Откровение

Я шел в школу с тяжелым сердцем. С Оптимусом мы разошлись, я наврал ему, сказав, что мне нужно кое-куда зайти. На самом деле я просто не хотел, чтобы нас видели вместе, ведь Оптимус руками и ногами схватился за эту идею воссоединения. Ни один из нас ее не озвучил, но это было ясно и так. Но видимо из нас двоих только я понимал, что это невозможно. Поэтому я решил все исправить. В такой ситуации, как моя, можно опустить руки, но я не собираюсь этого делать. Мне нужно как-то жить дальше, а изменения меня пугают. Поэтому я сильнее кутался в куртку, подходя к школе и обдумывая дальнейший план действий. Когда я вошел в класс, все замолчали. Я обвел всех присутствующих безразличным взглядом и прошел к своему месту. Кинув сумку на парту, я сел на стул и повернул голову в сторону Оптимуса. Он ободряюще мне улыбнулся, а я отвернулся. Мне вдруг стало тошно. В горле застрял ком чего-то липкого и несуразного. Я не мог смотреть на Оптимуса после всех своих мыслей. По классу поползли неприятные шепотки, и мне казалось, что вокруг меня змеиный клубок. Вздохнув, я засунул руки в карманы толстовки и надеялся лишь на то, что мой план сработает. Весь день мне пришлось терпеть косые взгляды и кривые усмешки. Я скрипел зубами, но терпел, терпел все это, ожидая окончания дня. А еще с Оптимусом очень нехорошо получилось. Завидев его, я разворачивался на каблуках и спешил уйти в другую сторону, оставляя его в дебрях непонимания. Да, я знаю, что поступаю как сука, но что теперь поделать, исправлять свои собственные ошибки надо. А Мегатрон вообще никак не реагировал на происходящее. Он провожал меня взглядом, усмехаясь и как всегда сжимая в зубах свою неизменную сигарету. Было такое ощущение, что ему меньше всех было до меня дела, хотя он первый должен был возглавить колонну элиты желающей дать мне тумака под ребра. Но видимо это он приказал не трогать меня, ибо будь его воля, я бы уже давно плевался кровью, скрючившись на заднем дворе. Тормоза у „Десептиконов“ напрочь отсутствуют. Принцип их таков: „Сначала ударь, потом подумай“. Но Мегатрона они боятся и уважают, без него они просто безмозглое стадо, сметающее все на своем пути. Поэтому я сразу заметил, что творится что-то не то. Слишком спокойно, кроме насмешек и взглядов мне, похоже, ничего не светило. Я не жаловался, конечно, мне это было только на руку. После всех уроков я поднялся на третий этаж и остановился перед дверью восточного коридора. Я протянул руку к ручке, но остановился на пол пути. Пальцы едва едва коснулись холодного металла, а потом я сжал ладонь в кулак и со вздохом опустил ее. Все-таки смелости мне немного не помешало бы. Но раз уж я решился на что-то, то должен довести это до конца. Глубоко вздохнув, я поднял глаза и решительно дернул за ручку, распахивая дверь настежь. На меня уставились пара десятков удивленных глаз. Я уже морально подготовился к самому худшему, но этот их профилактический завис и меня самого ввел в ступор. „Десептиконы“ удивленно пялились на меня, я на - них, и так продолжалось около двух минут, пока Мегатрон не спрыгнул со своего подоконника и, усмехнувшись, воскликнул: — Вы посмотрите-ка кто пожаловал! — Для застывших как истуканы „Десептиконов“ это послужило чем-то вроде команды „Отомри!“. Атмосфера вокруг сразу стала в миллион раз горячее. Но отступать я не собирался. Надо довести начатое до конца. Я сжал кулаки и поднял голову, решительно посмотрев Мегатрону в глаза. Он подошел чуть ближе и взяв меня за подбородок тихо произнес: — Почему-то я не удивлен, что ты пришел, — я вздрогнул, но взгляда не отвел. Лишь прищурился, глядя в темно-серую радужку его глаз. Внезапно накатил приступ тошноты. Захотелось ударить его со всей силы и долго пинать по лицу, пока не задохнется. Мне противно, мне жутко противны его прикосновения. Эти руки оставили на моем теле столько синяков, обладатель этих рук причинил мне столько боли и унижения, что ненависть к нему выжигает внутри меня горячие пороховые дорожки к динамиту моей души. Но я терплю. Потому что боюсь сделать лишний шаг. Все должно идти по плану и никак иначе. — И что же ты мне скажешь? — Хмыкнув, седовласый отстранился и хотел было отвернуться, но я не дал ему этого сделать. Хорошо поставленный удар с правой — и он опасно пошатнулся. Все присутствующие затаили дыхание, наблюдая, как Мегатрон медленно разогнулся, стирая кровь с нижней губы и зло оскалился, от чего мне стало не по себе. Ну давай, Старскрим, чего же ты? За свои ошибки надо отвечать. Сердце отбивало похоронный марш, а мне все хоть бы хны. Все же я упрям как баран. Но тогда мной управляло скорее не упрямство, а гнев. Потому что за долю секунды я легким приемом уложил Мегатрона на лопатки. Сам себе поражаюсь. Раньше мне никогда такого не удавалось, а теперь я сидел верхом на нем и заносил кулак для очередного удара, держа его за грудки. Во взгляде седовласого читалось недоумение, но не более. Конечно, он же думал, что я ничего не сделаю, а зря. Потому что когда мой кулак соприкоснулся с его челюстью, я почувствовал какое-то садистское удовлетворение и чувство эйфории. — Слушай ты, — твердо произнес я, держа его за ворот рубашки, — Чтоб ты знал для начала — я тебя ненавижу, — он тихо усмехнулся, но как-то по-доброму, возможно, с намерением сбить меня с толку, и отвел глаза в сторону, но я хоть и чувствовал, что пальцы дрожали, лишь сильнее сжал сизого цвета ткань и, решительно заглянув ему в глаза, продолжил: — У меня есть огромное желание сломать тебе челюсть за вчерашнее, я могу это сделать, и даже то, что ты спустишь на меня своих придурков, — я кивнул в сторону столпившихся в противоположном конце коридора „Десептиконов“, — меня не пугает. Делай, что хочешь, я абсолютно этого не боюсь. И если ты будешь трахать меня прилюдно только потому, что тебе твоя шавка что-то нашептала, — я поднял полный ненависти взгляд на Саундвейва, — Я не буду этого терпеть. — Я отпустил его рубашку и встал, разворачиваясь и направляясь к двери. В голове пронеслась мысль о том, что я уже все, что мог, сделал. Только я поднял руку к двери, как сзади раздался голос Мегатрона: — Постой, — я остановился и обернулся, смерив его холодным взглядом. Он по-прежнему сидел на полу и, усмехнувшись, сказал: — Считай, мы приняли тебя обратно. — А я успел вылететь? — Без капли заинтересованности в голосе спросил я. — Ну вроде как, — ответил Мегатрон, поглаживая большим пальцем разбитую губу. Я закатил глаза и, открыв дверь, буркнул: — Счастье-то какое, — и тут же вылетел на лестницу. Быстро спустившись вниз, я прижался спиной к стене и сполз вниз. — Черт. — Прошептал я, комкая в пальцах толстовку. Мне даже не верилось, что такой легкий трюк прокатит. Сердцебиение временами сходило на нет, а затем вновь замедлялось. После всего ужаса хотелось одновременно рыдать навзрыд и припадочно смеяться. Я провел ладонью по лицу, стирая капельки пота, и облегченно вздохнул. Было, наверное, чему радоваться. Только вот одну деталь я упустил. Оптимус. Что теперь делать с ним? Я закрыл глаза и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться и привести остатки своего сознания в норму. В последнее время появляются слишком много вопросов, на которые я не могу дать ответ. Я все еще виню себя во всем произошедшем. Тот поцелуй похож на „эффект бабочки“. От одного незначительного действия все пошло крахом. Я действительно идиот. Я встал с пола и отряхнул джинсы от пыли. Бесполезно теперь что-либо пытаться исправить. Я решил оставить все как есть и просто плыть по течению. Все последующие дни проходили как-то странно и мутно, как во сне. Я чувствовал, что медленно, шаг за шагом, скатываюсь на самое дно. Все дни проходили будто в тумане: я не помнил, что делал, с кем разговаривал, о чем думал. Хотя нет, думал я все время лишь об Оптимусе. После того, как я вернулся к „Десептиконам“ и все устаканилось, в груди осталось гадкое чувство чего-то недоделанного, недосказанного. Когда мы с Мегатроном проходили по коридору мимо предводителя „Автоботов“, я старался спрятать взгляд, а счастливая улыбка сползала с лица Оптимуса, и он опускал глаза. Сказать, что было больно и стыдно, значило не сказать вообще ничего. Чувство вины как плотоядный червяк жрало меня изнутри, ведь я не хотел, чтобы все так получилось. Я пытался оправдаться, убеждал себя, что Оптимус сам наивный дурак, и я такой, какой я есть: лживый, подлый, трусливый — меня уже не изменить. Но в итоге, сколько бы я не размышлял, я возвращался в точку начала — я просто трусливая сволочь, и без Мегатрона, без „Десептиконов“, я абсолютный ноль. Поэтому я причинил боль самому дорогому мне человеку, пусть он и не знает об этом. Хотя я не уверен, что ему больно, он скорее ненавидит меня. А мне становится действительно тошно, когда я вспоминаю, что он помог мне. Оптимус действительно всей душой хотел помочь мне, он по сути впустил в дом своего врага, но до последнего верил мне, гадкому, мерзкому мне. Когда я вспоминал об этом, мне становилось еще противнее от самого себя. Я сидел на подоконнике в каком-то коридоре и смотрел в окно, прислонившись лбом к холодному стеклу. Сегодня пошел первый снег, и я наблюдал, как он огромными хлопьями медленно летел вниз, устилая землю белым мягким ковром. По коже побежали мурашки от холода, и я, поежившись, засунул руки глубже в карманы толстовки. С усталым вздохом я отлип от окна. Спрыгнув с подоконника, я огляделся по сторонам и развернулся, собираясь уйти, как тихий голос за спиной заставил вздрогнуть и замереть на месте. — Ничего не хочешь сказать? — Я встал как вкопанный, боясь обернуться. Нет. Только не это. Взяв себя в руки, я повернулся к Оптимусу лицом. Он стоял, скрестив руки на груди и прислонившись боком к дверному косяку у входа в коридор.  — Что я должен тебе сказать? — Мой голос не дрогнул, я посмотрел на него в упор, и он не отвел свой ярко-синий взгляд. Я смог посмотреть ему в глаза, я смог. И не было этого колкого чувства, не было глупого румянца на щеках. Было стыдно и холодно, ледяной воздух душил, и впору было закашляться, но мы молча стояли и смотрели на друг друга. Затем Оптимус усмехнулся, опуская глаза. — Ничего удивительного. — Он сделал несколько шагов ко мне, подходя ближе, — И что же ты такого напел Мегатрону, что он взял тебя обратно? — красноволосый склонил голову набок, смотря на меня сквозь пряди красной челки. Внутри что-то дрогнуло и сжалось. — Я умею убеждать, — Оптимус покачал головой и вздохнул. — А чего ты ожидал? Чего, скажи мне? Что за один вечер вот так все круто сможет измениться? Да ты мечтатель, как я посмотрю. Очнись, — я щелкнул пальцами у него перед носом, — это реальная жизнь, за один день люди не меняются. Я же тебе говорил, что глупо ждать от меня чего-то другого. А ты, наивный… — договорить я не успел. Сильная пощечина чуть не сбила меня с ног, я пошатнулся, хватаясь за лицо и поднимая ошарашенный взгляд на парня. Он смотрел на меня глазами, полными злобы вперемешку с отчаянием, и сжимал кулаки. — Больно? — Спросил он. Я испуганно кивнул, сглотнув при этом, а он продолжил: — Вот и мне больно. Зачем был весь этот цирк? Чтобы потрепать мне нервы? Я не думаю. Старскрим, я ведь знаю, что-то, что ты говорил мне у меня дома в моей ванной, было чистой правдой. Хоть ты и можешь сказать, что ты солгал, ты же у нас хороший актер, — парень горько усмехнулся, — Но я не поверю тебе. Ты лучше, чем ты думаешь. Мне жаль тебя. Мне просто тебя жаль. Ты можешь говорить все, что твоей душе угодно: что тебе к черту моя жалость не нужна, и что я сам убог, но я просто не понимаю, зачем ты топишь себя в этом дерьме? — я лишь тихо усмехнулся. Он посмотрел на меня несколько удивленно, а я произнес тихо: — Ты спрашиваешь, зачем? — Я поднял глаза, по прежнему держась за покрасневшую щеку, — Тебе меня не понять. Мы с тобой из разных компаний, у нас другие правила. Хочешь жить — умей вертеться. Если ты упадешь, тебя только пнут, добьют, но никогда не помогут. Поэтому оступаться нельзя. Вы всегда стоите друг за друга, у тебя есть друзья, которые тебя поддерживают, а у меня никого нет, — я улыбался печально и горько, но не плакал. Оптимус нервно кусал губы, а затем сказал: — Но я же… — Нет, — нетерпеливо перебил я его, — Ты не можешь мне помочь. Просто оставь меня и забудь то, что случилось в тот вечер. Так будет лучше для нас обоих. — Я говорил это, чувствуя, как внутри я медленно начинаю осыпаться мелкими осколками. Несколько минут молчания, и он произнес: — Знаешь, а ты прав, — я поднял на него изумленный взгляд, на что парень только усмехнулся, — Может так действительно будет лучше. В конце концов, мы еще слишком молоды, гормоны играют. — Я был, мягко говоря, удивлен такой быстрой смене настроения, ведь еще несколько секунд назад он был чертовски раздосадован. А еще я был зол. Черт, он снова нашел простое и логичное объяснение тому, над чем я так долго ломал голову. Он снова щелчком пальцев разрушает мою устоявшуюся систему! Ненавижу! Оптимус засунул руку в карман и привычным жестом взъерошил волосы на затылке. Затем он развернулся, собираясь уйти, но в последний момент остановился и сказал: — Я надеюсь, когда ты это говорил, ты был на все сто процентов уверен, что больше не придешь ко мне за помощью? — Его тихий голос эхом отразился от стен пустого коридора и вернулся в мою голову. Он посмотрел на меня как-то грустно, а внутри меня росло и множилось поганое чувство чего-то упущенного безвозвратно. Я снова ошибся, я не должен был этого говорить. И я не хотел, чтобы он спрашивал меня об этом. По сути я злился на него. Его слова мне показались чистой воды предательством. Ведь не он ли еще недавно говорил, что всегда поможет мне, что я могу рассчитывать на него, а? Выходит, и ты умеешь красиво лгать, Оптимус. Чего еще я о тебе не знаю? Я хотел сказать ему это, но лишь приложил руку к лицу и устало кивнул: — Да, конечно. — Он улыбнулся грустно и в то же время снисходительно и ушел. Я сжал ладони в кулаки, наблюдая, как он скрывается за углом, а потом ударил кулаком в стену. Раздался хруст, посыпалась штукатурка, а ладонь разжалась и обмякла, будто была наполнена ватой. Я заскрипел зубами от боли и зажмурил глаза, прижимая сломанную кисть к груди. Хотелось биться головой об ту же стену и рыдать от собственной безысходности. Отчаяние накатывало волнами только от одной мысли, что я только что оттолкнул ту соломинку, которая меня так долго спасала. В принципе его можно было понять, терпение есть у каждого, я бы тоже не смог себя долго терпеть, но… он же… обещал… — Нет, — твердо произнес я, пытаясь совладать с саднящей болью, — Ты сам этого хотел, теперь не время сожалеть. — Я повернул голову, посмотрев в белоснежную пустую даль. «Мы расставили все точки над „i“, теперь-то все будет как прежде?» — спросил я себя, искренне надеясь на это. Но течение водоворота, в который меня затянуло, становилось только сильнее, неминуемо приближая мой конец.