернуться. Твои происки, твой почерк, твой мотив – Верховода, пастух; Несётся, не успевая, даже мимолётно, оглянуться, Чтобы посмотреть на меня Ну вот! А что уж сказать? Всё это ты – Горячо и обманчиво любимый – Мой Чёрный кот.

       Последний припев. Очаровательное исполнение, голос, исполненный любви, веры и ожидания, не взирающий на давно позабытые обиды и недопонимания. Вновь забегали чёрные кошечки; их танцу уступила вокалистка, и лишь некоторые её песенные слова проговаривали черноокие танцовщицы. Скучающий мотив сменился на праздничный и задорный. С первых зрительских рядов готовы были встать и пуститься в пляс немедля. Закончилось феерическое сценарное исполнение. Море оваций сквозь тьму, волны аплодисментов. Вернулся свет, а зрительский восторг длился, не желая прекращаться, чтобы девушки явственно слышали случившийся их сценарный успех.        Вокалистка откликнулась на радушные аплодисменты и щедрейшие «Браво!» благодарственным словом от всего их творческого коллектива.        – Хочется сказать, – польщённо говорила девушка-кенгуру, – что на этой небольшой сцене возможны большие и смелые шаги, все угодные желания и начинания. Ваше внимание ничем не получится оценить, никакими материальными ценностями, которые мы знаем в этом мире. Деньги мы тоже хотим считать самым малым и незначительным поощрением. По многим лицам стало видно, насколько вы смогли оценить смелость подобных слов – мы рискованные энтузиастки. – Ей и танцовщицам не удавалось скрывать улыбок (да и была ли в этом нужда?). – Название не стало случайным: «Чёрный кот» был первым французским заведением под знаменем кабаре; в то далёкое прошлое тысяча восемьсот восемьдесят первого года, вместе с его основателем Родольфом Салисом, мы перенеслись в это процветающее милейшее кабаре. Нам долго пришлось думать над этой встречей, но убедились: упустить её было бы очень и очень обидно. Поднимите же бокалы! Выпейте за прошлое, давшее старт, и настоящее, которое его продолжает, и чтобы это продолжение внушало доверие, было в наших глазах уверенным и безвременным, на века!        Восторги с лихими словами «Прохвост!» и «Чёрный кот» раскатисто посыпались со зрительских мест. Зазвенели бокалы, скромно тлели в пепельницах крупные сигары статных и богатых, а с ними – тонкие, худощавенькие сигаретки сдержанных и практичных. Затягивающее, поглощающее удивление Тавны свидетельствовало её первое знакомство с такой атмосферой. На века… Что же есть год, который она провела? – ещё только начатая часть жизни в кабаре «Моулин». Разве она могла что-то говорить? Было желанное молчание и чрезвычайно увлекающее представление – молчи и смотри, что она и делала.        Ещё она поняла, что как-то да надобно было вернуться к компании Лидии и Кёрена, но пока на них не удавалось переключиться обратно: несказанно довольные зрители бурно и с поздравительными словами провожали выступавших; кошечки игриво смотрели и махали лапками, а девушка-кенгуру пыталась держаться белой вороной среди их чёрно-чёрного окружения. Только позже Тавна примет во внимание собравшихся возле Уинтерсов: собрались все из её коллектива.        – Кто спрашивал про сюрпризы? – Заинтересованно произнёс Кёрен, любопытным взглядом рассматривая певиц и официантов. – Скажу наверняка: таких хочется всегда и побольше.        – Но чувство меры никто не отменял – прытко вкрапила мало-мальски Лидия свою поправку.        – Да, – деловито подобрал Кёрен, продолжая, – но в этот день, милая, лично я хочу забыть об этом ограничителе и не смущать его наличием этих чудеснейший молодых, если позволите сказать, людей, которым мы хотим подарить встречный сюрприз.        Все сосредоточили внимание на мужчине в белоснежном костюме, который совсем чуточку хитро посмотрел на Гральди, но в этом взгляде преобладали уважение и восхищение.        – Нас вдруг смутило скучающее положение нашего шофёра – принялась объяснять Лидия.        Кёрен перетянул на себя роль повествователя.        – Его зовут Джерри. Знакомим заранее, дабы все знали его имя. Он будет вашим водителем лимузина на целую ночь.        Всегда упоминается одно только удивление Тавны – наступила пора сказать, что это состояние стало общным, взаимно разделяемым всеми услышавшими. И все обменивались вопросительными взглядами, пока Уинтерсы хитровато улыбались, не показывая зубов, лишь стягивая губы в тоненькие полоски и играя бровями, словно смычками. «Как?», «Разве ли?», «Это возможно?» – тысячи вопросов намеревались прямо-таки отговорить англичан от такого решения (хотя Эмили, – неудивительно, – уже готова была нестись к заветному транспорту, стоял бы если он только у входа в «Моулин»).        – Не смущайтесь, уважаемые – нежно начала Лидия. – Это решение принято каких-то несколько минут назад…        – И отказ трудно себе представить – задумчиво прибавил Кёрен.        – Вернее, совсем не приемлем – с нарочитой эфемерностью прибавила Лидия поверх, подавшись в сторону мужа.        – Эм, разумеется, с нашей стороны – Кёрен улыбнулся широко и несколько виновато, как будто оправдывался.        Наверное, английская пара удивилась не меньше, прежде всего ввиду возникшей необходимости уговорить коллектив принять такой презент невероятной щедрости, полного радушия и встречной доброжелательности. Естественно, Эмили была исключением, а Жанен не растерялся: занял сторону певчей лисички и с ней на пару убеждал, в частности, трёх участниц скромной, небольшой эстрады кабаре. Для них особенно стал удобен случай, с которым пошла вразрез данной ситуации Гральди, не обнаружившая среди них Кромбальта (который не омрачал присутствие собравшихся в этот день).        – А-а-а, о-он… – вспоминала Джулифа, на которую все тотчас посмотрели. – Он сегодня предупредил о своём отсутствии, и поэтому Жанен, как всегда любезно, помогал мне.        – Верой и правдой, мадемуазель – деликатно откланялся Жанен. – Это правдивые слова, леди… и джентльмены – учёл Жанен присутствие Кёрена, обратив к нему прибавленные слова и, помимо этого, достопочтенный кивок (без манер никуда).        В ночь с субботы на воскресенье – так и условились, перед тем сделав несколько предположений, заключив, что выходной день будет намного удобен, ибо надобно было учитывать ночное время суток – именно тогда должна случиться такая поездка, при свете городских огней. Наверное, хватило бы одного сюрприза в виде «Чёрного кота», но Уинтерсы расщедрились, подумав, что организованное выступление, всё же, не может расцениваться как индивидуальный подарок для их коллектива.        А уже к концу дня ожидали неизбежно увлекавшие разговоры с предвкушением грядущей поездки, сулившей быть с шиком и блеском. Тавне хватало только одной небольшой встречи с Гральди, от которой услышит:        – Насколько всё удивительно сплетается. Думала их удивить, а они смогли на ходу меня «обыграть» – им тоже стоило поаплодировать. Значит, в итоге получилось, что я оставила одну тебя в том удивлении, которое останется большим, даже если мы все соберёмся вскладчину со своими впечатлениями от их предложения. Нам нужно побольше видеться и разговаривать… Я рада – и ты, наверное, тоже, Тавна, – что всё идёт нам навстречу; всем нам – нашей семье. Но что удивляет нас с тобой – тот мегаполис, о котором я рассказывала… Сегодня его упоминала и сегодня же он прозвучал из других уст; а ещё и с возможность отправиться туда – впечатляет, не так ли?        Это лишь малая часть из небольшого их разговора. Да, действительно, впечатляет – так бы ответила она Гральди, но вместо лишь продолжала молчаливо кивать. Гральди нравилось её удивление; она вообще всё чаще приглядывалась к ней и замечала неповторимые, самые чудные и диковинные её особенности. Это тоже оставалось между ними, на тех улицах, которые они проходили, и среди тех мест, в которых побывали, заведённые прогулочным шагом.        Пища для размышлений беспрестанно росла. Её ассортимент уже даже чересчур обилен для одной Тавны, которая среди их изобилия кажется неумолимо маленькой. Цветастая бабочка, оказавшаяся на пышном, бескрайнем поле, и парящая над распускавшимися бутонами цветов, не зная, куда приземлиться и какой из них выбрать.        Видно, такая «доза» впечатлительности клонила её в сон. Но ей стоило проснуться от увиденного, когда она поднялась по лестнице, внимая затихавшему холлу. На той высокохудожественной импровизационной стене, тянувшейся единой панорамной картинкой, она заприметила такое незначительное, но крайне удивительное добавление: белый катер, рассекающий невысокие, неторопливые волны; он изображён путешествующим по морскому простору, а управлял им отдыхающий – темнокожий человек, мускулистый, однако лицо (явно наклеенное) другое – это было лицо Лила, сощурившегося от солнечного света и улыбавшегося так, как никто из всех, кого доводилось Тавне видеть в своей жизни. Улыбка шире лица – бывает и такое, но на её памяти это впервые. «Впечатляет, не так ли?» – да, Гральди, именно так, если бы только можно было прямо сейчас подойти к ней и это сказать. Ещё одна тысячная партия вопросов прибыла в порт имени Тавны… А может, это было бы название корабля? Корабли, катера – морское путешествие просилось в её объятия, только она не понимала, отчего оно так просится к ней. Мысли стали кучными и их нелегко ей было разгребать.        Она посмотрит невидящим, непонятливым взглядом, прикоснётся – попытается убедиться в подлинности видимого и ощущаемого. Но разве от этого мысли пришли в порядок? Наивное ожидание, так свойственное ей мечтательной натуре.        «В голове туманы-маны» – интриганы, меломаны, наркоманы, растаманы...² _________________________________________ ¹ Это так (фр.). ² Припев песни «Туманы» Макса Барских.