Пепел к пеплу

      Распустился алый цветок. Разливалось золото. Ее ноги не касались земли, а тонкие руки словно жили отдельной жизнью, как два крыла мотылька. Будь благословен тот, кто увидел эту красоту. Будь проклят тот, кто ей обманулся.       Ведь пыль порой багрится кровью под прекраснейшими из ног, что только ходили по смертной земле, голос, льющийся из груди и одновременно с тем ниоткуда, зовет к отчаянному безрассудству и непокоримому отчаянию, а в легких жестах таится рокочущая сила колдовства.       Пусть навеки будет ослеплен восторженный.       Пусть навеки будет обманут доверчивый.       В руках ее горело пламя, сердце обливалось холодом, каждое слово разносилось гулом, каждый взмах хрупкой руки притягивал к себе. Не подойти слишком близко, слушать ее и слышать, запоминать, но не думать о том долго, любоваться, но быть хладнокровным, помнить, говорить и быть готовым склонить голову. Так советовали просителю все служители храма Морнхолда, с кем только ни заговаривал, но вошел он в Высокую капеллу с гордо поднятой головой и спокойным коротким поклоном, не обращая внимания на Ее Рук, застывших статуями в круге.       Она чуть склонила голову на плечо в жесте искреннем и заинтересованном. Проситель ей понравился. Она была похожа на рассвет, огненная и золотая, живая память о временах, когда народ данмеров еще не знал несчастий, обративших их кожу в пепел. Она парила над землей, словно руки ее и вправду были тонкими прозрачными крыльями, и лишь иногда касалась кончиками пальцев ног холодного каменного пола: ибо она так хотела. Имя ей было Альмалексия, и при звуках его одни замирали, а иные почтительно склоняли головы.       Пусть свершится предначертанное для приходящего с надеждой. Пусть свершится то, чего Альмалексия пожелает.       — С чем ты пришел ко мне, смертный? — голос ее был подобен то нежному журчанию ручья, то грохоту горной реки, будто сама она не была когда-то смертной, а значит, живой. — Говори скорее.       Вошедший откинул капюшон запыленного дорожного плаща, когда-то светло-серого, а теперь по цвету сравнявшегося с его пепельной кожей. Руки его были грубы и мозолисты, сапоги истрепались, будто он только прошел сто дорог. Меч покоился в ножнах, но в испытующих глазах не было покоя.       — Я пришел к тебе со странной вестью, Мать Морровинда, — заговорил проситель. — Только что я прибыл с Вварденфелла и прямиком направился к тебе. Я хотел бы спросить совета… о вере. И, быть может, еще о доверии.       Взгляд его был пристальным. Альмалексия промолчала, хотя, быть может, проситель ждал от нее позволительного слова.       — Слышала ли ты, о чем говорят на Вварденфелле? О чем шепчет дом Тельванни, рокочут Редоран, пересмеиваются Хлаалу, а эшлендеры кричат во всеуслышание? — проситель снова на секунду замолчал, но сам себе дал ответ: — Говорят о появлении Нереварина.       Альмалексия всплеснула руками. Иного жеста новость не стоила.       — Не раз и не два, странник, Вварденфелл шептался о возвращении моего злосчастного мужа, — негромко произнесла она, — и много раз еще до твоего рождения. И всякий случай был выдумкой. Слишком многим храбрецам хотелось бы присвоить себе славное имя, такое славное, что они гоняются за легендой, может быть, в нее даже веря…       Взгляд ее был холоднее стали. Глаз таких пугались и большие смельчаки, чем вестник, но тот отвечал с тем же спокойным достоинством, что так нравилось уставшей от льстивых речей богине:       — Я знаю об этом, слышал от отцов. Но сейчас происходит что-то другое, не представление отпетого шарлатана. Среди Тельванни ходят слухи, что на руке Нереварина видели кольцо Луна-и-Звезда…       — Выдумка. Подделка, ложь, — теперь многоликий голос Альмалексии звенел как сотня хрупких колокольчиков. — Видел ли ты это своими глазами?       — Нет, но советники Тельванни…       — Не верь ничему, кроме своих глаз, — отозвалась Альмалексия, — да и те порой могут обманывать, что говорить о чужих?.. — она легко опустилась на каменные плиты, будто соскочила с трона, и подошла немного ближе к вестнику. Если бы лица Ее рук не были скрыты масками, гость наверняка бы заметил их удивление: со стороны Альмалексии это был знак особого доверия и интереса.       Интерес этот грозил перерасти в нечто большее: принесенная новость, как бы ни говорила Альмалексия о недостоверности, затронула в душе, если только можно было говорить о душе богини, что-то новое, славное и даже сладкое. Волнительное, как волнительной бывает только жизнь. Щемящее, как только смерть бывает. Оно звалось воспоминанием.       Рука ее помнила отравленный кинжал, разорвавший легкую плоть, слух ее помнил последний стон и неоконченное проклятье, вырывающееся из хрипящего горла, губы ее помнили поцелуй, оставленный на уголке покрытого кровавой пеной рта, и навеки врезался в память звучащий только в ее ушах надуманный смех. будто Лорхан сердцем своим чувствовал безболезненность прощания. Альмалексия подумала о том, не поверить ли ей незнакомцу.       — Ты говоришь о доверии, Мать Морровинда, и я пришел спросить о нем, — голос вестника отдавался гулким эхом в тихой капелле. — Я спрашиваю тебя, не боясь прегрешения, не опасаясь обвинения, потому что верю в твою искренность и милосердие твое — так я спрашиваю о вере; скажи, правдива ли легенда о Нереварине — она, эшлендерская ересь?       В тишине не звучало ни шороха, ни вздоха. Альмалексия взглянула на вестника с немым изумлением. Он ее… подловил? Угодила она в словесную ловушку? Или случайной была эта насмешка, произнесенная почтительным тоном?       — Я не спрашиваю у тебя, истинный ли Нереварин тот, кто себя за него выдает. Я спрашиваю, может ли он быть истинным? Есть ли доля правды в том предании, что рассказывают эшлендеры?       Альмалексия снова молчала, хотя и знала ответ.       »…есть ли правда в эшлендерской ереси, есть ли правда в Луне-и-Звезде, есть ли правда в руке и голосе Нереварина, есть ли правда в том, что говорят в церквях, и в том, о чем молчат повсюду?»       Альмалексия не слышала вопросов, потому что ей не захотелось больше слушать. Взгляд ее стал стеклянным и пустыми, и мысли возвратились к чувствам тем диким и страстным, что она испытывала с пролившейся кровью. Альмалексия задумалась о том, что была бы не прочь их еще испытать.       »…есть ли правда…»       «Возвращайся, Неревар. Я давно тебя ждала».       Ее выбор всегда будет верным. Богам дано определять этот мир, а с тем и решать, что в нем истинно и правильно. Альмалексия знает, что правда есть только в ней.