Смола и корица.

Очень несправедливо называть человека слабаком только потому, что он не справился со своими демонами. Что он сдался им, обессилил и многотонная плита усталости и обезвоженного смысла существования вдавила его в замерзшую землю со скрипом, стоном, со звоном бьющейся хрустальной души. Навсегда. В последних числах октября в Петербурге уже тихо кружились пушистые хлопья первого снега, предавая черному грязному асфальту более романтичный облик. Был вечер. Гоголь шел, нет, он медленно влачился сквозь пляс снежинок, смотря куда-то вверх опустевшим взглядом. Черная рубашка, небрежно расстегнутая на пару пуговиц, едва ли согревала юношу в -5 градусов. Но тепло ему было более ни к чему, на простуду элементарно не хватило бы времени. Да и в самом этот чертовом времени он больше совершенно не нуждался. Пар бесшумно вырывался изо рта словно бесшумный крик. Он вошел в обшарпанный подъезд и высокий потолок вдруг сжал его до размеров муравья. «Проклятая квартира.» На девятом этаже свет не горел. Только одна маленькая старая свечка стояла на столике рядом с креслом, в котором сидел Гоголь, с силой вжимаясь в него будто желая ощутить там чье-то человеческое тепло и защиту. Но это лишь кресло. Оно не спасет тебя и никто уже больше. Облизывая обветренные губы, юноша чувствовал соленый привкус собственных слез, которые непрекращающимся потоком тихо капали и капали вниз. «Почему я такой? Господи, зачем меня сотворили таким?» Музыка в наушниках была очень громкой. От боли, которую она подпитывала, как масло огонь, Гоголь скрежетал зубами и сдавленно корчился в пред-истеричном состоянии. Дрожащими руками он хватался за смольные волосы, тянул их, путал тонкими пальцами. В порыве гнева он вытащил из тумбочки ножницы и рывками, неловко, рванно начал пытаться резать волосы. Ему хотелось сжать голову настолько сильно, чтобы можно было заглушить кровавый поток мыслей, который ядом просачивался под кожу и разъедал молодое сердце. Спустя некоторое время снова начались видения, вызванные влитым в организм крепким алкоголем. Оставалось меньше половины бутылки. Николай всегда считал, что у него есть эдакая «аллергия» на алкоголь, каждый раз проявляющаяся очень специфически. Он считал, что этот недуг достался ему от давно умершего отца, который напился лишь один раз в своей жизни. Перед смертью. В этот раз он видел, как разверзается перед ним скрипучий деревянный пол и огромная, горящая лестница выезжает откуда-то из глубины и голос твердит: «Ты хотел лестницу? Так вот она! Иди же по ней, иди к нам скорее.» Кругом в огне отплясывали бешеную румбу рогатые двуногие существа, корчащие насмешливые рожи неудавшемуся писателю. Внутренний голос каждый раз спрашивал: «Зачем ты пьешь? Что тебе это даст? Пару часов одурманенного состояния, в котором можно забыть об ужасах и вспомнить о надежде? Это лишь иллюзия. Зачем ты пьешь?» И ответом служил громадный монолог, вырывающийся из-под кары головного мозга, с треском пробивая последнюю защиту сознания. «Что если это единственный способ позволить себе все? Добраться до самых сокровенных потайных дверей сознания, заставить мозг пульсировать будто организм находиться при смерти? Искренне не осознавать, как твоё сознание делится напополам и понимать, что из одного организма рождаются два и одни из них твой враг, который на полном серьезе хочет уничтожить тебя? Моя тяга к единственному незапрещенному наркотику чисто подсознательная, я думаю. Потому что в глубинах моего черепа импульсы химических соединений явно хотят что-то объяснить или сделать с моим "трезвым" сознанием. Им необходимо донести нечто до моего "сердца", но это возможно лишь в полном отключении от логического восприятия мира. Я читаю много книг и я понимаю, как работает этот мир. Я, к сожалению, действительно многое понимаю и это очень больно, это мешает жить полной жизнью. Я словно на карусели. Пейзаж перед глазами начинает вертеться все быстрее, обнажая скелет, который ты видишь каждый день. Он реален и он тебе противен, ты желаешь другого. Сознание ускоряется. Громкая музыка в наушниках заглушает жалкие попытки второго тебя кричать "Стоп! Хватит! Умоляю, очнись!". И я начинаю видеть галлюцинации. Я очень чётко ощущаю тяжёлую руку на своём горле. Я кашляю, пытаюсь дышать, но не получается. Она отпускает меня лишь в момент, когда голова готова лопнуть от недостатка кислорода. И самое дикое, что это была моя собственная рука. Я не более несчастлив, чем все остальные. Но откуда берется такая жёсткая реакция – я не знаю! Только под градусом я часть этого мира, трезвый я - чужой всем.» Вихрь безумия захватил Николая окончательно. Начались судороги. Он упал с кресла на пол и тело его стало извиваться словно змея, которую придавили ботинком. Жадно хватая ртом затхлый воздух, пытаясь прийти в себя, Гоголя вдруг охватило какое-то детское искреннее счастье от мысли, что скоро его все оставят в покое. Скоро не будет боли, не будет страха, не будет стыда и разочарования, не будет безумия. Впереди только покой. На лице проскользнула улыбка. Щелканье настенных часов оживило сознание. «Пора». Юноша с трудом поднялся, отворил широкое окно и застыл, вдыхая холодный воздух. Подняв ногу, чтобы сделать шаг, он внезапно почувствовал легкую вибрацию в кармане. «Телефон?» Машинально достав его, он поднес смартфон к уху. - Опять у тебя со связью проблемы, Данишевский? Ну да ладно, я продолжу. Врывается эта пьяная морда ко мне в кабинет, значит, и чуть ли не на колени падает и начинает креститься, представляешь? И прям вот стоит, трясется и божится, что видел в ту ночь, ну, когда Райзова убили, какую-то огромную фигуру человеческую с волчьей головой. Это ж надо было так напиться да еще и иметь наглость прийти ко мне с таким заявлением! Я вообще не понимаю, как его пустили! Черт знает что… Николай был не в состоянии четко разбирать чужие слова, льющиеся из трубки с таким энтузиазмом. Он просто слушал тембр голоса и на секунду представил, как было бы волшебно, если бы это звонил его старый и давно мертвый друг, чтобы сказать ему, что надежда еще есть. Но… - Извините… Вы, кажется, не туда попали…, - прохрипел сдавленный голос на другом конце провода, что заставило генерал-лейтенанта нервно ерзнуть и отодвинуть блюдце с медовыми орешками в сторону. - А что же вы молчали то так долго? Почему сразу трубку не повесили? – удивился собеседник. - Не знаю… - Любите истории про оборотней, получается? Вопрос почему-то вызвал легкую полуулыбку, что заставило застывшие в глазах слезы синхронно скатиться по щекам. - Нет, я…больше кошек люблю. Ответ был крайне нелепым, но голова была полна тумана, а сердце жгло горящей смолой. Ему было все-равно что говорить. - Вы меня удивляете все больше. Я был уверен, что сейчас то вы точно трубку повесите, - смешливым голосом говорил мужчина, - Я же вас разбудил, наверное, да? А то голос у вас сильно заспанный. Извините за это. Как ножом по маслу, голову неожиданно рассекла мысль о том, что начинающему писателю сейчас хотелось бы, чтобы этот ночной диалог не заканчивался никогда. Чтобы время застыло, как в янтаре пчела, чтобы воздух обжигал льдом легкие, чтобы свеча не догорала, чтобы голова была так же туманна и незнакомый голос в трубке просто продолжал звучать и совершенно неважно, что он будет говорить лишь бы не становилось тихо. Николай понял, что тишина убьет его сейчас. Быстрее и мучительнее, чем падение с высоты. - Н-нет, все в порядке. Я не спал. - Стало быть мучает вас что-то? Время-то третий час, - мужчина сам удивился своему вопросу. Наверное, он просто не знал, как закончить разговор, если собеседник сам не очень то стремился к этому. Ну, или просто он был в хорошем настроении и не прочь был поболтать с тихим незнакомцем. - Всех что-то мучает. Но меня победили, так что… На том конце провода не очень поняли эту фразу, но тон, с которым она была сказана, ввел мужчину в некоторое напряжение. - Победили? Вам что-то угрожает? Не бойтесь, скажите мне, если это так. Меня зовут Яков Петрович Гуро, я генерал-лейтенант полиции Санкт-Петербурга. Гоголь сделал два шага от окна в глубь комнаты и обессиленно опустился на пол. Стоять сил не было более совсем. Кровь пропитана спиртом, голова трещит и кружится, как эти снежинки за окном. Облокотившись о стену, юноша потер лицо рукой и позволил рациональной части сознания утонуть в черном осеннем небе окончательно. - У вас такой голос...п-приятный, - начал он заикаясь, а потом опомнился и добавил, - Яков Петрович. Последовало неловкое молчание. - Что ж, благодарю. Так как, говорите, вас зовут? - Николай. - Просто Николай? А фамилия? - Зачем вам фамилия? Вы ведь и имени то не запомните… Под конец фразы голос дрогнул и писатель зажал рот рукой, сильно зажмурившись. Ради чего ему было жить? Ради пары добрых друзей? Ради никогда не любившей его матери? Ради самой жизни? С детства хотелось принадлежать к чему-то большему, хотелось чувствовать себя нужным, хотелось тепла, света, чувства, что ему есть куда и ради чего возвращаться, необходимо было знать, что о нем кто-то думает, кто-то помнит, кто-то любит… Но по воли судьбы всего этого он был лишен. Каждый день Гоголь бродил в потемках. В серой, затянутой туманом эпилептической дреме, а ночью безуспешно боролся с бессонницей и обмороками, в которых его истязали кошмары. «Пожалуйста, помогите мне.» - Я много лет в органах. У меня очень хорошая память, поэтому, уверяю, вас я точно не забуду, - он сделал небольшую паузу, - Вы так и не ответили, Николай, все ли с вами хорошо? – сделав особый упор на имя писателя, Гуро замер, подойдя к окну в своей комнате и стал внимательно вслушиваться. Сердце ныло со страшной силой как будто знало, что скоро может умереть и металось, как птица в клетке. Слезы непроизвольно начали снова собираться в покрасневших глазах. «Я не могу сражаться один. Я не выиграю. Мне просто нужно помочь, хоть самую малость. Жестокие люди, вы убили меня… Да-да, это вы сделали, это не моя вина. Я ненавижу вас, вы истязаете другу друга целую вечность, но меня я больше трогать не дам, нет. Я решил. Идите к черту. Простите.» Юноша резко встал, пошатнулся и в два шага оказался у окна. - Красивые звезды, да? Они осенью особенно хорошо видны. Ответом послужило непонимающее и настороженное мычание. - Ладно, простите, Яков П-Петрович. Был бы счастлив, если бы вы и правда запомнили мое имя. Я Гоголь. Николай Васильевич Гоголь. Спасибо вам за звонок. Его голос дрожал так сильно, так сдавленно и не здорово, что Гуро будто ударило током. Он уже сталкивался с таким подавленным тоном, с такими странными переходами в речи, с таким рваным и ломанным поведением. Так ведут себя самоубийцы. У него было парочку дел, когда приходилось часами стоять на морозе и отговаривать очередного бедолагу от суицида. И сейчас, кажется, был именно тот случай. По крайней мере интуиция подводила генерала крайне редко. - Коля, постойте! – неожиданно громко выкрикнул мужчина, - Что бы вы сейчас не делали, подождите! Я…, - он судорожно перебирал в памяти все подобные случаи, решая, что же сказать. - Зачем вы говорите мне это? Я уже так близок… Положите трубку, пожалуйста, прошу вас. Вы ведь даже не мне звонили… - Нет! Постойте, Николай Васильевич, постойте, - чеканил каждое слово мужчина, - Та история, которую я рассказывал, вы ведь не слышали начала! Она уморительная, поверьте! Сделайте мне одолжение дослушайте ее до конца и, клянусь, я оставлю вас в покое. Согласны? От страха к горлу подступила тошнота. Писателю стало дурно и он сел на подоконник, облокотившись о холодную оконную раму. - Да… Хорошо… В трубке послышался облегченный вздох. Началась история.