jungkook & yoongi
Юнги всегда верила, что её конец предопределён, сюжет прописан детально и даже малейшие отклонения — всё предусмотрено. Вот она рождается — второй ребёнок в семье, девочка, стеснительная, даже, пусть и самую малость, замкнутая; в кого ты такая? Вот она растёт, у неё появляется увлечение, тяга — то, что ни на секунду не оставляет; почему ты настолько бездарна, только и можешь — клавиши вдавливать? Первая влюблённость, первый разрыв, первая неразделённая любовь; тебе и пытаться не стоит. Вот ей двадцать пять; вместо бежевых стен в съёмной комнате-коморке — режущие глаза огни ночного клуба, смесь тошнотворных запахов алкоголя, пота и туалетной воды. Это не вызывает отвращения, Юн этим наслаждается — вдыхает полной грудью, даже если кажется, что вот-вот вывернет наизнанку; напивается до беспамятства, соглашается на непристойное. Садится в машину и ни о чём не беспокоится. Ей кажется, что она обрела свою свободу; или сюжет подошёл к концу — ни то, ни другое, если честно, не пугает.***
Время сбавляет темп. Прошла всего неделя, но девушке кажется — вновь — целая вечность; пугающая, отвратительная, такая болезненная. У Юнги вишнёвые следы на запястьях от верёвки, на шее — от укусов; и неизлечимые, такие, что не заживут, сколько бы вечностей она ни прожила — в памяти. Девчушка, рыжая, маленькая ещё в сравнении с ней — лет восемнадцати от силы, с теми же ранами и осунувшимся личиком, потому что, похоже, заперта была здесь ещё задолго до Юнги, жмётся к её боку; тычется носом в шею, словно слепой котёнок, и поскуливает от боли, когда Мин нежным, успокаивающим поцелуем утыкается ей в висок. Она бы соврала, но пообещала, что всё ещё будет «хорошо»; жаль, в горле пересохло. Жаль, у самой слёзы наворачиваются, когда дверь со скрипом открывается — вновь — и на пороге — тот же силуэт. Жаль, но, кажется, она и вправду изжила себя — не хочется больше верить в то, что всё предопределено. Мужчина мечется по комнате, собирая наскоро вещи; роется под матрасом и вытаскивает оттуда нож — лезвие поблескивает в лунном свете; неуверенный оскал — тоже. — Я могу взять с собой только одну из вас. Не хочется верить в то, что конец только один; Юнги второй раз в жизни делает то, чего желает сама — тогда ничем хорошим это не закончилось, кстати. Она закрывает младшую собой, смотрит со злостью, но так зашуганно, что в ответ — только смех. — В тебе ещё остались силы? Вот ты и поедешь. За волосы оттягивают, Юн только и может — хвататься за чужую руку, глотая слёзы и едва слышно умоляя; в сторону отшвыривают — реакция медленная, но девушка всё же поднимается. Так поздно. Даже болезненный вскрик сейчас — приглушённый, кажется, тише оседающего на пол тела рыжеволосой малышки. Как же Юнги хочется, чтобы всё закончилось иначе. Её нелепая попытка, очередная, глупая, бессмысленная — она была решающей; она могла быть на том месте, у стены, в луже крови и с влажными дорожками на грязных щеках. Она должна была быть там. Она этого хотела. Хочет и сейчас — срывается с места; из последних сил, на большее её не хватит. За горло хватают, к стене, совсем рядом, прижимают, и омерзительно-приторно, на самое ушко, куда прежде нашёптывалось отвратительное и грязное из тех же уст, выплёвывают ядовитое «хочешь присоединиться к своей подружке?» прежде, чем замахнуться вновь. Звук выстрела, ещё один, и ещё пара — у Юнги в ушах гул от этого; глаза слепит непривычно-яркий в их зашторенном мире свет фонарей совсем близко, и немного — фар снаружи. Сигналят, кричат — не разобрать толком. Это полицейская сирена? И ругань у самой двери — кажется, отчитывают за… несдержанность? Мин и в подобном состоянии — с безжизненным телом, придавливающим её сверху, заливающим кровью и сверлящим — всё ещё — стеклянным взглядом — умудряется понять всю абсурдность ситуации. Девушка такая высокая — склоняется, сталкивает тело в сторону и обхватывает руку Юнги своими двумя; смотрит обеспокоенно, с жалостью, с сожалением — они бесконечны, как и она. Мин глядит в сторону рыжей, потому что говорить не может всё ещё, но тёплая ладонь ложится и на щёку — просит смотреть только на неё, отвечать на вопросы — такие глупые, естественно Юнги помнит себя, помнит, сколько ей лет. Помнит всё, гораздо больше желаемого. Стакан воды у самых губ, крошечный глоток и тихий, скрипучий кашель. — Я… не помню, — помнит. Врёт десяток раз, прижимается плотнее к шершаво-грубой, железом пахнущей ладони девушки, смотрит на расплывающееся лицо «мисс полицейской» и пытается запомнить всё, до мельчайших деталей — прежде, чем потеряет сознание. Ей, похоже, нужны новые воспоминания.