Научи меня жить

       Было гораздо проще забыться на сцене, возвращаясь к увлекающему песнопению. А после ждали вскользь идущие разговоры и попытки довести собственный интерес до победного заключения – таким «шествием» хотела отправиться Джулифа и водрузить знамя исчерпанного своего любопытства, но она была не менее чуткой, чем Гральди, и не смела позволять себе переходить личностные границы, в особенности говоря о тех, кто для неё близок. Так, становится знакомым её коллектив – постепенно, с ходом дней, ибо всё знает своё время.        Но быстрые разговоры недолго длились. Тавна начинала с этого дня действовать подсознательно, потому что была погружена в раздумья неизмеримой и неосязаемой глубины. Она желала как можно дольше остаться на сцене и петь, внимая скромному инструментальному набору, – так долго быть, чтобы её никто не спрашивал об уже покинувших заведение людях: она чувствовала, что стоит зацепиться самой невзрачной мыслью за них, как эти мысли утянут её за собой. Она хотела петь, протестовала молчанию, но понимала, что к ночи придёт нечто вперёд сна. Это ведь понимание, то есть конкретное знание? Жутко стало ей это слово – знание. Как это удалось внушить одному человеку? Откуда мир являет таких личностей? Вопросы окружили Тавну, водили бесовской хоровод, повсечасно утомляющий и вызывающий ещё больший внутри неё протест – кому? или чему? Протест его словам, мыслям, мнениям? – ему самому. Она неописуемо удивилась появлению личностного притязания.        Закрывая глаза, уже лёжа в постели, ей нелегко давалась вполне обычная возможность расслабится: узорами вырисовывались картинки, свежо отпечатавшиеся в сознании, складывались линии и другие геометрические формы, они приобретали всеразличные свои характеристики – объём, длину и ширину, – являя её сознанию всё то, что недавно видела. Всё это мелькало, проносилось несколько меньше, чем со световой скоростью, но это не мешало их воспринимать с теми же чувствами и мыслями, с которыми она лицезрела их воочию. Песни в собственном исполнении помогли, однако: их протест молчанию перебил «молчаливую тиранию» Фернандеса, отчего даже его имя не всплывало в уме: оно остыло, покрылось льдинками, оседавшими у неё на душе и приятно охлаждали жар, наводя истому, от которой она чувствовала себя топлёным маслом, готовым с удовольствием растечься по всей комнатке. Этот человек бы осудил её за легкомыслие… Зачем он пытается вторгнуться в её сны и их здравие, нарушая покой? Во всяком случае, пока у него это не получилось: Тавна втайне, про себя, но с необычайным фортиссимо ликовала.        Сон пройдёт раньше ожидаемого, и удивительно кстати для Джулифы и её любопытству, с которым она стала носиться, точно курица с яйцом (удивительное по себе применение сравнения). Тавна начинала привыкать к странностям, реагировала на них обыкновенно: среди таких и стал ранний визит пумы; она как будто кралась всю ночь, шагом неслышным и неспешным достигнув порога её комнаты.        – Иногда мне удаётся быть весьма догадливой: эти трое испортили тебе сон, а?        Тавна не среагировала, но Джулифа знала, что она сейчас её единственный преданный слушатель (разумеется так!). Под впечатлением, она неподвижно лежала, сонно, несвежим взглядом пытаясь высмотреть что-то в окне, которое она не затворяет в своей комнатке.        – А ещё ты не закрыла дверь на замок – кокетливо прибавила Джулифа, с хитрой улыбкой глядя на Тавну, – с чем я тоже не прогадала. Как насчёт детективов моего авторства?        Тавна мило, устало улыбнулась, сквозь зевок растягивая:        – Может, проще устроиться детективом?        – Неа, – помотала она головой в ответ, – это ж чересчур!        – А писать, думаешь, легче? Предугадываю твои сюжеты: незнакомка общается с неизвестными посетителями, а после встречи ходит сама не своя.        – Эй! – с шутливым возмущением тихо пискнула Джулифа. – Вообще-то моя фантазия… не настолько ограничена, чтобы я писала только о своём личном опыте.        – А он у тебя достаточно богатый? – Упорно теснила Тавна юркую диалогическую соперницу.        – Ну, я не знаю – беззащитно попыталась отразить Джулифа фехтовальщицу, которая разила её контрольными вопросами.        – Тем более это дело я бы целиком и полностью доверила тому странному мужчине – развеяла Тавна неловкую тишину со стороны озадаченной пумы.        Она попросила Тавну рассказать, ибо сама же к тому и подвела своими словами.        – Он просил ничего не рассказывать – ответила Тавна на ждущее любопытство Джулифы.        – Неубедительный ответ! – Так же напористо держалась пума в шутливо-серьёзном тоне.        – Ты же детектив, тебе свойственно сомневаться – мои ответы тебя вряд ли хоть когда-нибудь убедят.        Обе взаимно и радушно улыбнулись.        – Крепкий орешек! – хитро и вкрадчиво всмотрелась в неё Джулифа. – Тогда понятно: это испытание моих зарождающихся детективных навыков – так даже и лучше! – С лихвой подхватила раззадорившаяся. – Берегись меня с этого дня!        Шутливая угроза позабавила Тавну. Джулифа мгновенно исчезла; дверной проём опустел, – гостья, занесённая лихими ветрами попутными, тихонько закрыла за собой дверь.        Затем начинается новый день, из череды которых складываются года и которые она проводит в этом чудесном коллективе. Уже вполне очевидно, что девушки легко и непринуждённо общаются друг с другом, они опора и надёжность, они – возможность, возможность доверить откровенное, глубоко душевное, которое трудно распространить далее себя, в сторону другого. Именно в этот чудный коллектив спускалась Тавна по всё той же лестнице, ведущей в просторный холл.        Тогда часы показывали полседьмого, а сна Тавне практически не осталось, но всё-таки он к ней ненадолго возвратился, а прежде она успела понаблюдать обычные приготовления к буднему дню в «Моулине». Жанен, крайне любезно и почтительно разносящий завтраки девушкам, полный сил устремлялся в самую глубину простора – холл, в котором спозаранку начинала закипать энергическая деятельность, в которой и он принимал своё безусловное участие, и прежде всего он помогал Джулифе сервировать столы, приготавливая их до основательности к началу всегда торжественного открытия «Моулина». Проносятся мимо друг друга, успевая притом перебросить меж собой пару слов и посмеяться умеренно и жизнерадостно – бесценное утро!        Это были они – самые ранние «птицы», вьющие гнёзда для компаний и уединённых пар. Тавна в этот день увлеклась созерцанием их энергии и тому, куда они направляют её каждодневно. Она всегда любила место у барной стойки, а высокие стулья, казалось, позволяли смотреть сверху-вниз, словно с башенной высоты, на всё происходящее в холле.        Меж суетой близящегося утра Джулифа решительно ворвалась в её ненавязчивость и мирную праздность, с каждым глотком воздуха возвращаясь к словам, которые отделялись такими своеобразными паузами.        – Хочешь знать, – пыталась заинтересовать метавшаяся, – Сиви́лла не меньше меня интересовалась твоей вчерашней встречей. Видишь, не я одна уделила этому внимание, зная, что к нам заявились люди. А ты поступила хитро: мигом на сцену до наступления ночи, и к тебе не подойти и не поговорить – пожурила Тавну Джулифа и тотчас умчалась, продолжая заниматься своим делом.        Тавну забавляла привычка, вошедшая в обиход у Джулифы: быстро высказаться, а затем покинуть её компанию, словно не желая, чтобы она что-либо отвечала ей. Хитро – уйти на сцену или устраивать подобного рода «рейды»? Тавна бы мыслила вечность над этим, нежели чем над увесистыми словами Фернандеса.        Ново звучащее имя обрисует весь портрет семьи «Моулина», но не сразу, поскольку привычный распорядок дневной нисколько не прерывался.        Тавна не была выучена отслеживать время: даже живя с темпами цивилизации, она не обзавелась привычкой где-нибудь да углядеть часовые стрелки, чтобы узнать, что же точно они показывают. Во входных дверях показывался самый первый: не посетитель, а участник «семьи», который, впрочем, никогда не виделся Тавне улыбчивым или даже хоть сколько-нибудь позитивным с самого начала дня и до самого же его окончания; Кромбальт, в облачении элегантной чёрной формы своей, тоже подхватывал это движение, но Тавна всегда наблюдала отсутствие проникновения этой энергией, которой заряжают два юных энтузиаста простор холла. Её как-то немного печалила механичность его действий. Может, она особливо обращала теперь внимание, потому что познакомилась с Фернандесем? Такой же молчаливый, разве что двигающийся чуть больше, чем первый? Глухой, мрачный страж, то есть слуга. Она содрогнулась от одной мысли, не поверив, что она посетила её: вечно погружённый в сумрак, этот бульдог не вписывался в общую картину лучезарного, бойкого молодого коллектива.        Он резко контрастировал на фоне Жанена и Джулифы. Кромбальт чётко знал свои обязательства, однако применять затасканное в этом отношении слово «исполнительность» не хотелось, ибо больше подходило, разве что, при составлении резюме. Это было не сколько исполнительностью, а, может… знание? Тавне, наверное, мерещится эта удивительная схожесть двух личностей? А не то оба и вовсе как один – по-своему жутко для Тавны думать такое.        Подобные личности для Тавны, как трясина: сосредотачиваясь на них, не замечается собственное бездействие, по причине которого вязкая среда засасывает, жадно втягивает в себя. Чтобы так не вышло, на помощь всегда успевали всё те же, которые обслуживали ещё не клиентов, а их готовящиеся к обслуживанию места.        Только затем, когда солнце щедро озаряет своими лучами городок, а с ним и «Моулин», просыпаются миловидные светила, и они озаряют своим светом в течение утра, вечера и самых разнообразных ночей. Затейливая и непоседливая лисица Эмили спешит первой влиться в это движение, предвкушая события нового дня. Толика вопросительного взгляда, обращённого в сторону Тавны, могла дать понять, что видеть её для Эмили в это время – в новинку. Эмили уже была готова «наброситься» на неё со своими ураганными волнами, целыми цунами вопросов, но Джулифа не называла имя этой озорной девчушечки, которая немедля унеслась, переключившись на сцену. Наверное, она была единственной участницей этой «семьи», которая не утомлялась от длительно присутствия на сцене (даже когда в холле ещё ни единого зрителя).        Смирная наблюдательница услышала своё имя. Тавна даже не заметила, как оказалась в холле обратившаяся.        – Здравствуй, Сивилла – нежно улыбнулась Тавна, ласково глядя на гостью вчерашнего дня.        Стройная и рослая девушка и вправду казалась гостьей, но в действительности была неотъемлемым членом этой семьи. На фоне шёлковом и алом предстала неподдельная певица – сорока. Светло-бежевая гладенькая грудка, синеватый цвет крыльев с примесью песочного, блестяще чёрная верхушка головы, у горла – белоснежный окрас, точно первый выпавший снег, лапки тёмные и стройные. Синева её крылышек изумляла: при солнечном свете они переливались блестящим перламутровым оттенком, приковывая внимание. Клювик подобен комариному хоботку, только он вытянут и такого же цвета, как и лапки. Неповторимая по своей ослепительности сорока также изумляла своим цветовым набором: художник не жалел красок своей палитры, чтобы изваять такое дивное существо, в цвете которого зияет и блистает законченная упоённость и умиротворения художника, вызванные и оправданные успехом его творения. Но облачённая в лёгком голубом платье девушка животной наружности не была чьей-то принадлежности: такая она явлена миром природы.        Её неспешный, умеренный шаг и прямой, длинный хвостик такого же цвета, как и крылышки, окончательно поглощали и без того притянутое к себе внимание. Тавна с внутренним восхищением глядела на неё, притом не только сейчас, но и во всё время, когда ей доводится говорить с ней лично.        Эти чудные адамантовые глазки заботливо, оченно даже по-матерински созерцали окружение, особенно смягчаясь, когда обращают взгляд на прекрасное – Тавна никак не могла быть исключением из понимания прекрасного. Сивилла разговором не томила, с уважением и пониманием отнёсшись к вниманию Тавны, которое она привлекла, а потому начинала так, чтобы продолжить слова Джулифы:        – С людьми всё как-то совершенно непривычно происходит.        Голос звучал более зрело, хотя все певицы были вполне ровесницами и наверняка их возрастные отличия особо не рознились. Она говорила негромко, нежно, спокойно, как будто она расслабленно нежилась в тёплом свете солнечных веретенных позолот и оттого был голос её таков. Это был голос ночи, упоения, глубокого раздумья и вынужденного, но необходимого отрешения и одиночества. Она расположилась рядом с Тавной, развернувшись к ней. Возле барной стойки вновь зачинался утренний разговор.        – Что ты желаешь об этом знать, Сивилла?        – Я догадываюсь, что тот человек, который ушёл последним, настоял на такой до простоты наивной тривиальности, как конфиденциальность.        Тавна смолчала, чуточку растеряно улыбнувшись, но не потупив взор, непреклонно встречаясь со взглядом сверкающих в солнечном свете маленьких глазок.        – То есть ничего не рассказывать – переформулировала Сивилла, сопроводив плавным, неизбитым жестом – лёгким взмахом правого крыла. – Такие, как он, хотят выдрессировать нас, чтобы приучить к этому молчанию: не сказать здесь, умолчать там и бояться каждого пророненного слова. Считаю это полнейшим вздором. Но вдруг о нас на самом деле заботятся и, получается, вправду учат нужному? Уроки жизни в цивилизованном мире, среди людей…        – Может, это только этот человек таков? – робко сказала Тавна.        – Какой? Неразговорчивый?        – И желающий молчать о себе, лишая себя всяких слов. Возможно, ему это важно, а ещё это проверка, специально для меня выдуманная.        – Что ж, тогда это импровизация, достойная похвал, и всё в его адрес – довольно произнесла Сивилла, чуть раскрыв от радости остренький клювик.        – Мне почему-то не хочется думать о вчерашней попытке познакомиться. Люди всегда интересны мне, этот интерес непреодолим, но он всегда глушится каким-то страхом и очень-очень диким смущением. Словно я… чужая.        – Значит, все мы чужие – для них – заметила последнее Сивилла, поджав пёрышки правого крыла, оставив только одно раскрытым (как эквивалент указательного пальца).        – Он будто сам не ожидал, что со мной нужно заговорить. Но… он не настаивал на сохранении тайны, вот только мысль о проверке… меня – растеряно произносила Тавна несвязанные слова. – Больше всего леденит его безразличие: ему не важно, сдамся ли я уже на следующий день… Но ведь оттого только он будет торжествовать, останется победителем… Увы, Сивилла, твоё любопытство… Оно совершенно понятно мне, но на него могу ответить единственными его словами: молчание этого человека выгодно другим.        Сивилла затаилась, будто так верно ожидая подобных слов. Она вдруг поблуждала зрительно по всему холлу, как если бы потеряла Тавну. Но как же не бросится в глаза её фигура, яркие блондинистые волосы и очаровательное платье? Красота, притягивающая прежде внутреннее чувство, чем зрение.        – Странно, что мы всё только о нём – произносила Сивилла мысли вслух. – Видимо, именно он и важен.        – Он позволяет Джулифе задуматься о развитии детективных способностей – лёгкой иронией и улыбчиво сказала Тавна.        Сивилла довольно покивала головой.        – Тогда удачи ей в этом внезапно найденном деле: юные таланты нужно развивать во всех доступных направлениях.        Обе дружно хихикнули.        – Тавна, дорогая, мне просто кажется, что этот человек хочет что-то затеять, но с одной только встречи невозможно говорить о чём-либо наверняка.        – Вряд ли мы с ним увидимся: единственный, пожелавший моей компании, это тот невысокий, милый паренёк… Как ты следила за мной со сцены? Я не думала, что тебе есть дело до…        – Тавна, такая забавная, – умилённо подхватила Сивилла, – раз думает, что в нашем кругу ни до кого нет дела. Я уверена, остальные тоже начали после увиденного подсознательно обнаруживать и развивать навыки детективов.        Теперь дружный смех озарил и скрасил их милую компанию.        – В таком случае я тоже должна оставить за собой пару секретов. Не теряйся, дорогая моя, без нужды я не стану возвращаться к этому разговору: убеждённая и уверенная, – только тогда я могу заговорить об этом вновь.        Следящему за страстями и развитиями внутри «Моулина» покажется, что угодно теперь продолжить день, всегда называемый сегодняшним. Однако, весь этот чудный животный мир (пусть сие не звучит превратно и нисколько не дискриминировано) предоставлялся своему привычному кругу, хотя вся вовлечённая «семья» непременно могла возвращаться мыслями по направлению к этой случившейся встрече; всё зависит только от частоты этих приходящих мыслей, – но кто бы сколько ни думал, каждый проявлял вполне однозначный интерес, только он смешивался с приятной повседневной суетой и вся «семья» лишь отрывками вспоминала Тавну в компании людей. По-видимому, их присутствие действительно запечатлевается, а стало быть, оно действительно давно не происходило. «Моулин» в своей сосредоточенности тем и был хорош: многое в нём и в его окружении понимается чувственно или интуитивно, без привлечения специфических аналитических, а лучше сказать детективных умений. Но обыкновение говорить за раз и за всех ненадёжно и неустойчиво – пожалуй, стоит внести это во всё дальнейшее последовательное повествование.        Может возникнуть сомнение: отчего же упускаются некоторые дни из жизни «Моулина»? Ответы… они всегда нужные, но отыскиваются удивительно непросто. Говоря откровенно, поселение в этом заведении было не самым постепенным, чтобы оно имело соответственное развитие, поэтому легче не обременять вниманием мирную и повседневную жизнь этой самой великолепной «семьи», с которой случилось полноценное знакомство. Но всё становится новым, диковинным, когда общество человеческое устремляется в обособленное пространство антропоморфное и это явление экспериментального характер, а с ним возникает желание возобладать знанием. – слово, которое бы смутило Тавну в ту же секунду, когда было бы это слово произнесено или совсем даже неловко упомянуто.        Это самое знакомство с людьми, набирающее обороты и частоту взаимодействие с ними стало цельной, в обязательном порядке неотъемлемой частью её жизни, личным опытом, перенесённым через просторы миниатюрного с виду городка, который всегда кажется ей таким без возможности взлететь. Может, Сивилла может? Она бы воспользовалась этой возможностью и поделилась всеми накопленными ощущениями с ней. Можно ли поступить так в случае Тавны? Нет, пока её гложут и стесняют страхи, все возможности утекают песком сквозь пальцы… Но эта жизнь была у сильной и выдержанной девушки – малая преамбула к дальнейшему развитию.        Тавна ночами погружалась в воспоминания, в то время как солнечные, тёплые дни проходили насыщенно и развлекательно. Сцена постепенно становилась желанной, особенно когда разошлась молва в их узком кругу о грядущих переменах и ожидаемых новшествах. Удивительно, но случай Фернандеса научил её… сомневаться? То есть проверять всякое слово на правдивость его, на возможность поверить этому слову. Она усердно и помногу думала; это не значит, что прошлые года не даровали ей никаких причин для глубоких раздумий. Конечно, об этом до сих пор затруднительно говорить, ибо она, блондинистая красавица, пуще прежнего удерживает тайны и самые сокровенные ценности своей жизни: впечатления, эмоции, чувства, новые и давнишние переживания… И хотя говорилось, что в их кругу можно довериться друг другу, всё равно из каких-то потаённых уголков является тот самый скепсис, но многим лучше, ежели он ютится в уголках бесприметно, чем полностью захватывает личность изнутри, очерняя весь ум, сердце и душу, разъедая изнутри похуже всякого рода кислоты.        Но что-то такое, не поддающееся описанию словесному, беспрестанно имеет в виду задумчивость Тавны, стремясь развеять её уединение, потому что знает: она думает – значит, сомневается. В ходе развлечений и вокальных исполнений, между такими условными «антрактами» она узнала о наличествующем количестве завсегдатаев (Жанен крайне любезно поучаствовал в этом разговоре, а Джулифа притянулась к ним магнетизмом своего любопытства, повсеместно распространяющегося, и притянулась так, «не нарочно, сама собой»). Называть их завсегдатаями, уточняли они, было действием сомнительным, однако из всех, формалистом мог быть единственно Кромбальт, поскольку в нём чувствовалась эта выдержка и предрасположенность; они же, Джулифа и Жанен, ориентируются на свою наблюдательность: если официантка всех держит на виду, то и Жанену это не составляет труда, поскольку либо может, как становится известно, заменять Кромбальта, либо обслуживать «барных» визитёров.        Неточность названия больше всего относилась к степени посещаемости: кто-то за прошлые года приноровился посещать «Моулин», а теперь появляется редко, а кто-то либо возобновил эту посещаемость, либо обрёл её – лучше сказать выработал – как привычку. Но оба наблюдателя, совсем загрузившие Тавну своими безостановочными словесными «осадками», не стремятся к точности обозначаемого, ибо солидарно сошлись на главном критерии: люди. Все постояльцы были из числа людей.        Тавна поразилась тому, насколько убольшилась вероятность встречи, только возникшее её любопытство насчёт точного числа они не смогли удовлетворить; Джулифа спешила успокоить Тавну, на этот счёт говоря, что они непременно вспомнят знакомые лица, а Жанен скромно прибавил: «Если мы говорим о постояльцах, разве мы имеем в виду новых посетителей среди людей?». Оба нашли это исчерпывающе логичным высказыванием: действительно, если они не узнают какого-либо человека или компанию людей, тогда смело можно утверждать прибытие новых посетителей.        Она начала интересоваться людьми, их особенностью и поведением – да это даже и не все слова, значения которых могли выразить загоревшееся любопытство Тавны. Она стала чаще глядеть на входную дверь; за ней это замечали, равно как и все другие перемены, случившиеся за минувший год, хотя она так и не развила в себе привычку следить за ходом времени. Все вещественные и непредметные приобретения были впереди.        Вторые были квинтэссенцией её жизни в «Моулине». Встречи с людьми она считала неизбежными, неминуемыми, даже не пытавшись спросить себя, как-то: почему эти встречи возможны? Она как будто обладала этим знанием, а Фернандес наверняка бы прибавил, что такой тип знания является априорным. Её мысли, невзирая на всякие слова и попытки ими объяснить мыслительную деятельность, находили свои воплощения.        Это был обыкновенный день, который пошёл навстречу интересам Тавны, притом в удобное время, – когда не было её череды выступать на сцене. Ищущий её взгляд нашёл у входных дверей двух молодых людей: один шёл вразвалку, другой – покачивая головой, и оба смеялись, держались позитивно, то и дело обращая друг другу жесты и несильные, шутливые удары. Сразу было заметно: внимание публики их не стесняет, им всегда в радость, когда на них смотрят и когда о них говорят (не важно содержание, важен сам факт). Тавна предполагала какую-либо деятельность или увлечение, которые воспитали в них эту открытость и невозбранность действий и широких жестов.        Случившийся опыт покоробил уверенность Тавны, и она удивлялась непоколебимой уверенности двух затейливых парней; удивлялась в духе «Как они это делают?», подобными вопросами мучая себя, поскольку появилась в её жизни укрепившаяся сомнительность, когда речь заходит о знакомстве с людьми. Но они нисколько не выглядели отталкивающе, в каждом их взгляде и жесте максимум приветливости и желания общаться. Уже было налицо это желание, его не нужно было подтверждать, пытаться разгадать, как курганские скифы или древнеегипетские иероглифы, но без каких-либо наглядных нанесений записных Тавне трудно… Ей лучше что-то прочесть или услышать наверняка, нежели чем пытаться разгадать самой. Однозначно, всё это носит известное имя – неуверенность.        Пока Тавна принимает пытливое решение «Быть или не быть», Джулифа во всю летит навстречу парням и сразу же начинает активно записывать их заказ. Тавна видела, что она писала достаточно продолжительно; она, впечатлённая, помотала головой, ибо впечатление это сбавилось пониманием того, что они совсем не обратились к ассортименту, предложенному в меню.        Издалека их парность контрастировала весьма однозначно: чёрное с цветным. В считанные секунды Джулифа приняла заказ и умчалась, по пути успев подмигнуть Тавне, в сочетании с улыбчивостью говоря что-то вроде «Давай, бегом знакомиться с ними!», однако смущение и сомнение остались её обременительными сопроводителями, от которых она захотела избавиться. Она попытается преодолеть собственные границы.        Со стороны первый молодой человек выглядел одним сплошным тёмным пятном, с ног до головы покрытый одеждами чёрного цвета. Впрочем, это не выглядело как его сугубое предпочтение, это было соблюдение собственного стиля. Повязка, весь лоб покрывавшая, напульсники, футболка с короткими рукавами, неухоженные, чуточку порванные ниже колена джинсы и тяжелая с виду обувь, напоминающая байкерскую, увитая тонкими цепями и малыми стальными кольцами, продетыми внутрь мощной шнуровки, – и всё во всепоглощающем чёрном цвете. Руки до самого сгиба татуированы (превалировали кобры, драконы и некие подобия ползучей, стелющейся, ветвящейся лозы, которая тянется меж животными, их окутывая); проглядывали татуировки и на грубой, вытянутой шее. Только вблизи обнаруживалось наличие белых элементов – надписи: «Paralyze» на лицевой стороне повязки и небрежно нанесённые буквы на футболке, которые с трудом распознавались даже вблизи. Сами глаза бы завопили: «Нам не верится!».        Тавна попыталась расположиться за свободным столиком, как посетитель, однако яркий и эффектный её внешний вид ненадолго укроет её от цепких взглядов молодых людей, особенно первого, вертевшего головой резонней всевозможных трёхсот шестидесяти градусов. Завсегдатай или впервые здесь? Тавна уже оказалась в затруднении с этим вопросом – не знала этот манер, то есть желание углядеть всё-превсё вокруг. Как же она скроется от такого чуткого наблюдателя? Пару компаний малость прикрывали её на том месте, которое она выбрала: они расположились во многом дальше того столика, который выбрали предыдущие посетители, что не удивило блондинистую «сыщицу» – влекло желание держаться в центре внимания, на всеобщем обозрении.        Пару минут спустя ей начинало казаться, что она могла без всяко зазрения и каких-либо опасений расхаживать мимо них как ей только могло быть угодно: «тёмный» молодой человек крайне увлечённо общался с собеседником, который визуально являлся его антиподом: цветастые одежды и раскраски на лице, изрисованные и исписанные одежды – такой «попугай» пуще Тавны выделялся во всём широком холле «Моулина». Бриджи, зелёная рубашка, поверх которой стильный жакет, и все основные элементы одежды действительно изрисованы, что очевидно не походило на оригинальный дизайн: старания носящего такую одежду нескрываемы. Соломенные волосы бережно убраны, но, чтобы не выглядеть заурядно, заострены, как у ежа, и подкрашены у самых кончиков тёмными холодными оттенками: синий, фиолетовый, морской и некоторое подобие асфальтного цвета. Внимание, на его голове подобие подводной бомбы! (наверняка уже рванувшей прямо над его головой). Обут вполне скромно, в обычных сланцах, так что низ в целом держался исключительно по способу дополнения и соответствия ключевого – демонстративного верха. Отчасти он оченно напомнил ей Лила, только этот молодой человек демонстрировал незаинтересованность в правилах носки и в стиле одежды лишь наполовину.        Такой крайне необычный парень весь отдавался прослушиванию собеседника, точно тот – ведущий радиопрограммы или ток-шоу. Но Тавна и этому не верила: вот сейчас они увлечены разговором, но только присоединяется она – могильная тишина затмевает горячую речь «черныша». Чему же этот странный Фернандес научил её? Что это за предположение, что это за знание? Знакомы ли они? Тавна терялась в самых тернистых и болотистых мыслях, но понимала, что лишь усложняет ситуацию, ещё даже не оказавшись в ней. Но боязни неведомого не стоит стыдиться, если есть способ признать и оправдать эту боязнь. Пытливым взглядом, с грустинкой в глазах она увлеклась особенным своим делом – созерцала интересовавшую её компанию. Всё никак не появлялась стратегия поведения и собственных действий.        Разумеется, без музыки не мог остаться ни один задорный утренний день в «Моулине». Вокальным исполнением развлекала полная энергии и сил Эмили – самая юная в коллективе; даже не ведая её возраст, её можно было определить самой младшей зрительно ввиду её конституции и миниатюрности. Почему этой причудливой Мальвине не отведена комната Тавны? Может, у неё ещё меньше пространства в распоряжении? Может, вход в комнатку не дверной, а норовой? Чрезвычайно странные мысли врезались в голову Тавны, она даже не сосредотачивалась на способах своего «внедрения» в компанию молодых людей.        Ситуация понемногу смягчалась спустя некоторые минуты: экспансивный рассказчик развеселил и расшевелил собеседника, который связался с ним в безостановочном диалоге. Они интенсивно что-то обсуждали, кривлялись, и каких только выражений не принимали их лица; не могли бы они разговаривать, их взаимодействие необычайно бы стало похожим на шарады в исполнении мимов-комедиантов. Интерес закипал изнутри Тавны; она – бойлер, пышущий высокотемпературными парами. Это становилось бесконтрольным и этот пар так вдарил ей в голову и так закружил, что подвигал на самые неожиданные действия, которые она тотчас исполнила, подходя к ним напрямую и высвобождая пары через жаркое приветственное слово, озвученное уже не скромно или робко, а нежно и приветливо.        Сердце заколотилось в груди, играя меж рёбер, как на ксилофоне (когда-то этот инструмент очень кстати бывает среди музыкального ассортимента – здесь, в «Моулине»). Ритм сердцебиения особенно усилился, когда двое абсолютно синхронно смолкли. Неужели опять эта тишина? Может, недостаёт наивных и кисловатых улыбок? Но они иначе среагировали: жесты застыли, сами, как статуи, неподвижны, взгляды и выражения лиц удивлённые. Раз уж молчат, – выбор их, – она протестует, бунтует, зная, что ничего не будет потеряно.        – Всегда интересуюсь людскими компаниями – осторожно продолжила Тавна, попеременно глядя на обоих. – Люди не такие частые посетители… Кажется, я вас понапрасну побеспокоила?        Скорее, парни обескуражены и пытаются найти хоть какие-нибудь слова. Пока ситуация нейтральна, в том числе потому, что вот уже целых несколько минут Джулифа мчится мимо многочисленных столиков, но не спешит завернуть в их сторону; благоприятствует это, поскольку посетители банально не отвлекутся на заказанное – психологические тонкости.        Но наконец-то можно было заявить: «Есть контакт!» – расцвеченный «ежовый какаду» улыбнулся.        – З-здравствуйте, – как-то невольно, но весьма искренне откликнулся он.        Ещё же он вопросительно поглядел на друга, явно ожидая его действий и даже невербально их стребовав с него.        – Здра-асьте! – Улыбчиво и смешливо схватил парень в тёмном облачении. – Наверное, мы вам успели надоесть?        – Если что, это он так орал всё это время – хитро отыгрался «пернатый» семи цветов радуги, как бы пытаясь отстраниться от его компании.        – Да, и что? – Готов был занять победительную позу «обвиняемый». – Вот ты-то, вместо того, чтобы укрывательством заниматься, даже не предложил даме сесть.        Обвинительная эстафета была успешно отражена; «виновный» выпучил глаза, недоумённо глянув на Тавну. Цокая, парень в тёмном с шутливой, но напускной серьёзностью скрестил руки на груди, так же шутливо порицая мотанием головой.        – Ну, я тоже не лучше – развёл руками в стороны «обвинённый». – Конечно, присядьте с нами, уважаемая. Просто… таких сюрпризов мы не ждём.        – Вы уж и меня простите – улыбнулась Тавна, виновато отозвавшись на его слова, которые она нашла простыми и правдивыми.        – Значит, людьми, говорите, интересуетесь? – Со вкрадчивым любопытством начал парень в тёмном.        Ей почудилось, будто зачинался детективный мотив. Где-то внутри себя она похихикала, сдерживая смешливый «впрыск», дабы собеседники не подумали чего-либо дурного о ней. «Попугай» отреагировал на смущённый изумрудный взгляд.        – Эй! Слушай, ты спрашиваешь эту милую даму… как-то странно.        – Чего не так? – До перепуга удивился начинавший.        – «Интересуетесь людьми» – повторил разноцветный, медленно проговорив, – честное слово, вопрос для каннибалов.        Новое для Тавны слово – конечно, она не поняла, иначе бы среагировала моментально.        – Ты бы продолжил ещё: «Жареных или сырых? Соль как, по вкусу?» и туда же нюансы по поводу готовки.        Второй комедиант расхохотался.        – Вы его не слушайте, хорошо? – Хохотливо обратился он к Тавне. – Всегда горазд надо мной посмеяться и выставить идиотом… Знаете, иногда это получается.        – Мы почему-то уже которую минуту вообще без имён сидим – заявил инициативно «Семицветик». – Уиззи.        Второй расщедрился на широчайшую улыбку.        – Тед! – Откинувшись на спинку стула, не менее щедрым жестом представил он себя.        Тавна охотно назвалась, изнутри ощущая эту отдачу и заинтересованность в знакомстве.        – Приятно и необычно звучит – пожевал губами Уиззи, которые зашевелились, неслышно произнося её имя. – Таким именем многое можно было бы назвать.        – Да ла-а-адно уж! – Паясничал Тед. – Всё о своих новых треках и думаешь. Даже не вздумай давать такое название хотя бы одной из тех дряней, над которыми ты экспериментируешь.        Уиззи зашипел… Нет, это был смех, – похоже, змеиный.        – О, нет! Здесь ты обо мне очень плохо думаешь. Я полагаю, мы тут все с музыкой связаны?        Совершенно иначе забилось юное девичье сердце. Тавна чувствовала сближение, желание открыться, влиться в разговор, постичь глубину – умопомрачительный дайвинг.        – Я очень увлечена песнопением – откликнулась она на его слова.        – В стиле прошлых времён? – Поинтересовался Уиззи.        Тед внимательно слушал их, это было нетрудно увидеть: так смотрят разве что за игрой в теннис, то есть за мячом, который отбивают соревнующиеся, притом создавая вид режиссёрский, точно кинокритик или присутствующий на официальном мероприятии.        – Тающий зефирный или энергичный джаз, а с ним усыпляющий, успокаивающий, практически снотворный блюз. Да, мы – мы оба – уточнил Уиззи, – стихии разные.        – У вас времена, у нас – жанры и форматы – вкрапил Тед. – Думаю, сидеть с козырными картами на руках и отмалчиваться бессмысленно?        – Ещё бы! – подтвердил Уиззи, кивнув.        – Нет проблем. Давай ты для начала, Уиз, он же «Виниловая гадюка».        – Мисс, вас когда-нибудь заводили пути в заведения… необычные? Танцполы, куча светотехники (раз в сто больше, чем тут у вас), усеивающая потолок, барные стойки длиной порядком с Китайскую стену? Может, шум и гам, музыка, закладывающая уши, как и орущие, весьма выпившие танцующие?        Тавна поразилась услышанному. Она наверняка что-то вспоминает, опять обращаясь к таинствам своей жизни, притом той, которая была проведена до того, как связала она себя с песнями души в «Моулине».        – Я сомневаюсь, что выдержала бы такое – мило улыбалась она. – Нет, никакие пути меня не заводили в такие шумные места. Кажется, мне доводилось их слышать с улиц, авеню переулков и дорог – видно, так уж там шумно…        – Во времена джаза и блюза такой танцевальный вид развлечения звучал из всех уст – дискотека – прояснил Уиззи. – Шло время, развивалось всё, чему присуще развитие: общество, техника и технологии и всё остальное. В эпоху двадцать первого столетия светские или общественные дискотеки кардинально переменились.        – Танцевальные клубы – затейливо произнёс Тед. – Особенно ночные клубы.        – Уникальную музыкальную атмосферу в этих клубах задают музыкальные деятели – диджеи. Конечно, куда нынче без псевдонимов? Тед уже выдал меня вам с поличным. Диджей может использовать разные специфические средства для создания музыкальной атмосферы, так что пение – это не единственное его занятие.        – Ну да, ну да, это и пением сложно назвать: «Раскачаем зал, народ!, «Руки выше!», «Бас жирнее, музыку громче» и постоянная прибавка «Вы готовы?» или, ещё лучше, «Вы там не оглохли, а?». Одни шаблоны, никакой оригинальности.        Тед заметно повысил голос, привлекая к себе взгляды «животных посетителей», которые больше косились, осторожничая, чем пытались обратить на него полноценный взгляд. Уиззи мельком огляделся – убедился, что всё обстоит более-менее пристойно.        – Хорошо, это действительно не пение, а больше взаимодействие с танцующими, раскачка дви́жа, чтобы возникал своеобразный обмен между ними и диджеем. Но всё равно, пение не исключается, но я в этом свои таланты не обнаружил, честно говоря.        – Поэтому всегда хорошо, когда происходят такие события, как собрание двух и более диджеев в одном клубе, где они жгут до того, чтобы всё таяло и плавилось, достигая температуры кипения или плавления. – Тавна отреагировала грустным взглядом, в котором читалась на самом деле не грусть, а испуг и растерянность. – Ага! Вся молодёжь, живущая в ритме ночных клубов, выкладывается на танцполе до самого утра, пока энергетики, коктейли и спиртные напитки не срубят их наповал, как канадский дровосек рубит деревья. «Руки в потолок!»¹        Последнее Тед как девиз произнёс, и к тому же не как иначе, – по-русски.        – Да, это он вспомнил не такую давнюю мою встречу с русским диджеем – Уралычем. До сих пор с трудом выговариваю: у меня звучит по-дурацки, между нами говоря. Это он произносил на протяжении всего выступления, чего я не понимал… Там после этого «ура» попробуй разбери как говорить, а мне язык сломанный не нужен, не-е-е!        – И чему можно было бы поучиться, а? – Подхватил Тед, хитро улыбаясь.        – Да я бы напрочь заглох одно и то же орать половину вечера и всю ночь. Что бы я делал? Хрипел, как старый граммофон? Не, это все русские крикливые и трещат, кажется, самих себя не слыша. Мож, неплохой навык... был бы.        Уиззи улыбался, Тед заливисто смеялся – так и держались задорные парни в компании Тавны. Подоспела Джулифа, спешно принявшаяся раздавать пищу экстраординарным музыкантам. Всё мясное, как бы то за себя не говорило, отходило в сторону Теда, всё малокалорийное и десертное – Уиззи.        – Простите, сегодня с небольшой задержечкой – миленько сказала Джулифа, пританцовывая. – В такое время мне не доводится обслуживать больше пятерых, впрочем, что я тут всё о своём, да?        Запыхавшись и протараторив автоматной очередью, Джулифу как ветром унесло после вежливого пожелания «Приятного аппетита».        – Переключаясь теперь на Теда, – говорил Уиззи, неспешно добираясь до съестного и пододвигая к себе тарелки, – хочу сказать… многое – сбился с мысли диджей. – Но это многое расскажет вам он, пусть не ленится, а если не захочет, попросите меня, дам волшебный пинок, развязывающий язык и стимулирующий мыслительный «движок».        – Я разговорчивый человек, чтоб ты знал! – Нахмурился Тед, выпарив сквозь коварную улыбку.        – Словоохотливый, можете не сомневаться – любезничал Уиззи с Тавной. – А прежде всего, он не особый любитель таких мест.        На удивление Тавны Тед смолчал; сам он оценивающе глядел на друга.        – Вы узнаете причину. Я это к тому, что без меня в большинстве случаев вы его тут не ждите – пройдёт вечность, и вы осознаете, что ожидание Теда украло все лучшие моменты вашей жизни.        – Ну даёшь! – С выделанным восхищением заурчал Тед.        – Это так, чтобы вы знали, мисс Тавна. У нас проблема – говорить: друг с другом обо всём говорим, но нужное из нас иногда никакими способами не вытряхнуть, поэтому последние надежды возлагаются на мои, порой уже неподъёмные, плечи.        Хмыкнувший Тед умело подыгрывал искусному монологу диджея.        – Ну, а второе соотнесено с первым: он гораздо больше моего любит шум, от которого рвутся барабанные перепонки. Музыка у него такая, хотя выбрал он её не сразу. До этого он метался между вариантами, перед которыми был поставлен; есть ли этот выбор или он уже сделан – сам, признаться, не пойму.        Умолчал. Взгляд, сосредоточенный на Теде, о чём-то должен был сказать Тавне, но сказал после сам Уиззи.        – Третье – пусть Тед объяснится до того, как приступит к еде: чавкающий и жующий, вам он такой едва ли понравится, уж поверьте. Всё в жизни, конечно, надо попробовать, но это не оправдание и не объяснение для такого рода извращения. В общем, вы предупреждены – с деловитостью высоко дипломированного бизнесмена заключил он.        И тотчас принялся есть, умело скинув со своих «неподъёмных» плеч всю последующую ответственность, ложащуюся с этого момента на Теда.        – Во хитрый, да? – С каким-то ребяческим удивлением поглядел он на Тавну. – Ну, ладно, я реально не хочу облажаться в вашем присутствии.        – Это ещё замечательно, что он не заливается алкоголем и «зелёную дурь» стороной обходит, но уж как знать, как знать – приговаривал Уиззи, стараясь действовать как можно более безучастнее, уткнувшись в тарелку с форелью, «облачённую» в луковые кольца (рыба стала исключением из определения мясного продукта, который не отошёл Теду).        – Уже понятно, что по шумным местам вас не носит – может, оно и к лучшему. Честно, вы не похожи на даму, которая… э…        – Вообще отдаёт предпочтение кутежу и громовой развлекаловке – пришёл на помощь диджей, с энтузиазмом ковырявшийся вилкой в форели.        – Короче, – забасил вдруг Тед – поэтому я не буду спрашивать и долго вести к делу, как это делал вот этот хитро вывернутый тип – произнёс имя приятеля.        Тот не среагировал, невозмутимо пожиная прекрасно пахнущую заказанную рыбу.        – Но я спрошу: знаете ли вы какие-нибудь современные музыкальные жанры?        Недолго думая, Тавна признавалась мотанием головы.        – Л-ла-а-дно – в затруднении промычал Тед.        – Учись умению объяснять – назидательно произнёс «мудрый учитель» Уиззи.        – Ну… Во, во! Хэ-хэ! – Вспыхнул от радости Тед, неотёсанно улыбаясь. – Гитары вы точно знаете, да?        – В точности так, мистер Тед – сдержано ответила Тавна.        – Ну вот, только… только такая гитара, которую ещё можно подключать к устройствам аудиовывода – к колонкам, например, сабвуферам там...        Дальше Тед раскрыл Тавне понятие электрогитары. Теплящийся огонёк согревал её изнутри, а любопытство заполоняло её изнутри, как будто она – маленькое, неприметное судно, которое утопало в головокружительном водовороте «по имени Тед» (может, тем же ответил ему Уиззи, не будь он занят едой?). Рассказчик так увлёкся, что о еде не вспоминал, как если бы она ему даже малость претила из-за того, что мешала одним своим видом; он преданно отнёсся к заинтересованности блондинистой красавицы.        После сжатого рассказа о музыкальном инструменте, Тед вернулся к миру музыки.        – В общем, я играю на таком вот инструменте и являюсь исполнителем рок-музыки. Раньше это звучало глупо, нелепо, неправдоподобно, но так всегда думается, когда начинаешь… Рок – такой жанр, который может греметь, а может и быть таким же, как ваш блюз или джаз… Важно определиться с жанром. Слушайте, мне тут много объяснять, правда – задумчиво и с тяжёлыми мыслями сказал Тед. – Короче, я музыкант, исполняющий на электрогитаре рок-музыку.        Уиззи чуть было не подавился кушаньем.        – Это и так стало ясно, можно было не повторять.        – Эй! – Возмутился Тед.        – Ах, да, прости, ты же скомпоновал свои мысли в целое предложение, да, точно, виноват – паясничал Уиззи. – Переработка, паря, я понл.        Тавна улыбалась уже незастенчиво, даже глуховато хихикала, а главное тоже, как и они, стала затейливо на них глядеть.        – Я осваиваюсь в жанре индастриал, хотя прежде поглядывал на готический металл. В последующем мне надоело заморачиваться, и теперь я луплю всё подряд, что умею и что позволяет опыт игры. Искания, что сказать: там совместил, то отсоединил от совмещаемого – сплошь экспериментов, не то что уж он, который во всём сразу такой разборчивый и определившийся: поверьте, это скука смертная, тем более этот же тип мне ещё загнал при вас про шаблоны, оригинальность и бла-бла в этом духе. Я буду зарабатывать на мечту, а уже позже – мечтой; – соответственно мечтательно заговорил Тед, представляя грезящееся будущее. – Я играю эту мечту, слушаю, как она звучит, и только потом пойму, что действительно нашёл. Но пока и это может звучать смешно, особенно после того как я скажу, что думаю о полноценной рок-банде. Ну, а это уже целая история поколений, уважаемая Тавна, она нераздельно связана даже не с жанром, а с целым музыкальным направлением. Я хочу такую жизнь: – мечтательно замурлыкал доселе громогласный Тед, – круиз по всему земному шару, шабаш, антураж, дальние поездки, автостопы, бесовщина на автодорогах, в отелях и барах… Там уж как хочешь крути, а всё равно запьёшь – оправдательным голосом заступился за себя Тед, защищая интересы, присущие своей социальной нише. – Рок со мной вот уже четвёртый год. Мне двадцать четыре. Пытался с девятнадцати начинать, но двадцатилетие можно считать сезоном открытия громыхающего рока: именно такого, пришедшего из времён, как и ваша музыка.        История человечества, история развития, прогресс… За этим Тавна едва напоминала себе, что это первый человек, назвавший свой возраст. С такими среднерослыми, умеренными молодыми людьми мир расширялся для неё. Это определённо прозвучит банально, но, видно, нужно учитывать её успокоившуюся жизнь и неспешные темпы этой жизни, при которых этот мир не катил в глаза гигантским шаром, ибо она видит и ощущает лишь самую малую часть этого мира. Они выпускали её наружу, будто давали какое-то особенное позволение, которое она не могла дать себе – непозволительная роскошь. Душа уже парила, как вольная птица, взявшая курс на юг и не думающая менять его из-за принуждений внешних или причин, не имевших влияние на своё собственное желание. Свободность. Однако, мыслительный полёт Тавны ещё не настиг пика.        – Ну и, конечно же, очевидно, что вы не слушали ни одной композиции – присоединился Уиззи, улыбчиво глянув на Тавну. – Хотите познакомиться?        Уиззи тотчас отвлёкся от лениво разделываемой им рыбы и склонился над ярко-зелёным портфелем, в котором как-то загадочно принялся шуршать, отобрав в итоге из всего неизвестного множества наушники с крупными, объёмными амбушюрами и щедрым регулируемым изголовьем. Незачем говорить, насколько обуяло Тавну удивление. На задних частях наушников в травяном цвете проходила ломаная линия, изображающая графически звуковой поток.        – Чувак, ты серьёзно, что ли? – Протестующим голосом замямлил Тед. – Твой грохочущий шлак рядом с роком не стоял.        – Своё мнение оставляем при себе – невозмутимо парировал Уиззи, гордо подняв голову.        – Мы оба с музыкальным слухом – не мог угомониться Тед. – Он вам хочет дать послушать кое-что жутко сатанистское – я вас предупредил, теперь я чист. Поберегите свои уши, они у вас явно не лишние.        Тавна ещё пуще удивилась, недоумённо поглядывая на одного да на другого. Уиззи лишь безоблачно улыбался.        – На самом деле он прав, но лишь отчасти. Синхронизация с мобильным устройством уже есть, так что мы можем познакомить любезную и обольстительную даму. Вы позволите, мисс Тавна?        Она неуверенно покивала, точно была на допросе. Он протянул ей звуковых гигантов, нацепляющихся на голову – не надеваемые, а именно нацепляемые (с такими-то размерами!).        – В этих наушниках, как в бункере! – Гавкнул Тед. Остального Тавна не услышала – звукоизоляция была отменной, точно в комнате, обитой войлоком.        Уиззи не обращал внимание на Теда. Взгляд его был куда более затейливым. Тавна чувствовала себя его добровольно сделавшейся подопытной крысой; он как будто говорил: «А что, если...?». Не было никакого вводного инструктажа или каких-либо предупреждений. Тавна была как на иголках. Пару лёгких жестов по сенсору, одно нажатие… Мелодия заиграла. Тихая, но звук постепенно нарастает, грубеет, возвещая об явно недобром продолжении – как в следующие секунды зазвучит нечто.        Тед сострадательно стал глядеть на кислое лицо Тавны, на котором появлялись неровности из-за усилившейся хмурости, как если бы она целиком закусила лимон или насилу в неё влили бидон касторки. Перепуганная, она больше не могла выдержать оглушительного прослушивания, сняв наушники с тою силой, при которой снимают так, словно амбушюры посажены на хваткий клей.        – Псих! Сумасшедший! – Ругался Тед. – И после этого он считает, что всё это только про меня, а! Что скажете? – Аккуратно спросил сострадавший.        Тавна не говорила: лишь держалась за ушки и тихонько стонала, со спёртым дыханием жадно и интенсивно зачерпывая воздух.        – Простите, пожалуйста – безмятежно обратился к ней Уиззи, отключив сплошной грохот, вывалившийся из динамиков.        – Ты хоть громкость бы убавил, а? Наверное, все с соседних столиков слышали это адское аудиомесиво!        – Это… это музыка? – Шокировано произнесла Тавна.        Тед интенсивно закивал, выступая сейчас в роли адвоката «пострадавшей».        – С некоторой вероятностью скажу, что да – юмористически подошёл к ответу на данный вопрос экспериментатор. – Во всяком случае там есть ударные инструменты, бас-гитара и электрогитара.        – Не пытайся оправдать эти помои, Уиззи! – Заступался Тед за измученную звуком Тавну. – Назвал музыкой – ещё не значит, что это реально музыка.        – Взрывы, погромы, вопли, жуткий визг – мистер Уиззи, ч-что это за музыка такая? Я… я, конечно, слышала инструменты, я согласна…        – Но в то же время и не слышали, я вас понимаю – присоединился тотчас Тед с обвинительными словами.        – Конечно, я тоже считаю, что пока это не уходит дальше осудительных слов. По натуре своей я экспериментатор: постоянно выдумываю, трансформирую уже имеющееся, стремясь к преобразованию до неузнаваемости – только так я понимаю выражение «что-то новое». Это лишь один из вкладов в мой экспериментальный музыкальный жанр – «Деструктивная музыка». Думаю, прослушав, вам не понадобилось никаких объяснений. Концепция пока очевидная, как капитан Джон Пиккард и его фирменный жест, с которым принято слушать то, что я пытаюсь развивать в ключе самостоятельного жанра.        – О! – Только и смогла выдавить Тавна.        Оба не смогли понять: «о» впечатлительное или «о» болезненное – что-то между ними смежное, промежуточное, хотя Тед уверен в превышении второго ощущения по сравнению с первым.        – Удачи вам в вашем деле, мистер Уиззи. Вы наверняка знаете, что делаете.        Уиззи принял похвалу с удовлетворённой улыбчивостью.        – Или просто делает вид – грубо надавил басовитый Тед. – Ищет способ мучить нормальных людей… э, и животных. Будьте уверены, эта пакостная «Деструктивная музычка» будет пользоваться спросом в камерах пыток.        – В таком случае это тоже будет результат. – Уиззи не терял свою безоблачную улыбку и уверенность в относительной, но всё-таки своей правде. – Понимаете, даже исполнитель хеви метала и индастриала не признаёт присутствующие элементы, которые, казалось бы, должны были показаться родными.        – Вы используете взрывы и эффекты разрушения в своих композициях, чтобы создать этот де… дес… – запнулась Тавна в произношении.        – Деструктивный мотив, всё верно – лояльно помог Уиззи подобрать слова (сегодня он подспудно этим занимается – нечто необычное для деятельности диджея). – Вы уж снова простите меня, я действительно не позаботился о вашем слуховом здоровье. Просто я уверен, что данный жанр слушается при максимально возможной громкости.        Тед внезапно выпучил глаза – музыкальный Армагеддон Уиззи навёл его на какую-то очень значимую для него мысль.        – Я могу вам гарантировать слуховое здоровье и максимальную громкость одновременно! – Озвучил Тед своё победительное «Эврика!». – То, что реально будет громким, но приятным для прослушивания. Увы, вариант Уиззи на сегодняшний день нужно объявить социально опасным – хитро и со сдавленной улыбкой похохотал Тед, лукаво заглянув в замышляющие глаза Уиззи.        Рокер протянул Тавне билет (она даже не поняла, откуда он его достал – настолько молниеносным и ловки движением правой руки) – чёрная пластиковая карточка, блестевшая на свету. «Гром и молния от Теда «Землетряса» – заместителя Зевса. На Олимпе станет жарче, чем под землёй» – такие громко звучащие пафосные слова нанесены в сопровождении огненных язычков и черепов. Тут же нарисовался говорящий псевдоним рок-исполнителя. Был его черёд гордо задрать голову: Тавна охотно согласилась посетить концерт Теда (целый концерт!) двадцать девятого апреля.        – Не терпится вас увидеть среди зрителей! Какое вообще сегодня число? – Засуетился Тед, сощурившись, будто что-то неладное заподозрив.        – Третье, этого же месяца, – чтобы ты был точно спокоен – навёл напускную улыбку Уиззи.        Теперь и Тавна благодаря их компании отыскала себя во временном пространстве. Апрель, «Землетряс», жара Олимпа – непонятный ряд образовывал вагонный состав, колесивший в голове Тавны кругами.        – Носить при себе билеты на свой собственный концерт... – проговорил Уиззи ключевые позиции, вдумавшись.        – Отцепись, Уиз! Не понимаешь, что ли? – это больше, чем какая-то банальная случайность! – Восторженно объявил Тед. – Хочу за знакомство выпить!        Узкий бокал красного вина Тед осушил за мгновение, звонко поставив бокал на столик. Уиззи бессловесно отпил кружечку яблочного осветлённого сока, любезно кивнув Тавне.        – Теперь буду заглядывать сюда чаще Уиза, даже без него, чтобы он вас своей «экспериментальной» музыкой не пытался в гроб свести – добровольно берусь защищать ваше здоровье, мисс Тавна. – Затем налил ещё и выпил тот же полный бокал (в качестве тоста, скорее всего).        Совершенно незаметно и к великому удивлению Тавны вечер плавно перетекал в ночь, прощальным закатом провожая день. Разве могло быть общение таким увлекающим? До самого позднего вечера? Ненавязчивый джаз расслаблял посетителей, особенно умиляя льва, с иголочки одетого, которому посчастливилось быть лишь в нескольких шагах от сцены. Она не хотела заканчивать это общение, в котором начала активно участвовать, рассказывая о себе. Они как будто не замечали её недомолвок и умышленных пропусков, которые давались ей крайне легко на подъём; молодые музыканты сдружились с ней и не особо желали нарушать этикет, расспрашивая о подробностях её жизни. По большей части, она рассказала столько же, сколько они, а именно – о своём увлечении. Тед захотел ходить ради неё… такое же обещание дал Лил. Был ли тогда апрель? Её стало интересовать время и дни, которые проходят, но уже не мимо или возле неё, а с любезным и приветливым визитом. Любезность и уважение окаймляли Тавну, согревая обольстительным, но чистым теплом; скепсис растворился и ушёл на дно со всеми своими остатками.        Но вот им пора, – да, лучше уж теперь так. Она всегда желала своей компании в меру, дабы не утруждать и не быть каким-то обязательством – добровольные начала. Эти замечательные, заводные, энергичные парни откликнулись на её интерес и увлеклись не сколько внешностью, сколько её встречными интересами и душевными увлечениями, хотя после такого знакомства она бы даже могла не понять: могут ли так грамотно общаться с ней диджеи или рок-музыканты? Разве их волнует этот этикет? Тавна не побоялась откровенностей, не ожидая, впрочем, услышать однозначные на них ответы, – а они были, в том-то и дело: как один, они ответили о благотворном влиянии обстановки, внутреннего устройства «Моулина» и в обязательном порядке подчёркивали её обоюдное, очаровывающее присутствие. Для Теда это разнообразие его громкой, оглушительной жизни, смягчение бугров и неровностей, образующихся в течение его бурной музыкальной жизни; Уиззи тайком угадывал в себе эстета и малость придирчивого ценителя.        Один передавал горячий металлический привет из сердца Америки, другой прощался, уходя «канадским лесорубом» (Тавна поняла экзотику сравнения, которым пользовался в речи Тед), которому было двадцать пять. Нужно ли ей было знать больше о них? Без загадок и тайн интерес испаряется, улетучивается; выложить карты – не их тон. Она хотела уйти с ними, проводить как можно дальше, но благо, что Джулифа образумила и взяла на себя инициативно роль якоря для её маленького кораблика, на котором она плыла за многообещающим круизным теплоходом, где звучали всеразличные звуковые контрасты, собирающие толпы и ведущие их за собой вдаль, в многообещающее кругосветное плавание.        А ночью ей представлялось это плавание. Ночь наступила незаметно, но впервые это обнаружение не удивило Тавну. Подняться на этаж, где проживает вся «семья», войти в свою миниатюрную комнатку, но прежде сна внять тишине, ощущать дуновение ветра, гуляющего в ночь перед целым четвёртым апреля – странно, что эта мысль и это число идут следом одновременно, приплетаясь с чего-то вдруг. Отсутствие случайностей? Посетители, у одного из них билет на свой же концерт (особенно замечал Уиззи): она до сих пор несла его, едва задержав между пальчиками левой руки, даже перестав ощущать; положила на дамский столик (такой чёрный, растворившийся среди ночи билет на концерт), и его не стало в сегодняшнюю ночь.        Она присела у столика, но не для того, чтобы прихорашиваться, а чтобы молча глядеть в окошко, улавливая редко пробегающие пары автомобильных фар и едва слыша проезжающий транспорт. Заберёт ли один из таких её в то самое обещанное двадцать девятое апреля?        Их мечты и вклады в свою мечту – неповторимое для неё. Молодые люди смотрят на горизонт и хотят его достичь, не важно, на закате ли светило али восходит оно, неся с собой новый солнечный день. Они действуют, и не только для мечты одной, а для всей жизни своей. Такая целеустремлённость развития проникла глубоко в сознание Тавны. Она пыталась сопоставить их живые примеры со своим: делает ли она вклады в мечту? Она не знает свою мечту. Неужели она утеряла её? Разве не сможет действовать так же невозбранно, как Тед и Уиззи? Они сказали напоследок, перед уходом, что действую сообща, совмещая необычные жанры, которыми увлечены. Взаимовыручка. А как же она? – своими собственными усилиями?        Так сердечно и глубоко симпатизировали ей их идеи и настроения. Они движутся – космические тела, следующие по траектории планетарных колец… Нет, это у неё такое движение, у них нет кольцевого движения: их движение разностороннее и бездорожное; лишь она – пытающаяся абстрактно и мечтательно вывести их на космические масштабы, – а если и не их, то тогда их принципы, их идеи, стремления и смелые, безудержно движущиеся вперёд начинания.        А она на далёкой планете, даже не движется, просто блуждает по просторам планеты, завороженно глядя на космический блеск планетарных колец, космических тел и космической магической пыли. Прилетит ли тот человек – космонавт, а может целая команда, которая наконец отыщет её, затерявшуюся? Будет ли там играть хеви металл на борту или атмосферу задаст горланящий во всю диджей? Они нейдут из её головы.        Но глазки её закрывались, веки тяжелели и желали сомкнуться до самого утра, отверзаясь уже в но́во созерцаемом дне. Но увидит ли она музыкальных гостей? Ушли? Насовсем? До двадцать девятого? Ограничения, сроки: дни, недели, месяцы – время. Оно покажет, но что, кроме идущих своим ходом часовых стрелок?        Одни вопросы окружили её, особенно касающиеся возможности быть с ними, в их творческом кругу. Но как? Петь сладкий джаз или убаюкивать нежностью блюза, в то время как они совершенно другие задают музыкальные настроения: оживляющие, пробуждающие животное, дикое чувство, влекущее к движению, к протесту и и даже подвигающие на разрушение – деструкция. Жар на небесах Олимпа или тишина и покой в мире земном – они разные стихии, они выбрали разные дороги, но где ударит молния, там вспыхнет огонь, который разбросает повсюду от того места, где случилось «падение» с небосвода. Но можно ли попытаться прийти к схожести? Нет, наверное? Но её привлекает эта разность, эта непохожесть и явственная антонимичность, потому что этот интерес, возгорающееся любопытство и сам пожар по-своему похожи, только пламя горит иначе и выделяет разное количество тепла. Можно ли стать водой, обволакивающей бушующее пламя? Единство стихий и желаний. Ведь были они явлены этому миру такие разные, что даже звучат непохоже. Но ведь между ней – водой, – и огнём – Тедом есть промежуточная форма: тот кот, что ходит сам по себе. Какая стихия ему приглядна? Конечно, та, с которой он свыкся.        С этой ночи она устремилась к антиподам и к соединению несоединимого, вопреки принципам, устоям и обыденным пониманиям. Необычная и непонятная, странная, неопределённая… Огонь научил пересиливать запреты и ограничения частицы «Не», подарил тепло, в котором стыла вода. Поющая русалка, её голос, доносящийся до берегов, разливающийся, как вода, а где-то на пляже – концерт и гитарист, собравший толпы, и извергающий огонь, словно Везувий: не трением палочек о камень, а резкими движениями пальцев, бесшабашно скользящих по струнам, а там же – диджей, разжигающий пламя в самом жерле, плавящимися от трения и жара виниловых пластинок. Как научиться быть вместе, зная о такой непохожести? Кажется, в этот день ей хотелось бы расширить свой кругозор, но тогда прежняя рана даст о себе знать, ведь она неизбежно пересекается с пониманием непохожего, разного, разделённого – того, что не вместе. О тех, кто не вместе. Всё же, осадок не полностью растворился и он нашёл повод, дабы всплыть на поверхность. Ещё не время для переживаний, о светловолосое диво, ещё не время. Время смотреть вокруг и видеть большее. _________________________________________ ¹ «Руки в потолок» – оригинальное название трека исполнителя Billy Milligan.