Целуя юношей

- Мерлин, постой! И срывает с Иена остроконечную шляпу. Орландо нахлобучивает ее на голову, поднимает с земли ветку и размахивает ей как волшебной палочкой. - Завтрак! Я повелеваю! Завтрак! Он еще говорит, что хотел бы овсянки с лесными ягодами, потому что ужасно соскучился по ней, а традиционные гамбургеры убивают его пищеварение. В конце добавляет: «…литров клубничного молока! Абракадабра!». - Сынок. Иен все так же рассматривает жирную гусеницу, лениво карабкающуюся на дерево. Она такая огромная, что ее вполне должно хватить Орландо на завтрак; должно быть, какой-то новозеландский вид. МакКеллен затягивается трубкой, выпуская в руку рваное облачко дыма. Он поднимает взгляд на Блума, застывшего с засохшей веткой в руке, и хмурится, недовольно сжав губы. - Сначала тебе нужно научиться доставать кроликов из задницы, а потом я разрешу поносить тебе мою шляпу. Возможно. Орландо сникает, кончик «волшебной палочки» неуклонно клонится к земле. Он чувствует себя болваном. - Занятная вещица. Мальчишка перед Иеном каменеет, судорожно цепляясь за свое магическое оружие. В остроконечной шляпе и черной кожаной куртке с металлическими заклепками на воротнике и плечах он выглядит как болван или стареющая рок-звезда. Шляпа сползает на карие глаза, а черная кожа свисает до бедер. Иен глубоко затягивается, машинально воскрешая в памяти свою первую встречу с Вигго Мортенсеном. Высокий парень неловко выбирался из нутра потрепанного минивэна цвета «металлик», когда его ковбойская шляпа слетела с головы, срываемая теплым новозеландским ветром, и повисла на шнурке за спиной. Вигго развернулся к открытой раздвижной дверце, доставая видавшую виды сумку. Его очки с зеркальными стеклами сползли на самый кончик носа, грозясь в любую секунду оказаться на асфальте. Он захлопнул дверцу, поддернул ремень сумки на плече, поправил очки и зажмурился от новозеландского солнца и бликов, играющих на металлических заклепках его любимой кожаной куртки. Тогда Иен еще не был Мудрым и не был трехкратным победителем конкурса «Мы любим погорячее», проводимого каждый месяц в пабе на углу улиц Магнолий и Азалий. МакКеллен повернулся к непонятному парню, прищурившись из-под узких полей своей фетровой шляпы. «Здравствуйте. Арагорн». Тогда Иен качнул головой, оглядев Непонятного с ног до головы. Он кивнул, указывая подбородком на грудь Вигго. «Занятная вещица, Арагорн». Иен никогда не вмешивался в то, что он про себя называл «лишней жизнью». Этот термин появился, когда ему было тринадцать. Дело в том, что в то время, когда у его одноклассников проснулся интерес к сбивающимся в стайки девочкам, которые смеялись, бросая на мальчишек взволнованные взгляды, или наоборот демонстративно отводили глаза, когда у сверстников, окружавших его изо дня в день, с понедельника по субботу, а в воскресной школе – по воскресеньям, когда у них появилась личная жизнь, Иен почувствовал себя другим - ненужным, лишним. Для девушек, тайком от родителей надевающих под школьную форму свои первые бюстгальтеры, для девушек, передающих ото рта ко рту одну губную помаду, купленную на общие отчисления с карманных расходов, для них знание о его личной жизни было лишним. И теперь мальчишка, который в свои тринадцать мог бы кинуть в него камень, срывает с себя остроконечную шляпу Гэндальфа, кидаясь на траву рядом с ним. Орландо протягивает ему шляпу, бормоча извинения. Он нехотя стягивает с себя куртку, сворачивая ее в тугой ком, неосознанно прижимает его к груди и увлеченно рассматривает свои сандалии. - Мудрый. Как мне сделать, Мудрый? Иен переводит усталый взгляд на сандалии Орландо, а потом поворачивается к красивому профилю. Мальчишки, вчера окончившие школу, сегодня вступающие в университетское братство, завтра подцепляющие какую-нибудь дрянь с лучшими друзьями на всю-всю жизнь, с потрясающими любовниками на долго-долго. Древняя порода. Иен столько живет на этой земле, а они – неисчезающий вид. Яркие пончо с бахромой сменяются простыми стильными рубашками холодных оттенков, с инициалами, вышитыми на воротнике и манжетах, широкие вельветовые штаны горчичного цвета вытесняются узкими брюками с отглаженными стрелками, а внутри они - как и десять и двадцать, и триста лет назад. - Твои действия будут зависеть от конечной цели, мой глупый эльфийский друг. Орландо закрывает глаза и глубоко вздыхает. Он сидит с этим клубком с металлическими заклепками, как кошка с катушкой, кудри падают на лицо, а Иен обреченно проводит пальцами по глубоким морщинам на лбу, устало массируя. - Ты знаешь, что после первого открытого признания в гомосексуализме было изобретено двуствольное ружье со сверловкой Ланкастера? Орландо заливается краской, нервно вцепившись пальцами в кожаный ком у себя на коленях. - Болван, Блум. *** В лишней жизни Иена было много ненужного. Спонтанные друзья, превращающиеся в несерьезных любовников, случайные связи, романтика длинных дорог и коротких ночей, ежеквартальная сдача анализов в клинике, брезгливые взгляды, болтливые языки, не умеющие вовремя заткнуться рты. Первым о лишней жизни Иена узнал отец. Его отец, который не пропустил ни одной утрени в конгрегационалистской церкви за последние двадцать шесть лет. Он попытался выяснить, что заставило Иена свернуть с праведной дороги. Может, это случилось в школе? Может, у тебя есть друг, который пригласил тебя домой после уроков и делал тебе скверные предложения? Может, это случилось в воскресной школе? Может, у тебя есть друг, который пригласил тебя в исповедальню, пока все были на чтении общей молитвы и делал тебе скверные предложения? Он кричал на молчаливого Иена. Потом успокоился, сказал: «Ты попадешь в ад» и вплотную взялся за воспитание других своих детей. Своих нормальных детей, которые не сворачивали с праведного пути, которых не затаскивали в исповедальню и которые, разумеется, не попадут в ад. На дворе стоял тот год, когда по радио через раз крутили песни появившихся ниоткуда Битлз, играющих незамысловатый мерсибит (1) и «Лунную реку» Генри Манчини. Красавица Одри со всех плакатов по всей Британии приглашала на завтрак к Тиффани, а во Франции во всю бушевал Бизертинский кризис. Тогда, на двадцать втором году жизни Иен МакКеллен решил, что он видел уже если не все, то многое, и его тихая гавань расположилась в порту Академии искусств Болтона, на кафедре Новейшей истории. Брайан Тейлор стал первой нужной деталью в лишней жизни Иена. Он гордился серьезностью своих намерений и мудростью своего старшего любовника, их совместным переездом в Лондон, существованием под одной крышей, первыми серьезными предложениями о ролях в театральных постановках и той легкостью, с которой он решал все «взрослые проблемы» своего партнера. Брайан был мудрым как сама история. Он и преподавал ее. В маленькой частной школе для благородных девиц в Лондоне, впаривая знания дамочкам из белой кости и голубой крови, получая крошечное жалование, на которое в Лондоне можно было прожить, лишь питаясь консервами по тридцать пени. Иен покровительственно относился к своему Мудрому, считая себя умнее, мудрее, великодушнее. Умного и великодушного Иена не смущали внеплановые отлучки Брайана, задержки на работе и частые школьные походы на природу. Не было никого в этом мире, кто бы сравнился с Иеном - молодым талантом на сцене британского театра, который сражал чопорных критиков своим Мальволио в «Двенадцатой ночи». Никто не мог сравниться с его молодостью, его совершенством и его прекрасным Королем Лир. Он хотел заставить Британию, консервативную, заплесневелую, увязшую в своих убеждениях Британию, пасть к ногам юного денди, который был «из этих». Пока он занимался сворачиванием гор, в частной школе для благородных дамочек зарождался скандал. Он вылился в полуночные бдения, бессонницу, частые звонки и беременность. Его Мудрый развел руками и улыбнулся обезоруживающей улыбкой. «Я честно думал, что я «из этих». Благородная девица, воспитанница маленькой частной школы для благородных девиц в респектабельном квартале Лондона кивнула, опустив маленькую ручку на живот, на котором лопался стандартный пиджак из школьной формы. Ему Брайан преподавал историю так же. Поначалу позволяя отсасывать себе во время «дополнительных занятий», а потом – трахая Иена в маленькой убогой квартирке, из которой они мечтали перебраться в большой Лондон. У Брайана Тейлора вообще были весьма сомнительные способы преподнесения материала ученикам. Иен остался один. В это время Лондон подхватил заразу, рассекающую по спидвеям на разукрашенных «Баркасах» (2) и пропагандирующую свободную любовь. На дворе как раз стояло «Лето любви»; парни с волосами, спадающими на плечи грязными клочьями, с плетеными из мулине разноцветными повязками, опоясывающими голову, рисовали на грязных стенах пацифик черной краской из баллончика. Девушки поднимали короткие майки с кислотными принтами и самодельной бахромой по подолу, показывая всем желающим обнаженную грудь в Гайд-Парке. Они призывали заниматься любовью, а не хуйней, глотая экстази, а потом разрисовывая свои «Фольксвагены» в новые цвета, которые создавало их воображение. В годы культурного регресса Иен занял прочное положение в театре, представляясь критикам серьезным и надежным молодым дарованием. Постановщики хотя бы могли рассчитывать, что в утро понедельника он явится на репетицию, а не кончит с собой, наглотавшись таблеток и утопив включенный радиоприемник в ванной вместе с собой. Потом время свободной любви вышло. Парламент хмуро отмахивался от тяжелого наркотического смога, застилавшего Англию, и снова принялся проталкивать законы против «этих». Иена тогда пригласили в одну из вечерних передач на радио; из тех, что ставят в часы дорожных заторов – лучшее эфирное время. Он пришел, передал привет семье, коллегам и сказал все, как есть. Получилось что-то вроде: «Пама, я так многого добился, посмотри теперь на меня. Мапа, я люблю тебя, как девочки?». Он сбивчиво начал издалека, а потом назвал имя своего избранника, рост, цвет глаз и волос. И Англия остолбенела. Ручки автомобильных приемников закрутились с бешеной скоростью, прибавляя громкость, сигареты выпали из разинувшихся ртов, маленькие чопорные англичане завизжали в своих детских креслах за плетьми ремней безопасности, когда Иен говорил со всеми и каждым в отдельности, исповедуясь в том, что да, он «из этих». Через год после его одиночного пикета в поддержку сексуальных меньшинств Королева посвятила его в рыцари. На самом деле, тогда никому не были нужны браки, дети и равные права. Они прикрывались громкими словами об ущемлении человеческого достоинства и ограничении естественных человеческих прав. Все просто хотели трахаться, не думая о не задернутых шторах. *** - Хорошо, тогда вот. Он был единственным сыном ребят, работающих профессиональными акробатами… - Дик Грейсон (3). На Генри вместо Орландо смотрит Джордж Буш-младший с первой полосы. На обложке «Таймс» обещания прироста заработной платы, быстрого и безболезненного выведения экономики из кризиса, снижения инфляции, стабилизации курса валют, запрета о курении в общественных местах, прибавки к жалованию для работников сферы обслуживания, зеленых лугов, Елисейских Полей в Центральном парке, вечной жизни. Мелким шрифтом – поднятие подоходного налога, инвестиции в оборонную промышленность, сокращение числа текстильных фабрик. Генри задумчиво расчерчивает новый лист потупившимся карандашом, мысленно выстраивая диалог между Инкредеблом и его Темной Сущностью. - Хорошо, тогда вот. Его родители – богатые промышленники, занимающиеся благоустройством города и благотворительностью, но отец любил медицину и… - Бэтмен. Генри Мортенсен посмотрел в глаза Бушу-младшему, не обращая внимания на заметку об Олимпийских играх в Сиднее и юбилейном запуске Спейс шаттла. Орландо уже полчаса отгадывает задуманных им персонажей с первой попытки. Всех, кроме Спиди – с ним пришлось туго. Когда Генри был в самом разгаре сражения Инкредебла и его Темной Сущности, Орландо прислонил свой лук к деревянному стулу с высокой спинкой, на котором сидел Генри и с интересом склонился над его рисунками. Инкредебл как раз доставал кишки из рваной раны на животе своего противника. Генри плохо представлял себе анатомическое строение человека, и неаккуратная лента черно-белых кишок тянулась откуда-то из груди. Орландо указал на неточность, спокойно показав правильное местонахождение жизненно важных органов. Длинные волосы из его парика то и дело прохаживались колкими кончиками по щеке Генри, вызывая непроизвольную дрожь. На нем была длинная бархатная туника изумрудного цвета, легкие замшевые сапоги и какие-то чудовищные лосины, из-за которых все могли видеть бугорок шрама на его колене. Орландо поклялся, что знает все о супергероях. Генри не поверил. Он засыпал его каверзными вопросами, пока эльф читал утренний «Таймс», смакуя подробности отгремевших выборов. Словно он жил в США и ему было до этого какое-то дело. Правда, периодически он спрашивал. О жизни в США. В Нью-Йорке. Задавал вопросы, на которые было не под силу ответить двенадцатилетнему мальчику, который только что изобрел свой собственный комикс, прямо во время школьных каникул, отвлекшись от задания по литературе на пять секунд. Когда Генри не мог ответить на вопрос, он вспоминал как делает папа. По версии Генри его отец работал рыбаком, охотником или лесничим. Или входил в высшую бейсбольную лигу. Или был профессиональным футболистом в отставке. Папа всегда вваливался в их дом в футболке аргентинской сборной, держа в одной руке рыболовную сеть, а в другой – спиннинг. В его стареньком пикапе с вечно заедающими дверьми перекатывалась бейсбольная бита с облупившейся черной краской. Генри часто ездил в кузове, перебирая старый хлам, пока его отец резко входил в повороты, подпевая Фрэнку Синатре. Кузов пикапа Вигго Мортенсена – место, куда попадают все вещи после смерти. Все. Генри рылся в груде рухляди, каждый раз натыкаясь на что-нибудь новое. Если вам вдруг стало плохо посреди улицы – спросите Вигго, у него есть аптечка. Если, сидя в кафе, вы захотели послушать пластинку «Если ты не можешь поверить своим глазам и ушам» – попросите Вигго, у него наверняка есть. Если вы не взяли свою клюшку для игры с друзьями, если забыли дома вратарские перчатки, если потеряли свою купальную шапочку – просто позовите Вигго, чтобы он примчался на своем волшебном пикапе. Человек, перевозящий свои картины в открытом кузове машины, не может оплачивать телефонные счета. Папочка никогда не забирал его из школы и не приходил на дни рождения вовремя. Он даже не платит подоходный налог, потому что он «сраный безработный» - по словам мамы Генри. - Но он не «сраный безработный». Он Арагорн. Генри пожимает плечами, Инкредебл как раз проводит блестящую контратаку. - Странный человек провел полдня в его пикапе, выискивая мелочь. Папа сказал, что он – нумизмат. Только я не понял, что это означает. Звучит так, словно он злой колдун. По плохо сделанному деревянному столу ползет мобильник, надрываясь над восьмибитной мелодией. Орландо подхватывает его уже у самого края и удивленно смотрит на экран. Все друзья давно предупреждены, что он в Средиземье, и в Средиземье чертовски дорогая мобильная связь. Его матери плевать на местные тарифы. Она по три раза в неделю справляется о его делах. Что он ел, как он спал, не развилась ли у него сыпь от накладок на уши, не встретил ли он хорошую девушку, для которой она бы могла приготовить вкусный ужин. Хорошо. Хорошо. Нет, мама. Не надо ужина, мама. Откладывая в сторону «Таймс», он страстно хочет спросить ее, что бы было, если бы ее сын оказался геем. И как понравиться понравившемуся тебе парню. И как правильно целоваться с парнями. И… другое. Его мать просто не может не знать, как правильно целоваться с парнями! Орландо водит пальцем по плохо подогнанным друг к другу доскам, закусив губу. В руку впивается заноза и он, обидевшись, раздраженно бросает в трубку, что вообще-то он на работе, и орки сами себя не уничтожат. Когда она дает короткие наставления по поводу готовки и теплых вещей, на плечо Орландо ложится крепкая рука, и он машинально кладет на нее ладонь, уже потом посмотрев через крошечный стол на Генри, с восторгом смотрящего поверх его головы. - Желаю тебе убить как можно больше орков, только не забывай вытирать свои ножи антисептическими полотенцами, а то на них столько микробов. Орландо оборачивается, грозно сдвигая брови. Вигго склоняется, почти касаясь головой его руки, подслушивает разговор. - Как эта штука работает? Иногда Орландо кажется, что Вигго Мортенсен родился переношенным. На пару веков позже, чем нужно. - И не забудь на следующей неделе купить пару носков, ты же взял с собой только три пары! Его мать словно знает о нем все, даже не видя его и не разговаривая с ним десять месяцев. - Твоя мать звонит тебе из Англии? Ты что, шутишь? И этот человек знает все о полиритмии (4), синкопированных ритмах и свинге. - Надеюсь, ты помнишь о том, что к зиме у тебя появляется сыпь на лбу? Пожалуйста, если в Новой Зеландии есть та чудесная мазь… Как же ее название… Орли, обязательно спроси в аптеке! Там что-то с календулой. И эта женщина знает все о календуле. - Орли? Это аэропорт такой? (5) Откуда он знает? С подружкой был что ли? Город влюбленных болванов. - И ради Бога, пей укропную воду хоть иногда, ты же знаешь, что могут опять возникнуть проблемы с отхождением газов, как в пятом классе, Орли, ты помнишь? - Мам! - И никаких бобов, дорогой, надеюсь, они не дают вам бобы? - Эта женщина знает толк в отхождении газов. - Вигго! - Да, точно, передай, пожалуйста, привет своему другу, мистеру Мортенсену, Орли. - Все в порядке, миссис Блум. Мать Орли еще много говорит о том, как ей спокойно, что рядом с ее сыном такие надежные, зрелые люди. Крошка Орли мрачно кивает, заливаясь краской до самых корней парика Леголаса. Он кладет трубку, когда Вигго запихивает в грязный тостер два ломтика лежалого хлеба, насквозь пропахшего деревянной плесенью и колбасой – потому что какой-то шутник засунул в хлебницу колбасу. Вигго оборачивается к Орландо, уже схватившему со стола зачитанную газету. - Ты был прав, Орли. Мобильники – чертовски полезная штука. Слушай, давно хотел спросить, у тебя в пятом классе не было подружки? Кстати, я слышал, сегодня на ужин бобы… Генри заканчивает страницу, аккуратно складывая бумаги в ровную стопку. Он потягивается, тыча стертым грифелем карандаша в дощатый потолок, выкрашенный лаком. Футболка в желто-оранжевую полоску задирается, обнажая упитанный живот и впивающийся в нежную кожу ремень с бляхой-черепом. Отцовский. - Пап, почему ты больше не живешь с мамой? Вигго зябко поводит плечами, распахнув скрипучую дверцу шкафчика над кухонной конторкой. Этот фургон – один из немногих «гостиных», в котором есть кухня с минимальным набором продуктов и электроприборов если кто-то захочет перекусить, а столовая и снек-бар окажутся закрыты. В шкафу, помимо хлебных крошек и рассыпанных по полкам шариков «Несквик», осталось овсяное печенье с шоколадной крошкой, три упаковки лапши быстрого приготовления со вкусом курицы, початая банка какао и немного арахисового масла. Вигго достал масло, на ходу вылавливая выпрыгнувшие из своенравного тостера хлебцы, Орландо перелистнул газету. - Почему ты спрашиваешь? Они редко разговаривают об их разрыве. Они никогда не разговаривают об их разрыве. Одна из многочисленных положительных черт его плоти, крови и спермы – Генри не задает неудобных вопросов. Вигго выскребает из банки остатки арахисового масла десертным ножом с тяжелой металлической ручкой. Масло горчичного цвета быстро тает на теплом подрумяненном хлебе, растекаясь по нему жирным пятном. Орландо перелистывает страницу. - Мистер Блум меня спросил. Вигго достает из двустворчатого шкафчика простую тарелку, она без узора по кайме и дурацкой ромашки в середине – такой, какую Вигго видел у мистера Блума, оставшись на ночь. Они тогда до полуночи учили сценарий, а потом уснули часа на четыре на разных диванах. А теперь мистер Блум спрашивает, почему Вигго развелся со своей женой и без лишних разговоров оставил на ее попечение сына, присылая разнокалиберные суммы в разные дни на его содержание. - Генри, ты же помнишь, что между мной и мамой волшебный барьер и чары забвения. Орландо поднял бровь из-за своей газеты с лицом Буша на первой полосе. - Они спадают только в последние выходные каждого месяца, тогда я беру тебя с собой на рыбалку, ты знаешь. - И кто их наложил? Злой судья Смит из Верховного суда штата, который установил запретительный барьер на пятьдесят метров во все дни, кроме последних выходных каждого месяца? Орландо откидывает газету, зло смотря на Вигго. Мортенсен кивает, слизывая с десертного ножа остатки арахисового масла. - Последних выходных и дней съемок. Генри важно кивает, собирая со стола исписанные карандаши. Он сыграл человека из массовки. Безымянный житель Гондора, снующий возле ног великого Арагорна, живущий своей жалкой жизнью одного из шести сыновей неизвестной ткачихи. Генри об этом не знает. Он думает, что он со своим лишним весом, плохо нарисованным комиксом и оранжевой футболкой в полоску – часть истории. А его папаша – сам Исчезнувший Король. Он терся на заднем плане, словно сын Исчезнувшего Короля, а не один из шести детей ткачихи. Он терся в трейлере Вигго, словно его сын. *** Иен мастеровито хватает палочки, придвигая к себе большую миску супа. В блюде лапша, кусочки мяса, зелень, специи. Иен подхватывает палочками пучок лапши, с обожанием поднося его к губам. - Вот это дрянь. Джон морщится, недовольно сминая в руках красную салфетку – его заказ еще не принесли. Они в заведении, где столики покрыты скатертями в красно-белую клетку, а коронным блюдом повара является бифштекс с кровью или хорошо прожаренный. За соседним столиком уплетают картошку фри, сдобренную сырным соусом, но в последнее время дела у ресторана идут не ахти, и было получено одобрение на эксперименты. Теперь в ресторане, пропитанным диким Западом, с дощатым полом, одиноко висящими лампочками на длинных шнурах без плафонов, оленьими рогами на каждой стене и красно-белыми клетчатыми скатертями подают суши. И суп мисо. И онигири. И такояки. И все, что можно найти в учебнике японской кухни для новичков. «Это Восток, детка!», кричал директор, подписывая новое меню. Благодаря волне моды на Азию, Гэндальф уплетает суп мисо, уверено перебирая палочками в большой голубой тарелке с ярко-оранжевой полосой. - Мне кажется… Джон брезгливо берет вилку и начинает полировать ее красной бумажной салфеткой, готовя к ужину. - Мне кажется, что наш Мальчик-Живущий-Вечно немного расстроен… За окном, тянущимся во всю фасадную стену ресторана, падают крупные снежинки, клубясь в свете одинокого уличного фонаря. Покосившаяся вывеска с выцветшими буквами, складывающимися в «Мясной король», облеплена тусклыми гирляндами. Разноцветными фонариками украшено нутро заведения. На стенах ветки ели с посеребренными краской из баллончика иголками, на столах рождественские венки, отличающиеся от погребальных только парой пластиковых шишек и пожелтевшей карточкой «Счастливого рождества!». В «Мясном короле» сегодняшнее блюда дня – суши. - Мне кажется, что наш Мальчик-Живущий-Вечно немного расстроен из-за окончания съемок. Год назад, в этот промозглый месяц, они еще не брали друг у друга без спроса крем для обуви или понравившейся одеколон. Не покупали в местных супермаркетах мороженное со вкусом гороха, с мыслью: «Парням должно понравиться». Год назад, они не знали, что Джон отчаянно храпит, Иен терпеть не может замкнутых пространств, а Вигго позволяет себе сигареты только в строго определенные дни, которые высчитывает по своему странному календарю, с потрепанными расслоившимися краями. Год назад им сказали: «Парни, мы только начали, но вы увидите мамочку уже к следующему Рождеству». Так и случилось. Грядет сочельник и Новая Зеландия достает свои прошлогодние гирлянды, которые они уже видели. Джон не уверен, но, похоже, это его самое грустное Рождество. - О чем вы разговариваете? Он что, наркоман? У него проблемы с травкой? Она закончилась, и он хочет покончить жизнь самоубийством? Он что, самоубийца? Он хочет покончить жизнь самоубийством, выкурив смертельную дозу травки? Что с этим парнем, Иен? - Он на диете. Официант ловко расставляет тарелки перед ними. Он сомнительно смотрит на Джона: для его заказа не хватает половины стола, и парень пихает стейк под нос Иену, вцепившемуся в свой пустой суп. Он даже не спрашивает, нужно ли что-то еще, судорожно соображая, сколько чаевых вписать в счет. Джон расстилает на коленях клетчатую-это-Восток-детка салфетку, придвигая ближе салат. Перед ним – тарелка на тарелке, на тарелке. Эту пирамиду посудины венчает крошечная салатница с «Весенней Терезой». Еще у них на столе стейк «Опасный Джимми», судя по виду - крайне опасный, гренки «Старый Стивен», соусы к ним – «Ловкий Фред» и «Быстрый Джордж», гарнир «Толстый Патрик». Еще они заказали пару «Кровавых Мэри» и «Старую Синьору», политую шоколадом на десерт. - Я был бы непрочь, чтобы на каком-нибудь эльфе не сошлась его красивая туника, но парню вовсе не нужны мускулы. Да и что ты знаешь об этом? Он что, готовится к съемкам в новом фильме? Он будет играть подростка или женщину? Или подростка женщину? Что ему нужно, Иен? Иен подцепляет палочками скользкую половинку вареного яйца, серьезно посмотрев на Джона. Девочка за соседним столиком упорно дышит на огромные окна, покрывшееся изморозью ближе к стыкам, пальцами выводя замысловатые узоры. Какие-нибудь уродливые новогодние снежинки или безобразного снеговика с ассиметричными глазами. Портит своими теплыми пальчиками великолепную вязь зимней стужи, такую красивую, что ни один художник не смог бы нарисовать что-то даже отдаленно похожее. - Ему просто нужно добавить побольше яиц в свой рацион. Иен утвердительно кивнул, опустив взгляд в ополовиненную миску супа. *** Вещей в десятки раз больше, чем тогда, когда он приехал сюда. То, что он должен был вернуть обратно, то, что разрешили взять с собой и то, что он не может оставить. Чайник, разноцветные футболки с кислотными принтами, купленные в новозеландских магазинчиках по дешевке, нарочно порванные выбеленные джинсы, заколки, которая подарила Лив, эльфийские плащи, которые пожертвовал Питер (Если на вас когда-нибудь нападут орки, просто падайте и накрывайтесь ими!). Резиновые тапочки в виде желто-оранжевых утят – они с Домиником купили их, потому что им показалось, что утята были под кайфом. На самом деле, это они были под кайфом. Бесполезный хлам, которым он больше никогда не воспользуется. Черная зубная паста из лавки с целебными горными травами. Накладные уши, от которых развилась, прошла, снова развилась и снова исчезла аллергия. Нарезка сцен с его участием. Альбомы с фотографиями (Я не буду высылать это по почте, разбирайте здесь и сейчас!). Кассеты с хоум-видео, о том, как они едят, пьют, спят и занимаются антиобщественной деятельностью. Кассеты, чтобы, когда в вечер пятницы его подружка заболеет и не сможет приехать, а он уже запасся попкорном, чипсами, колой и съедобным бельем, он поставил в видеомагнитофон не «Красоту по-американски», а экземпляр, вышедшего минимальным тиражом издания с криво приклеенной наклейкой и полустертой надписью: «Властелины кольца». И рыдал как девчонка. Заново переживая и судорожно ища в разваливающейся на листы телефонной книжке номер Иена, которого, возможно, уже нет, Шона, который возможно, уже не снимается, Вигго, который… Вигго, который сказал бы ему: «Зачем ты берешь с собой эту рухлядь?». Или что-то вроде: «Тут нужно нечто большее, чем просто пара носильщиков». Или: «Я не знал, что ты подпольный антикварный магнат!». Орландо распихивает нажитую рухлядь по сумкам, периодически обводя взглядом опустевший трейлер. Завтра здесь уже никто не будет жить. А послезавтра его перегонят в трейлерный парк, через неделю его арендует какая-нибудь кинокомпания, а через месяц здесь будет сиять новая звезда. Парень, который два дня назад закончил колледж, разложит здесь свои вещи. Седеющий мастер париков воткнет в розетку свой электрический чайник. Или трейлер выкупит какой-нибудь малоимущий с двумя детьми и женой. Или молодой амбициозный мужчина, пообещавший своей беременной жене золотые горы. И у них все будет как у Орландо тут – холщовые розовые занавески, старый диван, грязные чашки в раковине, испорченные продукты в холодильнике, железная коробка с травкой, припрятанная за контейнером с мукой и банкой с солью. А он, Орландо, будет в Британии, плача над старыми пленками, как школьница на выпускном. Он сваливает в мусорный пакет завалявшееся брошюры с многообещающими словами. «Центр помощи анонимным», «Божественная методика исцеления», «Открытые двери для страждущих» - дополнительный заработок местного почтальона. Заведения, в которых разнообразная публика слушает, открыв рот человека в черной рясе на сцене. Человек в черной рясе, через которого говорит сам Бог, спрашивает у пожилой женщины как ее имя и как давно она не может ходить. А потом весь зал поднимает руки вверх и Человек в черной рясе молвит, что он прощает ее грехи, и они дружно кричат: «Встань и иди! Встань и иди! Встань! И иди!». А она не идет. И центр помощи страждущим захлопывает свои открытые двери, оставляя открытыми только окна. Они бы сказали Орландо: «Брось и уезжай! Брось и уезжай! Брось! И открой окно, придурок!». Орландо оборачивается на единственное окошко в своем доме, занавешенное розовой занавеской. В дребезжащее стекло колотят так, что колышутся занавески, а голоса в голове Блума в ужасе замолкают. Он задерживает дыхание, медленно подходит к окну и резко разводит в стороны розовые тряпки. Вигго машет ему рукой, показывая на щеколду. Постоянные клиенты Человека в черной рясе сказали бы: «Открой окно! Открой окно и не выебывайся!». Он так и делает. Впускает Вигго в свой полупустой дом. Арагорн вступает изношенным сапогом в раковину, точно попадая между чайной ложкой и двумя кружками, а потом вваливается в трейлер, спешно задвигая ставни и защелкивая щеколду. Он тревожно вглядывается во тьму, а потом берется мозолистыми руками за розовые занавески, задергивая их, но оставив щелку для наблюдения. Внутреннего или наружного – Блум не знает. - Они охотятся за мной. Говорит Вигго, побывавший в его раковине. Как младенец, которого непутевые родители спешно обмывают под кухонным краном. - У меня то, что им нужно. Говорит Вигго, кровожадно глядящий на розовые занавески. - Найдется ли у тебя укрытие для опасного путника? Спрашивает Вигго, бросая на него спешный взгляд. А потом еще один. А потом – еще. - Какого хрена ты голый? Орландо натягивает серебристую тунику до колен, прикрывая обнаженные ноги. Туника не влезла в чемодан, серьезно. И парик Леголаса. И теперь он стоит, как хер на именинах, с эльфийскими космами, в будоражащей воображение тунике до середины бедра, растянутой, деформированной, смотрит на Вигго, вальяжно опершегося на свой меч как на трость. - Какого хера ты залазишь в мой дом? - Завтра – уже не твой. Вигго кивает на сумки позади себя – первое, что он заметил, когда вошел в окно. Упакованные и распакованные вещи – Орландо долго думал, что стоит, а что не стоит брать. Возле сумок губная гармошка, на которой он научился играть за пятнадцать месяцев, ожерелья из цветов, которые ему всучили в качестве награды в пабах, просроченная бакалея, коробка из-под овсяного печенья с пластмассовым замком-сердцем. - Генри отдал? Я думал, что она моя. Вигго прислонил меч к простенькой кухонной конторке, поднимая коробку с пола. Железный бокс с принтом в красную шотландку и картинкой замка. Если бы маленький Генри был чуть взрослее, он бы давно понял, что в таких замках живет Дэвид Бэкхем со своей подружкой. Но сын Вигго был уверен, что красочные своды с частоколом башенок и двумя обзорными вышками – постоянное место жительства его папаши, Арагорна. Вигго трясет коробку, наполненную разнокалиберной чепухой, подергивая пластмассовый замок, подносит к уху, прислушиваясь. - Там печенье? Орландо оставляет попытки одернуть свою тунику, выпрямляется во весь рост, плотно сжав губы. - Что ты здесь делаешь? Вигго трясет и трясет коробку, не отводя взгляда от обнаженных ног Блума. - Там Доминик и Билли. Они сказали, что мой меч представляет опасность, и его нужно уничтожить. Мой! Меч! Ты можешь в это поверить? Слушай, а штаны ты его не упаковал? Вигго отводит глаза, сжимая в одной руке меч Арагорна, а в другой руке коробку из-под овсяного печенья с шоколадной крошкой. Орландо опирается о холодную металлическую поверхность раковины, нащупывая рукой какие-то бумаги. Брошюры для верующих. Буклеты для сумасшедших. Орландо думает, что ему самое время обратиться в их организацию, чтобы приблизится к Богу. Голос ведущего малопопулярного шоу на радио с часу ночи до двух, передачи для неспящих поехавших, говорит: «Чаще повторяй себе: Я не боящийся секса подросток! Я упаковал все штаны, джинсы, шорты, велосипедки и даже килт, которого у меня никогда не было!». Вигго подходит ближе, и его любимый меч с глухим бряканьем стукается о дощатый пол трейлера. Железная коробка звенит, опустившись на журнальный столик. - Я. Орландо сглатывает, пока в его голове молодой парень на автобусной остановке, с сумкой через плечо из которой торчат религиозные буклеты говорит: «Чаще повторяй себе: Я не буду вести себя как девчонка! Я не буду…». - В общем, понимаешь, я, вроде как, никогда не, в общем, не предлагал себя мужчинам. Как мне это сделать? Вигго на секунду прикрывает глаза. В комнате сильно пахнет благовониями – Орландо жжет эту синтетическую дрянь. Вигго сказал ему, что ее изготавливают из кошачьих экскрементов и ароматизатора. Как и один баснословно дорогой кофе из кошачьего дерьма. Они тогда лежали в одинаковых жакетах с надписью на спинах «День 133, 23 мая 2000». Это была середина съемок, Новая Зеландия томила их жарой, счет за междугородние разговоры увеличился до устрашающей суммы, стены павильонов, казавшиеся лабиринтом, стали родными, и ничто их больше не интересовало. Впереди было еще семь месяцев, галлоны не выпитой текилы, десятки не сломанных мечей, сотни не снявшихся людей. 23 мая 2000. Словно они умерли в этот день. Дурацкие безрукавки с потрескавшимся рисунком кольца на спине. Орландо сказал: «Здесь лежат Арагорн и Леголас, годы жизни – октябрь девяносто девятого - май двухтысячного. Помним». Орландо сжигал благовония, и в разваренном воздухе трейлера пахло можжевельником и костром. Как будто ветки можжевельника бросили в костер. Вигго сказал, что Орландо тратит деньги впустую, палочки благовоний – кошачье дерьмо с ароматизатором из баллончиков-освежителей. Что им некогда копаться в дерьме, они должны подумать о похоронах. Орландо ответил, что он буддист. Вигго думал, что он скажет, что он – антихрист. То есть, атеист. Орландо хотел, чтобы его тело сожгли на гате в Пашупатинатхе (6), а останки - оставшиеся плохо сгорающие кисти, кости, яички, зубы – спустили вниз по священной реке Багматти. Вигго охуел. Больше всего он был возмущен тем, что оставшиеся братья по кольцу не смогут приносить ветки можжевельника на их могилы. И если Орландо спустят в такой сортир как Багматти, он вряд ли сможет его отыскать. Это как встретить в Нью-Йорке понравившегося тебе парня. Парень распихивает по гамбургерам начинку – сыр, мясо, зелень, овощи, напичкивает хлебные булочки просроченными салатами и испорченной колбасой. Встретить, а потом не спросить телефона. Вернуться в дешевую забегаловку с уставшей официанткой, протирающей столы грязной тряпкой, а он уже там не работает, и он потерялся в бесконечном Нью-Йорке. А Орландо – посол доброй воли ООН. И буддист. Вигго не спросил его номера телефона. Ему придется искать Орландо не по всему Нью-Йорку. Его задача – найти в целом мире человека по имени Орландо Блум. Орландо машинально перебирает в руках листы религиозных буклетов, когда Вигго сгибает его ногу в колене, задирая подол и так короткой туники. Мортенсен гладит обнаженное бедро, заставляя обвить себя ногой за талию. Питер бы командовал: «Вигго, ты – уставший мужчина в годах, соскучившийся за пятнадцать месяцев по сексу. Самые длительные периоды, когда у тебя не было девушки - это шестнадцать лет до того, как ты лишился девственности, и съемки Кольца». Орландо проворно подтаскивает Вигго к односпальной, по-спартански застеленной кровати, обреченно падая на колени. Нежная кожа царапается о грубо сколоченные доски, а он припадает щекой к грубой шнуровке на штанах Арагорна и уверенно проводит по ней языком. Это – как девочки во всем известных фильмах, задорно шлепающие себя по накачанным силиконом губам. Орландо больше неоткуда взять пример. Он подражает безымянным актрисам, чей гонорар измеряется не тем, как они смогли оживить свою героиню, а тем, насколько глубоко они смогли пропихнуть член в свою глотку. Его кумиры из фильмов без финальных титров. Они бы вообще предпочли, чтобы никто не знал их имени. Не узнавал в лицо. Они хотели бы остаться пыльными кассетами на верхних полках родительского шкафа. Они бы не стали завещать это своим детям в качестве «вклада в киноискусство». Это и коллекцию фаллосов. Вигго аккуратно подхватывает его, толкая на постель. Спартанский порядок нарушен. Орландо сминает руками плед. Он бы предпочел, чтобы его взяли на религиозных путеводителях к исцелению, чтобы сразу и без боли. Питер кричит, немного недоуменно: «Орландо, ты девственник вообще-то…?». Так и веди себя как девственник. - Ты так не похож на отца. Орландо удивленно поднимает бровь, одновременно раздвигая ноги. Да, он – не похож. *** До десяти лет Орландо был уверен в том, что у него нормальная семья. Мать, сестра и дядя. Отец был когда-то, но когда он «был» Орландо еще не помнил себя. Зато помнила мать. Она любила заводить за семейными ужинами беседы на тему апартеида в Африке, машинально кидая взгляд на камин, словно ждала какой-то поддержки. На камине стояла фотография отца, которого Орландо не знал, считай, что не было. Портрет перекочевывал за стол в дни праздников, под елку – в сочельник, протирался слезами после особенно слезливых мелодрам, и был всучен в руки Орландо, когда тот впервые получил двойку в школе. До десяти лет Орландо был уверен в то, что у него нормальная семья. Мать, сестра, дядя и портрет. Фото тоже было важным членом семьи. Даже имело свое мнение, право голоса и любимое кресло. Дядя был всегда, сколько Орландо себя помнил. Мама впервые привела его к Дяде в семь. Дядя жил в маленькой съемной квартирке, в доме со старыми шахматными плитками на лестничных площадках, коваными перилами, проржавевшими от старости, дверьми с заедающими замками и тяжелой надежной цепочкой, служившей для того, чтобы, приоткрыв дверь, посмотреть кто пришел. Словно дом был построен до того как был изобретен дверной глазок. Дядя закатил глаза к потрескавшемуся потолку, удерживая в пальцах длинную сигарету. Орландо впервые видел такие – ни мать, ни портрет не курили, а демонстрация табачных изделий в общественных местах детям каралась законом. Дядя стряхнул пепел прямо на его вымазанные кремом для обуви туфли, в отчаянии закрыв лицо руками. Он сказал только одно слово при виде Орландо, сжимающего в руках белую помятую коробку с самодельным вишневым пирогом. «Блядь». Орландо учился в строгой школе, со сводом правил, единой формой, учебниками повышенного уровня и обязательным творческим классом для всех. Во время учебы он жил с матерью и портретом. В дни летних каникул и череду праздничных дней – с Дядей. Девять месяцев в году он рос прилежным, ответственным, общительным, вежливым мальчиком. За три месяца лета он учился жить по-настоящему. Лето и пара выходных в сочельник, когда Дядя будил его в полночь, чтобы поехать покупать подарки. После вишневого пирога, после того дня, когда Дядя долго кричал на маму в маленькой кухне с треснувшим дверным стеклом, после чудовищной песни «Рождество вокруг нас», которой они глушили свой скандал, выкручивая ручку барахлящего радиоприемника, после всего этого, Дядя устало вздохнул и сказал, что Орландо может звать его Ренди. Свой подростковый возраст Орландо запомнил чередой картинок – иллюстрациями к книге «Шизофрения: что это и как с ней бороться». Каждое удушливое лето в квартире Ренди что-то гремело, грохотало, сверлило, пищало и разваливалось на куски. Каждую неделю к ним приходил мастер по отделочным работам, и они с Ренди заделывали трещины на стенах. Медленно, долго. Каждое лето. Каждую неделю в этом лете. Ренди надевал джинсовый комбинезон, хаотично заляпанный пятнами краски (набор гуаши за пятьдесят центов, канцелярский магазин «Красная сова»), повязывал на голову синюю бандану (отличительный знак отряда «Крестоносцы», юношеский летний лагерь «Бенедикт») и шел заделывать трещины. Они справлялись с одной трещиной за два с половиной часа. Потом мастер отделочных работ перестал появляться в квартире Дяди, и Ренди перестал разливать гуашь Орландо по своему комбинезону, забирать волосы под бандану и чинить стены. Так закончился их ремонт. Отдельно о волосах. Орландо было двенадцать. Ему уже сообщили, что Санты не существует, эльфов не бывает, на свете нет магов, нет бескорыстного добра, справедливость - это миф для хороших мальчиков и девочек, а руководитель их школьного спектакля, мистер Грей – любитель выпивки и продажных женщин. Последнее Ренди заявил, когда пришел на их последний спектакль в сезоне, самый грандиозный и долгожданный. Пришел. С опозданием на час. В то лето в их квартиру привезли зеркало. Большое красивое зеркало, которое должно было сменить в ванной крошечный прямоугольник, в который можно было разглядеть только лицо. Когда его прикрутили к стене, прошив квадратики истертой, пожелтевшей плитки, Ренди встал напротив и разделся. Он рассматривал себя в отражении, поворачиваясь то одним боком, то другим, поднимая руки, заламывая кисти, приседая, выпрямляя ноги, подмигивая себе, улыбаясь, печалясь, задумываясь – до тех пор, пока за окном не наступил вечер, а мочевой пузырь Орландо не переполнился. «Ты знаешь, детка. Мисс Пи сказала, что мы все прекрасны. Детка, все эти жирные уроды, с прыщавыми лицами, следами оспы на лице, с кусочками пищи, затерявшейся в клочках неровно подстриженной бороды - все. Все мы прекрасны. Вот поэтому она мисс, а не миссис». Ренди твердо кивнул, поджимая тонкие губы. Мисс Пи работала сводницей. Вообще-то она была инструктором в «Клубе одиноких сердец», расположенном на Меррид-стрит, в подвале наполовину заброшенного дома, с аптекой с одного торца и магазином спиртных напитков – с другого. Мисс Пи (Старая перечница) уже несколько лет помогала реабилитироваться одиноким людям, раскрыть им свою истинную красоту и найти общий язык с такими же (Отчаянными мудаками) одинокими сердцами. Мисс Пи творила добро всего за сто восемьдесят фунтов в неделю. После шести собраний, на которых Ренди раскрывал людям свою истинную красоту, а Мисс Пи, скромно улыбаясь, трясла коробкой для пожертвований с надежным амбарным замком, Дядя записался в парикмахерскую. Орландо читал литературу, заданную на лето, прислушиваясь к протекающему на кухне крану, отсчитывающему секунды, когда входная дверь скрипнула, и Ренди вошел в квартиру, держа в руках пакеты с коробками для обуви, зачехленный темно-зеленый плащ и толстый блокнот из коричневой кожи. Он тряхнул длинными выбеленными волосами, тяжело поставив пакеты на пол и повесив плащ в шкаф. Ренди сказал, что он наврал. Про эльфов. Он забрал свои новые волосы в высокий хвост, подвязав их резинкой с крупными черными бусинами. Нагнулся над письменным столом, испрещенным царапинами от неаккуратного обращения, вписал свое имя на первую страницу блокнота, сказав, что эльфы существуют. Больше он не возвращался в «Клуб одиноких сердец». Потому что больше не был «одиноким сердцем». В коричневый блокнот он записывал имена и номера телефонов. Летом – что купить и во сколько забрать Орландо из актерского кружка. Столбики телефонных номеров с пометками «банк», «кафе», «автобусная остановка». Зарубки на память, потому что Ренди спал на кровати с кованой спинкой. Девять месяцев Орландо рос в любящей семье. Лето всегда ассоциировалось у него с душной квартирой, гамбургерами, трещинами на потолке и стенах, затертым кафелем и длинными рулонами чеков после набега на парфюмерные магазины. Не то, чтобы Орландо совсем был предоставлен самому себе, Ренди заботился о нем, просто по-своему, по-рендевски. И делал все, что может. Вопрос был только в том, что он может. Потом произошло несколько событий одновременно. В блокноте Дяди появилось имя с пометкой «ковбой», Орландо дали роль Ромео в университетском спектакле, приуроченном к закрытию сезона, мать сказала ему, что Ренди – его настоящий отец. Орландо было девятнадцать. Он закрылся в своей комнате, залитой солнечным светом, сел за новенький письменный стол, мысленно открыл блокнот отца и сделал пометку «Блядь». Орландо казалось, что он отомстил за тот день, который вспоминался ему каждый раз, когда он слышал «Рождество вокруг нас» или ел вишневые пироги. Мама недавно сделала ремонт в их квартире. Не такой как делал Ренди, нормальный ремонт. Содрала со стен в комнате Орландо плакаты с футбольными игроками, выбелила потолок – неправильную карту звездного неба, выбросила его кровать в форме гоночной машины, в которую он уже едва помещался. Теперь в их квартире царила светлая безупречная безликость. Деревянные панели, приглушенные лампы, большие окна, вместо надтреснутых плиток, единственной работающей газовой конфорки и настенных шкафчиков, обклеенных синей пленкой в крупный белый горох. Здоровое питание, вместо каши быстрого приготовления, которую его заботливый папаша заливал кипятком из-под крана и бережно накрывал крышечкой. Девятнадцать лет назад Ренди тоже было девятнадцать. Тогда он занимался тем же, чем и последующие девятнадцать – трахал мозги окружающим. Местом его работы был филиал «Счастливого отца» в центре Кентербери. Его ставка – двадцать фунтов за банку. Его должность – среднестатистический семезарождатель. «Счастливый папа» - один из крупнейших банков спермы в Англии, занимающийся тем, чтобы обеспечивать бездетные и гомосексуальные пары детишками. Пара пробирок в день – неплохой заработок. В «комнатах уединения» была стопка потрепанных журналов, но ни один не был залит спермой. Вся драгоценная амброзия шла в дело. Косметология, омолаживающие крема, заживляющая мазь, ингредиент для вудуистских ритуалов и, в последнюю очередь, - деторождение. Покупайте нашу новую продукцию с семенной жидкостью Ренди! И дети. Тех, кому не везло, по частям замораживали в пробирках, чтобы потом ввести внутривагинально новую жизнь какой-нибудь бесплодной дамочке или сентиментальной лесбиянке. Так появился Орландо. Из стопки журналов – гетеросексуальный секс, лесбийское порно, гомосексуальная эротика, девиантное сексуальное поведение – полный комплект. Журнал с геями был самым потрепанным. Во времена «ковбоя» в блокноте из коричневой кожи, Ренди лениво поинтересовался у своего сына, расставляющего разнокалиберные тарелки по держателю над раковиной: - Ну так… Чем ты собираешься заняться, когда окончишь школу? - Пап, мне двадцать. Ренди потупил взгляд и сделал очередную пометку в блокноте. Наверняка, что-что вроде: «В девяносто седьмом Детке было двадцать лет. Надо бы подарить ему что-нибудь особенное» - зарубина на кованой спинке его кровати. В девяносто восьмом у Орландо хорошо пошли дела на театральном поприще. Его приглашали в каждую университетскую постановку, и был реальный шанс набраться побольше опыта, пока он не отправился в другой, взрослый мир. Тот, что с бесплодностью, банками спермы, апартеидом в Африке и журналами с трахающимися мужиками. У Орландо появился партнер по сцене, с которым он чувствовал себя уверено и комфортно, не боялся и не стеснялся раскрыть себя в полной мере. Доминик поддерживал его, повышая планку актерского искусства каждый спектакль, каждую сцену, каждую минуту. Орландо проводил с ним по семнадцать часов в сутки, стремился, надеялся, самосовершенствовался. А потом наступило лето девяносто девятого. Орландо привел своего лучшего партнера по сцене в дом Ренди, а его отец устало провел по волосам, закусив губу. Когда он привел его в третий раз, в блокноте Ренди уже появилась запись «Доминик», с номером телефона и пометкой «Детка». Орландо не хотел иметь с Ренди ничего общего. Ни дома, ни крови, ни спермы, из которой он так случайно появился. Не хотел, но имел. Он так же изящно разводил руками, у него был тот же острый подбородок и те же карие глаза, если Ренди не вставлял голубые линзы. Он так же отводил голову назад, когда удивлялся и точно так же хмурил брови, когда был недоволен. Мама пожимала плечами, безразлично сообщая, что у него это в крови. Орландо любил книги, поэтому знал, что у него в крови вода, протеин и железо. Но не Ренди с его осечкой в девятнадцать. Он бы так и не появился на свет, если бы его папаша не встал в тот день с кровати. Не сварил кофе в ржавой турке. Не прочел бы утренний «Дейли телеграф». Когда Ренди варил кофе, он обнаружил, что в жестяной коробке осталось только два печенья. Тогда он принял решение зачать Орландо. Тогда он выпил кофе с оставшимся печеньем, тепло оделся, промокнул губы салфеткой и отправился в «Счастливого папочку» совершать чудо деторождения. А через двадцать Ренди буднично скажет, жуя пресное печенье из жестяной коробки: «Ты будешь одинок, пока не встретишь своего ковбоя. Вот поэтому мисс Пи не была миссис». Еще немного позже Орландо, детка Ренди, его плоть и кровь уедет в Новую Зеландию с одним чемоданом, чтобы точно узнать, что у него в крови и встретить своего ковбоя. *** Вигго сочувственно улыбается, наблюдая, как Орландо застегивает сумки. Он в белых штанах и белой тунике, украшенной замысловатым кружевом и тесьмой по вороту. Так медленно собирает сумки. Ме-е-е-длено-о-о. Сводит вместе молнии замков, огладывает комнату, словно мог что-то забыть в крошечном пространстве своего домика. Зубную щетку, без которой не сможет дальше жить или любимую подушку, без которой будут снится кошмары. Чай не предлагает – чайник был погребен на дне сумки под грудой вещей еще вчера. Вигго думает, что вид у него в этой тунике и штанах дурацкий. - Дурацкий прикид. Ты случайно не хочешь продать мне парочку библий? Орландо смущенно улыбается и делает вид, что проверяет надежность молний. Верьте в Бога, и он поверит в Вас. - Просто… В Японии есть такая крутая штука у майко (7). Мидзуагэ (8). Смущенный Блум рассказывает сумке, что ученицы гейш выставляют свою девственность на продажу, предлагая какому-нибудь старому богачу рисовое пирожное, с небольшой впадинкой красного цвета в центре. Молодую девушку привозят на церемонию лишения девственности в красном кимоно, а потом, когда прыткий старик нежно вводит ее в мир сексуальных отношений, увозят обратно в окия (9) уже в белом. Но вообще-то у Орландо нет другой одежды – вся в сумках. В сумках, Вигго. Потому что он сегодня уезжает. Вигго смеется, застегивая ремень на джинсах, говорит, что хлопковые штаны – не лучший вариант для зимы. Говорит, что там, вообще-то, холодно, а у Орландо дома, в Англии, наверное, минус тысяча по Фаренгейту, а ему же сегодня уезжать. Говорит, что молодые девушки, майко, просто круглые идиотки, позволяющее себя трахать старым хрыщам за деньги. Как здорово, что Орландо не молодая девушка, не майко и не девственница. Орландо натянуто улыбается, хватаясь за телефон. Пока Вигго застегивает темно-зеленую парку, обещая помочь с сумками, он отворачивается к окну, наблюдая, как крупные снежинки бестолково бьются в стекло, словно большие белые мухи. Дела паршиво как никогда, мама. - Все хорошо, мам. Послушай, вот номер рейса… На высоте в одиннадцать тысяч метров Орландо уже думает, что это ничего. Зато он теперь почетный член «Клуба одиноких сердец». Отец может по-настоящему гордиться им. Есть вещи хуже, чем не оставленный номер телефона. Голодные дети в Африке. Безнаказанные убийства. Люди с психическими отклонениями, мечтающие о костюме – тройке из человеческой кожи, завтракающие овсянкой из тарелки – черепа лучшего друга. В мире идут войны. И гибнут люди. И убивают других. И подглядывают за женщинами в общественных туалетах. И продают мясо домашних животных под видом говядины в супермаркетах. И попадают в сексуальное рабство вчерашние выпускницы школ. Серьезно, на фоне государственного долга США его разбитое сердце не выглядит такой уж катастрофой. «У тебя это в крови». Одиночество у тебя в крови, детка. Орландо хочет вернуться в свою небольшую квартиру, к любящей мамочке, которая все еще подкладывает рождественские подарки под елку. Он сорвет ярко-золотую упаковку с красной лентой, удивиться очередному свитеру с неправдоподобными снежинками, поцелует мать в щеку и начнет год заново. Найдет себе нормальную работу и нормальную девушку. Через пару лет переберется поближе к центру, снимая квартиру у плохо слышащей вдовы, недавно похоронившей внука. Будет ходить на заранее проваленные кастинги, надевая костюм Леголаса на Хэллоуин. И никогда никому не расскажет о том, что бывал в Средиземье. И встретил там падшего короля, от которого пахло морской свежестью и старым Нью-Йорком. Никто даже никогда не вспомнит, что он был в Средиземье. Седьмой актер в третьем ряду – совсем не модель для билборда на Оксфорд-стрит. Его провожала вся оставшаяся съемочная группа. Питер записал его номер телефона, проверил и перепроверил. Сказал, что позвонит, если нужно будет снимать дополнительные сцены, позвонит когда-нибудь. Иен похлопал его по плечу, а Вигго затащил чемоданы в минивэн, выхватив из раскрытой сумки железную коробку сына. «Ты не возражаешь?!». Заорал, перекрывая слова доброго пути, а потом сбежал, надвинув на глаза ковбойскую шляпу. И все, что запомнил Орландо, маленький мальчик Орли, который видел падшего пьяного короля в последний раз – ковбойская шляпа, бодро прыгающая вверх-вниз в такт шагам. Самый последний кадр фильма – Вигго в футболке «Ramones», выцветших джинсах-клеш, нитками расползающимися по подолу, подкрепленных широким кожаным ремнем, сбегает с места преступления, забрав коробку, которую Орландо подарил Генри. Самый первый кадр его Новой Скучной Жизни – Орландо в самолете, сжавшийся в комок в широком кресле с бежевой отделкой. Он просит принести колы, и улыбчивая стюардесса с готовностью бежит к нему с подносом, перебирая стройными ногами в туфлях на умопомрачительных каблуках. На международные рейсы берут только улыбчивых, только красивых, на высоких каблуках, двумя высшими образованиями, выслугой, знанием четырех языков, почти все они – почетные члены «Клуба одиноких сердец». Люди, умеющие летать как птицы. Периодически трахающиеся с главным пилотом – обаятельным джентльменом, и вторым пилотом – молодым амбициозным парнем. Ворующие мелкие бутылочки с алкоголем для домашних вечеринок, ненавидящие пассажиров первого класса, которые заказывают виски. Орландо они ненавидят. Он просит принести виски, чтобы разбавить им колу. Колу и небольшую печаль, поселившуюся в сердце. Ему странно, что самолет не падает от перегрузки. Не падает от груза холодной глыбы у него в груди. *** Вигго преследует моральное похмелье. Он вернул сына матери, как посылку отправителю. Она схватила его пухлую детскую руку, закинула на плечо рюкзак с его комиксами и отправилась на после рождественские распродажи, в полупустые торговые центры. Она все так же носила монисты на руках, красила волосы в невероятные цвета и иногда говорила ему: «Эй, ты! Как там тебя? Вигго!». Вигго отправился домой. В то место, которое называл домом. Подобие фермы с покосившимся, завалившимся забором из разнокалиберных досок, дешевая краска нежного персикового цвета хлопьями слезающая со стен, деревянные двери дерьмового оттенка – одноэтажка для четырех семей. Для четырех весьма стесненных в средствах семей. Насчет дерьмового цвета дверей – их двери были цвета дерьма. Совет из трех семей и одного Вигго Мортенсена на всеобщем собрании решил, что к нежному персиковому больше всего подходит благородный цвет фекалий. Так и постановили. Соседские мальчишки внесли немного художественного креатива в их унылый фасад, разрисовав стену с торца краской из баллончика. В смежной с Вигго квартире жили два брата – херовы любители здоровой пищи, футбола, хлопанья ковров по утрам субботы, почетные курители дури, забывающие закрывать форточки. Рядом – молодая семейная пара; паршивые ценители романтических ужинов, живущие в своем розовом пряничном домике, в котором иногда клинило дверь, и Она превращалась в потаскуху, шлюху, проститутку, профурсетку, безотказную распутницу и уличную блядь, а Он становился отцом еще не зачатого ребенка, безгрешным кормильцем и натирателем ликов святых в воскресной церкви. Рядом – старые супруги, которые вырастили двоих сыновей, давно уехавших из этой дыры; Он иногда угощал Вигго пивом, а Она показывала потаскухе из третьей квартиры как ухаживать за клумбами во дворе, чтобы придать фасаду их дома более благородный вид. Это все не из-за того, что у него не было денег. Но из-за того, что Вигго было плевать. Пока он не стал Арагорном. Пока на него не возложили свои надежды жители Гондора. Пока он не стал оплотом света, лучом света в темном царстве, благороднейшим из людей, последним якорем, путеводной звездой. Пока он не узнал о существовании Орландо Блума – плевать. Ему говорят, что он проснется знаменитым. Что не сможет выйти на улицу без солнцезащитных очков. Он не будет больше посещать супермаркеты. Гулять в парке. Кататься на роликах с Генри. Вигго думает лишь о том, что Англия – это чертовски далеко. Но для века высоких технологий нет преград. Существуют компьютеры, мобильные телесистемы и электронная почта. В коробке из-под овсяного печенья с принтом шотландской клетки и рисунком замка, в котором живет Дэвид Бэкхем, в ней гремит телефон, перекатываясь вперемешку с ненужным хламом Генри. Вигго – не вор. Он – бюро находок и добрых услуг. Чуть позже он переедет из неожиданно заволновавшего его дома ближе к центру. В какую-нибудь светлую просторную квартирку, с дверьми зеленого, серого или синего цвета. Чуть позже зазвонит телефон, надрываясь над восьмибитной мелодией, и взволнованный голос подростка спросит какого черта он украл чужой мобильник. Чуть позже Вигго ответит: «Хэй, Орли, мне кажется, ты похерил в Средиземье не только мидзуагэ». Вигго знает, кто он. Он художник. Он поэт. Он актер. И он папочка. И он охотник. И рыболов. Он даже сраный безработный. И он возлюбленный. Простенький мобильник надрывается над восьмибитной мелодией, когда он принимает душ. «Чуть позже» наступает как раз тогда, когда он втирает гель с запахом папайи в позолоченную загаром кожу. Он бежит, весь в пене, оскальзываясь на плитках – мозаике, которой разрисован пол. Вигго вспоминает, как Орландо нес какой-то бред про ружье со сверловкой Ланкастера, а он ведь даже не знает, что такое сверловка. И смотрел как-то загнанно, обреченно, словно мамочка только что сообщила, что он больше не получит ни одного подарка на Рождество. Никогда. Только теперь у Орландо есть кому дарить подарки вместо мамочки. Вигго думал, что эльфы – мальчики-живущие-вечно. Но на деле – это он старик, хлебнувший зелья вечной жизни. Тысячу лет назад он прочел в старой книжке, что мифрил делает того, кто его носит, не доступным для мечей и копий. Что-то вроде крутого бронежилета. Но есть вещи, делающие тебя бессмертным. Смертенепробиваемым. Хэй, Орли. ------------------------------- (1) Мерсибит - жанр рок-музыки, зародившийся в Великобритании в ранних 60-х. (2) Barkas - автопроизводитель в ГДР, в период с 1961 по 1991 год выпускавший микроавтобусы и развозные фургоны модели B1000, а также и лёгкие грузовики на их основе. (3) Дик Грейсон - супергерой из вселенной DC Comics. (4) Сочетание в музыкальном произведении двух (и более) самостоятельных ритмических рисунков в рамках одного размера. (5) Париж-Орли - аэропорт в Иль-де-Франс (Франция). (6) Пашупатинатх – о Пашупатинатхе и гатах можно узнать здесь http://glenng.diary.ru/p185043814.htm (7) Майко - название ученицы либо гейши, либо гэйко. (8) Мидзуагэ - обряд взросления гейши и юдзё, сопровождавшийся у проституток (юдзё) выставлением девственности на продажу. (9) Окия - дом, где проживают гейши.