Свободное падение

       Часы, громко тикая, оповестили присутствующих в комнате о начале шестого. Хозяина комнаты не особо волновало распахнутое окно, нет, не волновало вообще. Он любил холод, так почему бы и нет? Любил, когда ласковый февральский ветерок щекочет тело, заставляя улыбаться, а не съёживаться. Водить голыми руками по снегу, чувствуя, как кожа леденеет до того, пока согнуть пальцы не сможешь. Его голова лежала на подоконнике, лицо обдувал всё тот же любимый холодный февральский ветер, а ноги свисали с кровати. На нижнем этаже мать орала на отца или просто на что-нибудь неодушевлённое, ведь вновь прибывала в плохом расположении духа. Вот скоро зайдёт в комнату Ричарда и начнёт орать за то, что он просто идиот, потому что лежит с раскрытым окном. И что не собирается его лечить и многое из подобной херни. Потом, когда её голос осипнет, начнёт жаловаться, что вырастила такого бестолкового сына, что вскоре вышвырнет его куда подальше.        Всё, так сказать, по старинке — классика жанра. Любой другой уже бы застрелился, в то время как Ричи просто сглатывает и привыкает, что ему давно уж как не в новинку.        Но что же дальше? — спросите вы. Уверены, что хотите знать? Ну хорошо, располагайтесь, только не получится почувствовать себя как дома, ибо атмосфера слишком холодна. Никто не предложит чаю, потому что всем наплевать.        К вечеру миссис Тозиер успокоится, накормит мужа ужином, где, как всегда, не будет присутствие сына, и поднимется наверх, заглянув в его комнату.        Ричи ещё не придумал точное название этим «сеансам», что устраивает мать не больше двух раз в неделю, и которые начинаются с: «когда же ты спустишься к нам и будешь есть так, как принято в нормальной семье?», заканчиваясь словами: «уже три года прошло. Хватит страдать. Приди в норму и будь нормальным.» Но проблема-то в том, что он не нормальный, , а иной .        Раньше он как-то терпел, не уделяя сему какого-либо внимания, но сейчас что-то явно пошло по наклонной. Ещё чуть-чуть и эти крупицы песка самообладания можно будет сосчитать. Только вдумайтесь: сосчитать крупицы.        Твои заскоки, боль, чувства — всё бессмысленный бред. Ты уже сам, как бред, от которого желательно побыстрее избавиться.        Зачем делать вид, что всё хорошо, что способен любить?        Он почти сорвался. Тут уже ни одной детской фантазии на всякие ниточки с иголочками не хватит, сколько раз он растягивал до нуля. Другой раз будет заключительным. Осталось лишь подождать.        Парень, иногда отвлёкаясь от реальности, может помечтать: как бежит в февральский мороз в футболке. (Мама бы не одобрила). Как несётся так, что ещё чуть-чуть и ноги откажут, но он справится. Добежит до этого обрыва и, наконец, встретившись с морской гладью, «растворится», опустившись до нуля.        Но что-то его держит, иногда заставляя серьёзно задумываться над этим. И вот уже буквально в миллиметре от окна что-то постоянно щёлкает, будто ожидая, когда вода перельется через край. А иногда это до жути смешно. До трясучки в теле и непроизвольной рвоты, что далее сопровождаются истошным смехом.        Он не понимает самого себя, порой задаваясь вопросом: «существует ли он вообще?» Ну, вроде, да. Вот кости, кожа, чего ещё надо? Им ничего не нужно, ему — тоже. Но все же он ждёт чего-то непонятного.        Он так долго размышлял, сгребая в кучу всё сразу, что пропустил очередной «сеанс», очнувшись только при виде разъярённой матери с заплаканным лицом. Её глаза были пустые, прежний огонь утих, да что там… Даже угольки охладели.        Вот он — щелчёк. То, чего он ждал. По его представлением он должен был ринуться, но вместо этого мягко, негромко заговорил: — Прости, мам, я не должен был себя так вести. Завтра же помогу тебе с покупками после школы, а после мы втроём поужинаем, — на улыбку его не хватило, в отличие от матери.        Прошел ветер, и угольки постепенно обдало теплом. Женщина сделала жалкое подобие попытки поцеловать сына в лоб, после потрепала по кудряшкам и, нервно улыбнувшись, вышла, потихоньку закрывая за собой дверь.        Как жаль огорчать её. Хотя нет, вовсе не жаль. Завтра уже не будет ни для него, ни для матери с отцом, ни для несостоявшегося ужина.        Тозиер лениво поднялся с кровати и закрыл дверь на защелку, последующе включив первую попавшуюся кассету, врубив погромче. Прозвучало «The killers — losing touch». Он был слишком спокойный для шизофреника и для простого человека, который собирается совершить такое. Он спокойно вылез через окно и тут его переклинило. Парень ринулся как сумасшедший, перейдя на бег. Как и представлял себе — до боли. Но цель куда важнее неудобства.        С каждым шагом он будто отпускал одного демона из истерзанной души. С каждым шагом он забывался, постепенно исчезая из памяти старого и далеко не доброго Дерри. Воспоминания, которые когда-либо были отпечатаны в мозгу, собирались на подошве ботинок Ричи и были уничтожены без права на последнее слово.        Добежав до обрыва, где ветра ласкали морскую гладь, он едва ли затормозил. Одышка была ужасная. Ричард уже не был тем красавчиком-спортсменом, покидающим качалку только для удовлетворения нужд и школы. Из-за того, что он едва ли стоял на ногах, пришлось облокотиться на чуть согнутые коленки, дабы не рухнуть наземь. Спустя пару минут он, восстановив дыхание, медленно приблизился к краю.        Красота. Горько-сладкая, холодная, такая неприступная. Чтобы познакомиться с ней, нужно отдать жизнь.        Юноша был не против, отчасти желал, ведь момент настал. Закрыв глаза, он глубоко вдохнул морской воздух. Капельки пота стекали с лба по румяным щекам. Это были те воспоминания и чувства, что он ранее хранил в себе, растворяющиеся сейчас в морской глади. Ричарду тоже пора. Только вот жаль, завещание не написал, стыдно, что ли, ведь не поблагодарил никого, а хотя похуй. Ещё раз глубоко вздохнув, он выставил правую ногу вперёд. Все сомнения тут же рассыпались на мелкие частички. То, что надо. То, что так давно хотел, здесь… сейчас…        Но в самый главный момент он чувствует, как его рывком за шиворот тянут назад. Шок был настолько сильным, что он не успел сообразить вырваться. Он падает на причину срыва самоубийства и перекатившись на свободную часть резко оборачивается. Перед ним лежит оперившийся на локти разъярённый Эдди. Его грудная клетка быстро подымается и опускается, он дышит так, словно пробежал кросс от Дерри до Мичигана. Но было кое-что похуже — спас этого кудрявого от самоубийства. Сейчас его глаза были далеко не оленьими и безжалостными. В них полыхал огонь и, кажется, даже такой объём, как, например, в этом море, не смог бы такового потушить. — Какого хрена, придурок?! — воскликнул Ричи, его голос был ужасно высоким, будто у семилетнего мальчишки. — Ты уже заебал лезть в мою жизнь! Чертов «солнечный мальчик», заняться, что ли, нечем?!        Пока Ричи буквально выплевывал те слова, одновременно поднимаясь, что сделал и Эдди, пошатнувшись назад. В момент, когда Ричи почти схватил его за шиворот футболки, получил мощный толчок в грудь, но в этот раз смог устоять на ногах. — Какого чёрта ты тогда пытаешься спрыгнуть с обрыва?! Или я, по-твоему, должен был пройти мимо, сделав вид, что ничего не было?! В отличие от тебя я не совсем из ума выжил! — орал так громко и отчаянно, словно шёл один против огромной толпы, в данном случае толпы под названием «Ричи Тозиер со своими заскоками». — Да тебя вообще ебать недо… — он не успел договорить, поскольку ему с силой врезали, разбив скулу.        Из глаз Эдди хлынули слезы, его губы дрожали, а пламя в глазах сменилось злостью и холодом. Такого Эдди нельзя описать, это просто надо было видеть… Парень что-то то буркнул себе под нос и, развернувшись на пятках, направился в сторону дороги.        Тозиер остолбенел, не в силах даже пальцами пошевелить, переваривая информацию. Лишь его глаза метались как загнанные животные. Позже он услышал звук колёс от велика и поднял глаза в сторону, оттуда шёл Эдди с великом. Его глаза до сих пор были стальные, а слезы, как и прежде, струились по щекам. — Сейчас сядешь на багажник, и я отвезу тебя подальше отсюда, а если ты скажешь хоть слово — вырублю и сдам в полицию, — стрельнул взглядом и, развернувшись, залез на велосипед. Откуда была уверенность, что Ричи сейчас не сделает ноги или все-таки спрыгнет, или врежет тому в ответ. Но уверенность и ярость просто текли из него рекой, так что Ричи сглотнул и сел позади Каспбрака. После всего случившегося голова парня была совершенно пуста.        Этак минут через десять они оказались у светлого двухэтажного домика. Эдди бросил то, на чем привез смертника, на загоне. Быстрым шагом дошел до двери и, открыв её, при этом не обернувшись, прошёл внутрь. Ричи сделал тоже самое и закрыл дверь. Он постепенно начал приходить в себя, но заговорить пока не пытался.        Парни, поднявшись наверх, зашли в комнату средних размеров. Ричи не успел разглядеть её, поскольку открылась дверь в ванную комнату, и в один шаг он очутился там. — Сядь, — почти прошептал Эдди, указывая на небольшой комод.        Тот быстро залез и стал наблюдать за мальчишкой, что стоял спиной к нему на противоположной стороне комнаты и рылся в какой-то белой сумке. Убивая время, он начал разглядывать Эдди: белые гольфы, красные шорты и желтое поло, на пояснице чёрная барсетка.        Закончив, Эдди повернулся, шагнув к кудрявому. Пальцами приблизив разбитую скулу к себе, парень начал манипуляции. Вскоре обработав рану собственного производства, заклеил пластырем. Ричи повернулся в более удобное положение и теперь сверлил взглядом мальчишку. Злость и ярость из их глаз почти исчезла. Ныне они просто пялились друг на друга. Их лица опять были слишком близко, прямо как тогда, в первый день «знакомства». Спустя минуту или две Эдди показалось, что прошла вечность, и, вздохнув, он развернулся, отправившись убрать жидкость на место. — Эдс, — хриплым голосом подал признаки жизни побитый.        По телу буквально прошёл электрический ток, но таковая реакция была вовсе не на хриплый голос, как пытался убедить себя Эдди, а на это странное «Эдс». Его ещё никто так не называл. Руки мигом похолодели, словно паренек сейчас стоял в Антарктиде в одних шортах, а не в Дерри, где за окном свыше двадцати пяти градусов. Он и развернуться не успел, как его схватили за ворот футболки и впервые в жизни заставили задыхаться не от астмы, а от чужих губ.        Ричи будто вкладывал в поцелуй всю свою боль, что чувствовал, будто это единственный способ всё объяснить Эдди, его Эдди.