Fall Out Boy «Church»
Телефон перестал ловить связь добрых двадцать километров назад, да и трубку бы все равно никто не поднял. Машина двигалась все медленнее, водитель крутил головой, рассматривая окрестности и нервно сглатывая. Ничего необычного пассажир не наблюдал: грунтовая дорога проходила по лесу, кроны деревьев которого пропускали потоки солнечного света. Птицы преспокойно спрыгивали с веток и опускались на землю, помахивая хвостиками и изучая гостей. — Извините, дальше ехать не могу, — на очень ломаном английском заявил водитель, давая по тормозам. — Сколько? — Пассажир вынул бумажник, потряхивая им в воздухе, чтобы мужчина понял. — Ничего не надо. Парень глянул на испуганного водителя и, кинув на пассажирское сиденье несколько купюр, покинул салон, забрав стоявшую в ногах сумку. Такси, поспешно развернувшись, быстро исчезло, поднимая в воздух облако пыли, оставляя юношу одного. Сделав низкий поклон, он продолжил путь пешком, прикинув, что доберется до места ближе к вечеру. Через шесть часов небо окрасилось в темно-синий, разрешая глянуть на свои белые веснушки-звездочки, что усыпали безоблачный холст. Каменные врата, внезапно возникшие на повороте, заставили гостя остановиться и приложить ладони к холодному камню, что-то шепчущему в знак приветствия. Шаг за шагом — дорожка сменилась узенькой тропинкой, деревья — стройным бамбуком, тянувшимся к самому небу, чтобы коснуться звезд. Сделав несколько поклонов по пути, молодой человек вышел к окаменелому склону, покрытому в некоторых местах мхом. Только сейчас он заметил, что земли не было видно из-за дымки тумана, наползавшего откуда-то из глубины чащи. Сложив руки в молитвенном жесте, Чунмен глубоко вдохнул и закрыл глаза: его украшенную иероглифами кожу приятно холодил воздух и расстилающийся туман, а в ноздри проникал запах сырости и гнили. Он опустился на влажную землю, приняв позу лотоса, не отрывая рук от груди и не открывая глаз. Его сердце замерло от шепота где-то наверху, с бамбуковых веток, но потом снова успокоилось. Выпуская поток мыслей наружу, Ким повторял молитвы, заученные наизусть, и глубоко дышал. Его плечи подрагивали от стекавшей по шее белой пелены, мягкими руками обнимавшей. Маслянистая краска рубиново-красного цвета впитывалась, загоняя под кожу строки мантр, выведенных терпеливым мастером. Кто-то приятно оттягивал волосы и касался лба холодными пальцами, задевая пульсирующую на виске венку, соскальзывая по рукам к кистям и завязываясь тугими узлами на бледной коже. «Прости себя» — Бамбуковая лощина?! — Мать повысила голос, заставляя сына очнуться. Ким посмотрел женщине прямо в глаза, затем протянул руку, чтобы коснуться силуэта и удостовериться, что сон действительно закончился. Как и в предыдущие разы, Чунмен совершенно не помнил, каким образом оказался дома, но, учитывая тот факт, что он был цел и невредим, обратная дорога была гладкой. — Ну, вот он я, живой же, — Ким не мог понять, с какого именно момента начал соображать непосредственно в этой реальности, но явно не слишком давно. — Ты отнес? — Мать просяще смотрела на юношу, питая неподдельную надежду. — Отнес, конечно. Отнес, отмолил, передал, попросил. Не переживай так. Женщина выдохнула и, прикрыв глаза, притянула сына к груди, крепко обнимая и щекой прижимаясь к макушке. За последние пару лет Чунмен здорово подрос, став даже выше матери, но сейчас она казалась такой огромной стеной, что прятаться за ней было совсем не стыдно. Отчим вернулся слишком рано и, шаркая по полу, почти ворвался в комнату, застав обнимавшихся пасынка и жену. Мужчина едва ли не рыкнул, отрывая женщину за волосы и толкая в сторону. Та не проронила ни слова, обдумывая, как могла так облажаться и прослушать чужой приход. — Поднимайся и за мной, живо, — в приказном тоне заявил Ким-старший, сверкая своими краснющими глазками-бусинками на юношу, что тоже молчал. Перед уходом он хотел помочь матери встать, но встретил отказ и мягкую улыбку, шепчущую только «иди скорее, не зли его». В подземном гараже, что открывался лишь для своего главного хозяина благодаря сканированию сетчатки глаза, все было освещено голубоватыми точками светодиодных лент, спрятанных под матовое стекло. В этой светящейся коробке, предназначенной для простойки машин, сами машины появлялись только в том случае, когда необходимо было загрузить в них партию чего-нибудь запрещенного или набить багажник деньгами. — Мои парни хотят, чтобы ты поехал с ними, — отчим удерживал губами все еще не зажженную сигарету, — пара рук лишней не будет. — Что я должен делать? — Чунмен смотрел твердо. — Постоишь на стреме, поможешь с разгрузкой. В крайнем случае, сядешь за руль. Будешь создавать проблемы — останешься на разборки с копами. Чунмен коротко кивнул, пытаясь унять внутреннюю бурю одним выдохом. Мужчина набрал чей-то номер и отошел за одну из светящихся стенок, куда-то в более мрачное помещения, бодро кого-то приветствуя. Ким-младший ожидал возвращения отчима и гадал, узнал ли тот о его удачно прошедшем путешествии в соседнюю страну. По непринужденности движений и красным глазам понять было сложно, поэтому юноша уповал на силы Свыше.***
На переднем сидении старенького минивэна отсутствовали ремни безопасности, поэтому Чунмен довольствовался только дверной ручкой, за которую придерживался на особо неровной дороге. Он вертел в руках карту, пока молоденький водитель, практикуя свой английский, травил байки о румынском Хойя-Бачу, к которому и держал путь, каждый раз восторгаясь, словно ребенок. — И та девочка, слышали? — Чуть сбросив газ, спросил паренек. — Бежала за бабочкой, нырнула в лес и пропала без вести. Ее так долго искали, но никаких зацепок не было, вот и решили, что сгинула. А она через пять лет сама вышла, с той самой бабочкой, вообще не изменилась ни капли. И всем сказала, мол, чего так удивляться, прошло-то несколько минут. Это все временные петли. — Возможно, — Чунмен вежливо улыбнулся, наблюдая, как дорога, засыпанная гравием, сменяется песчаной. — Вы вообще зачем туда направляетесь? — Я, вроде как, культуролог, — Ким сложил карту в маленький квадратик, — пишу работу по загадочным местам планеты. — Так можно же в интернете все найти, зачем ехать-то? — Водитель ловко объезжал ямки и крупные камни, застрявшие в песке. — Не прочувствовав, не напишешь правду. — А сгинуть не боитесь? — Я не верю во всю эту чепуху, — Чунмен хмыкнул, заранее доставая деньги, присмотревшись к показателям счетчика, — удивительно, что ты не бросил меня километров эдак за тридцать, а чуть ли не до места довез. — Да я Вас до самого леса довезу, даже подожду, чтоб вернуть обратно в город. Только на пять лет не застревайте, — паренек рассмеялся, оценив собственную шутку. Лес снаружи был самым обычным, деревья трясли пышными зелеными кронами, травка колыхалась. Разве что ни птичек, ни зверюшек, но это не такое уж и странное явление. Чунмен всего раз обернулся в сторону припарковавшегося таксиста, что махнул ему рукой, и шагнул в чащу. С каждым метром становилось все темнее и тише, деревья, прежде стройные, с сочной листвой, сменялись раскоряками, ветви которых изгибались во все стороны под неестественными углами, а кроны уже не казались такими величественными, хоть и закрывали солнечный свет. Вместо травы на земле имелись только перегнившие прошлогодние листья и островки бледного мха. Ким ступал осторожно, боясь провалиться в какую-нибудь жижу или моховую кочку. Одна из кривых веток норовила стянуть с головы высокий пестрый венок из полевых цветов, но он придержал его рукой, плотнее прижав к волосам. Сумка также пыталась быть украдена, но и ее, перекинув лямку через плечо, крепче держали горячие руки. Перед глазами всплыл тот вечер, когда Чунмен впервые отправился с двумя бугаями отчима на переправку какой-то травы. Когда его бесцеремонно вытолкнули из машины, оставив на прикормку копам, верещавшим сиренами, режущими по ушам. Тогда юноша забыл, как дышать, закрыв лицо руками, сохранившими отпечатки пыли из перетаскиваемых мешков с товаром. Он никого не сдал, почти загремев за решетку, но мать, прибежавшая с Библией в руках, почти прихлопнула всех в участке этой самой Библией, распинаясь о том, что сына подставили. Эта женщина была такой бойкой и отчаянной, что Чунмен не переставал улыбаться, чувствуя к ней нескончаемую любовь. «Сынок, не слушай никого. Не вини себя, никогда не вини. Ты хороший, замечательный человек, ты моя кровь», — шептала мама, расцеловывая лицо юноши и не выпуская его из объятий. Ким думал над словами женщины, думал довольно часто, потому что она всегда говорила ему «не винить себя», никогда не объясняя, в чем должностно винить. Ее маленькие ладошки закрывали его глаза перед сном, а губы шептали молитвы на разных языках. Чунмен не заметил, как вышел на островок, не оцепленный корявыми ветками, тут же расстилая белоснежное покрывало и усаживаясь на него. Солнце все еще не касалось земли, птицы не щебетали, даже ветер не шумел. Вокруг стояла гробовая тишина, от которой внутренности прижимались друг к другу, словно сплющиваемые давлением. Ким расправил плечи, расслабил мышцы и почти запел молитву, вырывая из мыслей все иглы, впившиеся и державшие в напряжении. Юноша слышал только свой голос, растворявшийся в воздухе. На секунду ему показалось, что тишину нарушил детский смех и топот маленьких ножек, но все это оказалось ложью. — … и прямо с ковриками тащатся туда ни свет ни заря, мол, для освобождения энергии, — молодой водитель качал головой, переключая со второй передачи на третью. — Кто? — Чунмен несколько раз оглянулся, понимая, что снова сидит в минивэне. — Ну, йоги эти, говорю же, — парнишка взглянул на пассажира, — так, значит, взяли камеру, а не сделали ни одного кадра даже? — Ни одного… — Ким судорожно потянулся одновременно к голове и к сумке: с сумкой все было в порядке, а вот цветочный венок в волосах отсутствовал.***
Спальня пропахла женским сладким парфюмом и дорогими сигаретами. Раздававшиеся минутой ранее вздохи и хихиканья стихли под одним щелчком и глухим ударом тела об пол. Чунмен наблюдал за девушкой, что была не намного старше него, медленно сползавшей с широкой кровати и не сводившей с юноши испуганного взгляда. — На колени, — почти одними губами приказал Ким. Блондинка тут же упала на пол, прижимая руки, облаченные в белые перчатки, к обнаженной груди и склоняя голову. Ее пышущее жаром и покрытое свежими синяками тело вызывало только отвращение и некоторую жалость. Не колеблясь ни секунды, Ким приставил дуло пистолета к крашеной макушке и нажал на курок. Повторный тихий хлопок не оставил после себя ничего, а обмякшее тело лужицей стекло на холодный пол. — Неплохо, — отчим, развалившийся на скомканных простынях и в очередной раз затянувшийся папиросой, одобрительно кивнул, — но это были мои игрушки. Спроси разрешения в следующий раз, если решишь поиграть. Чунмен не ответил, повернувшись к широкому зеркалу и уставившись на незнакомый ему образ напротив. Он не знал этого молодого человека, что безжизненным взглядом смотрел с обратной стороны. За последние три года юноша научился только убивать и сбегать с мест преступления. Отчим учил его странным вещам, совсем не тем, о которых обычно болтали ровесники. Все, что Ким приобрел, — неискоренимую злость. На себя, на сменяющиеся банды, на отчима, на мир. Его бесили люди, не пытавшиеся возразить и ронявшие свои тушки на землю, лишь бы остаться в живых, когда требовательный голос давал всего одну команду «на колени». Словно псы, они виляли хвостами и поджимали уши, в итоге подыхая под ловко вскинутой рукой, державшей оружие. Становилось понятно, почему мать так божилась и просила не винить себя: Чунмен не был виновен в своем гневе. Он просто был слишком безволен, чтобы ему противостоять, а сбежать и оставить все не мог. Его душа рассыпалась, словно песочный замок под проливным дождем, оседая и смешиваясь с остальным песком. Отчим, в чужом доме трахавший молоденьких шлюх и развлекавшийся с травкой, кривил губы, едва замечая «другой» настрой парня. Прячась в молитвах и объятиях матери, Чунмен не спал неделями, стараясь уберечь хотя бы то, что имел сейчас. Не понимая простой вещи: чем больше он прятался, тем проще его было найти. И забрать все дорогое одномоментно. — Через неделю придет партия, — толстяк еле перекатился на край кровати, — утри сопли и будь готов. Не позорь меня. Чунмен слышал, как грузное тело удалилось в другую комнату, волоча за собой тонкое покрывало, после чего поднял отяжелевшую руку и выстрелил в зеркало.***
Его горло полыхало пламенем, а глаза застилала пелена. Голова отказывалась принимать то, что услышали уши. Двое крупных мужчин, стоявших по бокам, скручивали руки за спиной, не давая вырваться. А вырваться хотелось очень. — Я не собирался убивать ее, она сама нарвалась, — глаза отчима бегали из стороны в сторону, пока руки судорожно набивали сумку свежими пачками зелени, — в этом нет моей вины. — Нет твоей вины?! — Ярость лилась наружу с небывалой силой, Чунмен извивался, словно змея. — Держите его, пока мы не уйдем, — для подстраховки толстяк перезарядил оружие и положил рядом, его нисколько не смущало убийство молодого человека. — Ты заплатишь за все! Я убью тебя! Клянусь, я найду и убью тебя, ублюдок! — Чунмен взревел, брызгая слюной и мотая головой из стороны в сторону. — Ты не имел права забирать ее! Ты не можешь так поступать… — Я могу и буду поступать так, как захочу, — мужчина направился к выходу из темного помещения, окруженный охраной, — и все, что встанет на моем пути, будет уничтожено. Молись, чтобы успеть убраться из города, потому что сирены уже близко. С этими словами отчим почти выбежал через черный выход, даже не обернувшись, зная, что его парни не отпустят Кима до самого конца. Юноша закричал так громко, как позволяли оставшиеся силы, после получив в грудь мощный удар коленом, выбивший весь воздух. Упав на пол, Чунмен застонал, просто дожидаясь, когда его отпустят. Все слова, сказанные отчимом, были ложью. Мать никогда бы не сорвалась, чтобы помешать мужчине. Она прощала ему все выходки, побеги и походы налево. Единственное, за что женщина могла бороться, — родной сын, брошенный в пучину собственной боли. Но юноша не хотел думать о том, что стал причиной ее смерти, совсем не хотел. — Чего? Уже так близко? — Глаза одного из державших его мужчин расширились, когда он услышал сигнал о приближающейся полиции. — Уходим, они с подкреплением. Под ответный кивок Чунмен был вытолкнут вперед, лицом на ледяную плитку. Оба скрылись за несколько секунд, а юноша, попытавшийся подняться, соскользнул затекшей рукой по гладкой поверхности пола и чертыхнулся. Он понимал, что если не уйдет сейчас же, загремит за решетку уже по-настоящему, но сил идти не было. Они остались в выпущенном крике, летавшем где-то под высоким потолком. Кое-как вывернувшись и поднявшись, Ким, направляясь к наверняка запертой двери, размял руки и плечи. Выход был свободен, как ни странно, а опустившаяся на Севилью ночь позволяла уйти незамеченным. Пробежка по узким улочкам дала возможность привести тело в рабочее состояние, хотя сердце ускорялось, когда откуда-то издалека слышались сигналы полицейских машин. Приклеенные друг к дружке дома не давали свернуть и спрятаться от возможной погони, выталкивая к площади, оказавшись на которой, Чунмен замер. Фонари освещали только небольшую часть пространства и подбирались светом к стене Хиральды, что сейчас молчала. Мать говорила сыну, что, если повезет, когда-нибудь они услышат прекрасное пение колоколов, сотню раз разбивающих воздух на стометровой высоте, прерываясь лишь на несколько минут. Когда-нибудь никогда. Спешно обойдя башню, Чунмен приблизился к главным воротам Санта Марии-де-ла-Седе, закрытым в это время. У входа в собор шагал туда-сюда седой мужчина-охранник в очках. Увидев юношу, он остановился и кивнул тому. — Прошу прощения, — Ким выглядел совершенно потерянным, — могу я… войти? — Не положено, молодой человек, — мужчина отрицательно покачал головой, — с девяти утра открываемся. — Я не могу ждать так долго. Прошу Вас, позвольте мне войти, — юноша словно пытался подобрать нужные слова, — всего на несколько минут. Я потерял мать. Замерев на месте, охранник снял очки и, похлопав Чунмена по плечу, полез в карман. Связка ключей звонко брякнула в грубых руках, когда старичок повернул один в скважине большой двери главного входа. Рассчитавшись на десять минут, Ким сделал шаг вперед, улавливая эхо, моментально разлетевшееся по внутреннему убранству собора. Центральный неф, куда сквозь витражи проникал только лунный свет, тянулся далеко вперед, а пламенеющий ажурный свод, поддерживаемый резными колоннами, словно готов был в любую секунду сорваться вниз, заставляя пасть. Каждый шаг и вздох свободно расплывался в воздухе, смешиваясь с тишиной, приправленной ароматами масел и дерева. Чунмен не сводил глаз с главной капеллы, скрытой решеткой. Обходя ряды потертых скамей, юноша приблизился к ретаблю, золотые фигуры которого поблескивали в тусклом преломленном свете. Мадонна, распустившая крылья и сложившая руки в молитвенном жесте, смотрела на молодого человека, падающего на колени и прижимающего голову к истоптанному полу. Слезы, что капали на смешавшиеся чужие следы, разбивались кляксами. Тело содрогалось и просило помощи. У Чунмена не было ничего: ни Библии, ни вееров, ни мантр. Только выученные молитвы и море растопленной ярости, что стекала вместе со слезами на святыню. Не переставая повторять, юноша чувствовал, как приложенные к полу ладони и лоб пронзал холод, а шепот, сорванный с губ Мадонны, распалял внутри что-то новое, то, чего раньше в молодом сердце не было. Киму казалось, что маленькие белые крылышки накрыли его плечи, позволяя отдать и оставить в этих стенах всю боль. Юноша потерял счет времени, но, когда чьи-то руки коснулись его спины, открыл глаза и понял, что охранник, только вошедший, протянул ему свечу и кивнул в сторону скамей. Усевшись на одну, Ким зажег свечку и еще некоторое время наблюдал, как горячий воск, стекая к пальцам, остывал и оставлял на коже мутные дорожки. Перед уходом Чунмен хотел вручить мужчине некоторые деньги, но тот отмахнулся и, взяв юношу за руку, вложил в ледяную ладонь что-то миниатюрное, тут же выпроваживая. Выйдя к освещаемой фонарями площади, он понял, что-то была серебряная иконка на цепочке. И Мадонна на ней смотрела точно так же, как и с ретабля: то был взгляд матери. Подняв голову к небу, Ким заметил левым зрением недалеко стоящую фигуру, облаченную в темную одежду. Это был довольно высокий молодой человек, чьего образа почти не касался фонарный свет. Чунмен, зная, что погоня могла быть не закончена, быстрым шагом миновал площадь, подходя почти вплотную и, достав из-за пояса пистолет, направил его к лицу незнакомца. — На колени, — для людей отчима это было некой проверкой. Но, вместо того, чтобы подчиниться, незнакомец, склонившись, выдал: — Будь ты капеллой, я бы, может, и разбил колени в кровь, падая перед тобой. Внутри с треском что-то оборвалось. Чунмен распахнул глаза, увидев в тусклом свете на чужом лице мягкую улыбку. «Милый, ты ни в чем не виноват. Не вини себя»***
— И как ты там оказался вообще? — Чунмен отмахнулся от летавшей в воздухе пыли. Ручка отбивала одинаковый ритм по столешнице несколько минут подряд, пока Ким собирался с мыслями и пытался закончить рисунок. Черные тонкие линии, пересекавшиеся между собой, заполняли все пространство белоснежного листа, образуя в некоторых местах какие-то слова, но рисунком это точно нельзя было назвать. Оригами было вычеркнуто из предложенного списка сразу же, рисование поднялось на строчку выше, но тоже не имело успеха. Далее могли быть тексты песен или стихов, за которые Ким побаивался браться, ожидая только в очередной раз разочароваться. Гнев все еще кипел и выплескивался настолько внезапно, что, порой, квартира юноши страдала по несколько раз в месяц, разгромленная и брошенная. Лечащий врач боялся давать какие-либо советы, уверяя, что проблема исчезнет после устранения ее источника. Нужно только уметь правильно сдерживать себя, перенося ярость и тревогу в некую осязаемую форму. На словах все звучало довольно просто, но каждый раз сталкиваясь с неконтролируемым потоком лавы, Чунмен чувствовал себя монстром, закрываясь все сильнее, закапываясь все глубже и коря себя за сделанное. Он продолжал уходить от погонь и тратил чернила, расчеркивая бумагу до онемения пальцев, лишь бы не замечать оставленной на них чужой крови. Нужно просто искоренить причину. — Не один ты любишь путешествовать, — крутившийся на барном стуле Крис выглядел довольно беспечным. Старый бар, заброшенный уже добрых года три, порядком запылился и мог похвастаться только отваливающимися дверями кухни и бегающими крысами размером с бутылку скотча. Ким подумывал о ремонте и розыске барменов, но именно сейчас его волновало что-то другое. Вытянув из грубо переплетенной папки несколько скрепленных между собой листов, он положил их на барную стойку. — Я не путешествовал, — Чунмен развернул Криса в сторону бумаг, — эти парни — мой план на будущее. Ифань поднял листы и, рассмеявшись, выдал: — Да они красавчики, как я погляжу. — Очень смешно, — коснувшись чужих пальцев, Ким приложил их к выбитому шрифту Брайля, — я не настолько глуп. — Какой заботливый, — Крис читал по очереди имена, спускаясь ниже, а затем переворачивая страницу и останавливаясь на одном, — Цзытао? Хуан Цзытао? Я знаю его. — Уверен? — Брови Кима поползли вверх. — Таких имен полным полно. — Тот, что из Сычуань? — Ого, прям в яблочко. Ну-ка, поведай мне историю вашего знакомства. — Мой отец лечит его сестру. Тао пару раз приходил вместе с семьей на обследование, вот и столкнулись. Вряд ли он меня помнит. А что насчет тебя? — Его папаша отвозил меня в лес Хэйчжу, — Чунмен мельком глянул на прикрепленную рядом с именем фотографию, — а этот мальчишка хотел ехать вместе с нами. Что ж, мир действительно тесен. Ну, тебе и проще в таком случае. — Зачем их искать? — Крис продолжил читать. — Мы все теперь в одной лодке. — Судя по голосу и тому, что здесь написано, твоя лодка больше смахивает на дырявую посудину, идущую ко дну. — Так и есть. Так оно и есть. — Ким покрутил в руках незакрытую колпачком ручку. — Если бы не ляпнул про капеллу тогда, я бы тебя прикончил, в курсе, да? И какого черта ты такой беспечный? — Извини уж, — Ифань хмыкнул, — темновато было, не смог разглядеть приставленного к моему лбу дула. Да и не каждый день томный голос просит опуститься на колени посреди хрен-пойми-где, — в плечо прилетел смачный удар, отчего Крис вновь позволил себе смех. — Твои рисунки… Выходит не очень, да? Тебе бы стоило попробовать писать лирику. — О чем ты? — Не пропадать же такой энергии и голосу. Просто попробуй, мало ли, легче станет. Сухо смотрел на этого до недавнего времени незнакомого человека. Тот знал гораздо больше, чем должен был. И видел, кажется, яснее остальных.