***
Процедурная отличалась своей просторностью и освещенностью: она была одна, но вмещала порядочное количество человек. На одной из коек лежал Бэкхен, готовый к очередной перевязке. Его плечо с пробитой костью заживало очень долго, поэтому в процедурной он стал почти постоянным обитателем. Через некоторое время в противоположный вход завели которкостриженного мужчину и усадили его в кресло. — Антисептик закончился, — медбрат в белом халате привлек к себе внимание Бэка, — погодите минуту, — он удалился. Бен наблюдал, как пришедший мужчина устроился в кресле, как снующая рядом девушка смазывала чем-то его лицо, а затем уложила повязку, смоченную в каком-то растворе, на глаза. — Ты как? — Спросил Бэкхен, заставив медсестру обернуться. — Глаза воспалились из-за пыли, опять, — Крис вел себя на удивление спокойно, — как сам? Они столкнулись здесь во второй раз, но в первый им даже не удалось переброситься парой фраз. Сейчас же, прикрываясь ледяным тоном, оба прятали некое облегчение, что в порядке. — Плечо почти зажило, но буду еще какое-то время наблюдаться. — Молодые люди, — девушка не знала, стоит ли сообщать охране. — Извините. И они замолчали. Никаких больше вопросов, никаких мимолетных разговорчиков. Бен знал, что Ифань находился с ним на одном этаже, но остальных видел только пару раз в общей столовой. В их камерах, в отличие от обычных, не было телевизора, и книги приносились один раз в месяц, по две штуки. Для Бэкхена чтение не было чем-то занудным, но он искренне волновался, не загнутся ли со скуки Чанель или Сехун, до этого бравшие книги в руки от силы раза полтора. Также, в отличие от остальных заключенных, к ним не пускали посетителей. Хотя, кто бы, интересно, пришел к одиночкам? В любом случае, кабинку, разделявшую свободных и несвободных телефонной трубкой и стеклом, никто ни разу не видел и не посещал. Бэкхен хотел знать, что с Луханем и Исином, потому что заявиться в тюрьму те никак не могли однозначно, а связаться с ними возможности не представлялось. Бен понимал, насколько тяжело приходилось Ифаню, который теперь засыпал и просыпался с мыслью о том, что Тао в психушке. Это угнетало и забирало желание даже улыбаться друг другу при встрече. Самым ужасным было не то, что вся их компания оказалась под надзором служителей Закона, вовсе нет; самым ужасным была их разрозненность, раскиданность по точкам, их личное, никем теперь не заполненное пространство. Многие бы в таком случае предпочли смертную казнь.***
Аэропорт привычно гудел и кишил толпами народа, улетавшего и вернувшегося в страну. Подъехавшее такси остановилось в нескольких десятках метров от главного входа, заняв только что освободившееся место на парковке. Мужчина-водитель любезно ткнул пальцем в счетчик, намекая, какую сумму необходимо отдать, да еще и с накрученными чаевыми. Хань без промедлений вытащил бумажник и, заплатив за поездку, распрощался с таксистом. В сумке было всего несколько самых нужных вещей, пленки и камеры, документы. Лу не собирался сдавать ее в багаж, боясь потерять. Паспорт противно жег ладонь, а ноги едва ли передвигались в направлении кассы. Нужно было просто купить билет на ближайший рейс хоть куда-нибудь. Находиться в Пекине было совершенно непривычно и даже как-то боязно, но Лухань совсем не думал о том, куда опустит его самолет, когда сбегал от полиции и со всех ног мчался на посадку, даже толком не подумав. Месяцы, проведенные в когда-то родном городе, тянулись безвкусной жвачкой, прилипая к рукам и не желая вычищаться. Нужно было просто сунуться в морозилку и подождать, пока все замерзнет и само отвалится. В один момент Луханю в голову вдруг пришла мысль навестить свою названную сестричку Бин и рассказать ей все, но, поостыв от эмоций, он передумал. Бин ничего бы ему не сказала, не попросила бы остаться, а если бы и попросила, Лухань бы не смог. Поэтому он и с места не дернулся в сторону хостела. Рассматривая информационное табло, Хань постоянно оглядывался, боясь слежки, которой ждал все последнее время. Он выглядел довольно уверенно и в любую секунду готов был бежать, прямо как сейчас. Медленно приближаясь к кассе, юноша краем уха слушал болтовню стоявших перед ним бабуль откуда-то из провинции, желающих поскорее вернуться к себе в деревню. Такая суета и правда давила на голову, не всем подходил стиль жизни в постоянном громком движении. Мысли, поселившиеся в перекрашенной голове, ранее никогда не беспокоили Лу, отчего он никак не мог сообразить, на что это было похоже: словно… он чувствовал вину? Он скучал? Это было так дико, что тот отряхивался каждый раз, но голова продолжала заполняться, разбавляясь еще и чувством собственной никчемности. Ручки сумки выскальзывали из взмокшей ладони, тело чесалось, ботинки жали, а горло саднило. Все валилось непрекращающимся потоком прямо на хрупкие плечики, заставляя прогнуться и сто раз изменить свое решение. Ему не хотелось снова тревожить свою исцарапанную кожу, снова переживать, но по-другому он теперь не мог. — Я Вас слушаю, — женщина в очечках смотрела из крохотного полукруглого окошечка кассы и ожидала, когда молодой человек разродится. — Будьте добры, — еще раз глянув на табло, Хань нагнулся поближе, — один билет до Канкуна… Лу ни разу не был в Мексике, не знал, выдержит ли его кожа палящее Солнце и тропический климат. Он не знал тамошних расценок и преобладания языка, волновался за желудок, не привыкший к смене кухонь. Ладони вспотели настолько, что сумка с грохотом обрушилась на пол, а паспорт упал рядом. Юноша не понимал, что делает, он не соображал головой, но, громко чертыхнувшись, распугал стоявших позади людей: — Извините, не нужно в Канкун. Один до Инчхона, на ближайший рейс, пожалуйста.***
Бар все так же пестрил ленточками в желто-черную полоску, двери все еще были опечатаны, а внутри, как и несколько лет назад, уже успели развестись крысы. В голове Исина промелькнула мысль о том, что он вернулся в самое начало. Только это начало не предполагало веселье, толпу и бесконечные эмоции. Это было самое серое начало с таким же серым продолжением и неизвестно-серым концом. Деревянный пол возле барной стойки вздулся от, видимо, пролитого на него алкоголя и засохшей крови. Чжан не знал, что здесь случилось в ту ночь, но чувствовал, что больше в баре работать он не будет никогда. Помещение порядком запылилось, а снятая с петель дверь продолжала покоиться на полу, впуская грязь и мусор с улицы в особо ветреные и дождливые дни. Прохожие с опаской и интересом обходили это место, когда как раньше с огромным энтузиазмом заваливались через главный вход с началом ночи и уходя под утро. Исин вышел из больницы залатанным, но ощущение здорового тела не перекрывало гудевшей головы и трепыхавшегося сердца. Медработникам по несколько раз на неделе приходилось успокаивать юношу, зная его положение. В палату не пускали никого постороннего, даже явившегося спустя несколько лет дядю отправили домой ни с чем. Син много раз пробовал дозвониться до тэджонской тюрьмы, но мужчина с того конца перенаправлял его звонок в отделение сеульской полиции, с которой молодой человек беседовать не намеревался. Эти перебежки продолжались до тех пор, пока он не отдал себе отчет в том, что последний разговор был действительно последним. И, не зная никаких подробностей, Исин мог только предполагать, что с парнями. Он ни разу не заехал домой к Чунмену, чтобы забрать свой паспорт и просроченные билеты, покидать страну и даже город все равно не хотелось. Чжан просто надеялся, что однажды охранники смилуются над ним и разрешат навестить хоть кого-нибудь, принести им еды или книг. Син не считал себя невиновным, но и придти просто так в полицию не мог, потому что боялся остаться запертым в одиночестве до конца своих дней. Молчание со всех сторон не нарушалось. В больнице его окружал персонал и главврач, следившие за состоянием и не брезговавшие утешить. Вне больницы не было теперь никого. И если раньше отправиться на лечение казалось наказанием, то теперь Исин мечтал вернуться в белые палаты дожидаться возвращения парней, которые скажут, что неудачно пошутили. Кассовый аппарат все еще был набит деньгами, уцелевшие после разгрома бутылки с алкоголем стояли на своих местах, на кухне только шкафчик с полотенцами был открыт. Подхватив с полки один поднос и поставив на него пустую тарелку, Исин повернулся к плите и прощебетал на минорной ноте: — Бэк, блюдо от Шэфа.***
«Признаете ли Вы свою вину?» «Признаю.» «Признаете ли Вы присутствующих соучастниками?» «Признаю.» «Вам есть, что сказать в свое оправдание или оправдание присутствующих?» «Нет.» Сехун прокручивал эти слова в голове по два раза на дню: после пробуждения и перед сном. Такой ворох вопросов, который клубился внутри, невозможно было высказать за один раз. Сухо использовал их? Нет, однозначно нет, он предоставил им лучшие условия и возможность выбора. Они не топтались на месте, учились и работали, занимались тем, чем хотели, это не было кидаловом или предательством. Все дела двух первых лет связывались красными ниточками с отчимом Чунмена, о котором он рассказал только в день его убийства, а потом они подчищали весь оставленный мусор без лишней шумихи. На их руках засохло слишком много крови, но эту кровь едва ли можно было назвать чистой. Впервые согласившись помочь кому-то, пришлось расплатиться собственной свободой. О не винил Джо и ее брата, не винил Минсока за то, что пустил в бар, не винил никого. Потому что не знал, за что винить. В мысли проникала Сура со своими горящими глазами и дикой улыбкой. Была ли она сейчас за решеткой или отделалась условным сроком? Он ведь так и не узнал, что случилось с ней и Донхуном, настолько ослепленный яростью. Имело ли это сейчас смысл? Возможно, только поменять ничего было нельзя. Стоило подумать о семье, о матери, что за первый год после ухода сына из дома не прекращала попыток связаться с ним, пока Сехун не сменил номер. Стоило бы подумать, но от мыслей становилось только хуже, становилось стыдно и горько. На Чусок, когда заключенным разрешалось увидеться с родными, все, кому некуда было идти или не с кем встретиться, были отправлены в общую столовую. Сехун даже не мог понять, какое на дворе число, но рядом внезапно оказался Минсок и на несколько секунд сжал его руку в своей, не смотря в глаза, потом сразу же уходя к своему сектору. Этого хватило, чтобы понять, что они все еще не одни и, сколько бы камер их ни разделяло, все осталось как прежде. Лежа на матрасе и подкидывая скомканную вырванную из книги пустую последнюю страницу, юноша рассчитывал примерное оставшееся время до отбоя. Долго ждать не пришлось, потому что буквально через три минуты весь свет погас, сообщая о наступлении времени для сна. О не мог заснуть так быстро, но и шастать по камере не разрешалось, поэтому, завернувшись в тонкое одеяло, он просто уставился в стену, спустя почти год нахождения здесь уже не считая это скучным занятием. Ему даже чтение книг теперь приходилось по вкусу, хотя раньше, после ухода из дома, пресыщенный научной литературой он не мог смотреть на книжные полки совершенно. В тюремном заключении можно было отыскать свои плюсы, пусть и сомнительные. Прошло по меньшей мере полтора часа, и на этаже послышался звон ключей. Иногда в пустые камеры завозили на тележке новые книги, чтобы не соблазнять ими заключенных в дневное время. Все ложились спать слишком рано, поэтому ни разу не видели этого действа, а юноша долго не мог заснуть, поэтому частенько наблюдал за завозом, хоть и тяжело потом поднимался с утра. Он все-таки встал, потому что после последней завозки литературы прошло слишком мало времени. Никаких тележек в поле зрения не оказалось. Приближающийся к его камере силуэт был очень знаком и столько же тошнотен. Подойдя вплотную, Чондэ запихнул ключ в замок, не прекращая улыбаться и мурлыкать себе под нос. Но… какого черта он забыл в Тэджоне в такое время? Кто его подослал? Очередная проверка? Сехун хотел плюнуть тому в лицо, но воздержался, потому что решетчатая дверь ловко отъехала в сторону, открывая путь перед ничем не скованным О. — Чего надо? — Выплюнул слова Сехун, глядя на счастливого Кима, чьи волосы уже успели порядком отрасти, а форма была как-то слишком небрежно натянута. — Выходить собираешься? — Спросил хен, чуть отступая и открывая вид на подходящего сзади второго мужчину. — До смены караула пятнадцать минут. — Поторопись, — вышедший из тени Чунмен выглядел как всегда великолепно, несмотря на нынешнее положение дел. Это оказалась самая неожиданная встреча: ни Чондэ, ни Чунмена здесь не должно было быть, потому как первый по расписанию на прислужках в Сеуле, а второй — за решеткой в Кенгидо. Сехун выступил вперед, намереваясь задать хотя бы один вопрос или сказать, как рад встрече, но был остановлен легким движением руки. В ладонь О мягко легла связка ключей от четырех особенных камер, а сердце юноши вдруг замерло.