Откровение

— А где твои родители? — спросил я, сидя на диване в комнате Оптимуса и наблюдая, как он роется в шкафу. Да, я все-таки остался у него на ночь. Он дал мне свою одежду, которая и правда оказалась мне на два размера больше: футболка доходила до середины бедра, а шорты приходилось все время подтягивать, потому что в процессе ходьбы они сползали до колен. По квартире я порхал за ним как бабочка, не смотря на ужасную боль. Все это до жути мне нравилось, хотя я и виду не подавал. А Оптимус весь вечер нянчился со мной, что прибавляло мне так называемой «радости в штанах». Но я заметил, что когда он смотрит на мои синяки, он отводит глаза и сжимает кулаки, закусывая губу. Меня начинают терзать сомнения насчет его отношения ко мне, и я начинаю давать себе повод для бесплодных мечтаний, что не есть хорошо. Я окинул взглядом его комнату и заметил, что нет в ней ничего такого. Обычная мальчишечья комната. Но что-то в ней было особенное, то ли какой-то известный баскетболист, смотревший с постера слишком сурово, то ли обивка дивана, скрипящая под пальцами. А может, запах Прайма, витавший по всей квартире и неизбежно сносящий мне крышу. Я просто сидел на диване в его комнате, смотрел на его широкую спину с выпирающими лопатками и чувствовал, как шкала измерителя счастья во мне просто зашкаливает. «Я и не мечтал о таком», — сказал бы я, но я побоялся быть слишком банальным перед собой. Вообще, это было правдой. Находится в квартире человека, которого любишь, там, где почти все принадлежит ему, почти всего касался он — это то, что может свести с ума в два счета. Особенно такого влюбленного идиота, как я. Я откинул голову на спинку дивана, подтянув колени к груди, и расплылся в глупой улыбке. Странно, мне кажется, что события, произошедшие сегодня днем, имели место быть в другой жизни. В какой-то совсем далекой. И о ней напоминают только синяки на теле и боль в пояснице. Я знаю, что все это лишь на один вечер и завтра все снова встанет на свои места. Что делать дальше — я не знаю. Оптимус говорит, что об этом можно подумать завтра, а пока мне нужно отдыхать. Но почему он такой заботливый? Мы же вроде как враги… — Помоги мне, — я поднял на него глаза и, встав, подошел к нему. Он вручил мне комплект чистого постельного белья и задумчиво почесал затылок, о чем-то размышляя. Оптимус смотрел то на меня, то на диван, а потом, вздохнув, забрал у меня белье и сказал: — Ты ляжешь на мою кровать, а себе я постелю на диване. — я удивленно поднял брови, а он пояснил: — Диван жесткий, ты не сможешь спать с… — он бросил быстрый взгляд на мой зад. Я усмехнулся. Ну прям мегозаботливый! В такие моменты я начинаю любить его еще сильнее. — Да ничего, — я сдержанно улыбнулся и забрал белье обратно. — Авось не умру. — Нет! — упрямо возразил он, вырывая у меня из рук белье, — Не будь таким бараном, я сказал, что ты ляжешь в кровать, значит ляжешь! — я разозлился и вцепился в простыню руками, потянув ее на себя. — Не строй из себя мамочку, Прайм, — он зло прищурился, на что я ответил ему не менее злым взглядом. — Это ты не строй из себя героя, хоть раз бы признался в том, что на самом деле чувствуешь, — я вздрогнул и отпустил белье, приземлившись при этом пятой точкой на пол. Поясницу будто прошил удар тока, и я откинулся на спину, закусывая губу до крови и шипя. Оптимус испуганно на меня посмотрел и, отбросив белье на диван, склонился надо мной, обеспокоенно спросив: — Старскрим, ты как? — я зло на него посмотрел и прошептал: — Отлично, самому-то не видно? — он виновато опустил взгляд, а я, закатив глаза, приказал: — Ну-ка, помоги мне, — парень схватил меня за руку и так резко дернул на себя, что я буквально упал в его объятия. Ойкнув, я отпустил его и, покраснев, пробормотал себе под нос: — Спасибо, — он улыбнулся и отошел от меня, принявшись расправлять диван. Я краснел и смотрел в пол, изучая пальцы на ногах. А потом поднял голову и спросил: — Так ты мне не ответил, где твои родители? — он распрямился, постелив простынь, и весело ответил: — А они в отпуск уехали, так что будут нескоро. — я кивнул в знак понимания и посмотрел на его не расправленную кровать. Внезапно я почувствовал, что смертельно устал за этот день. Боль и напряжение свалились грузом на мои плечи, мне казалось, что едва моя голова коснется подушки, я тут же усну. Оптимус заметил мой взгляд и усмехнулся. — Погоди немного, я расправлю. Ты устал, наверное. Я вздохнул и кивнул. А затем поднял глаза и сказал: — Я сам. — он пожал плечами и кивнул, а я, отыскав в шкафу чистое постельное белье, сменил его на постели и сразу лег, накрываясь большим мягким одеялом. То, что я почувствовал, трудно описать словами. Матрас был настолько мягким, что я просто в нем утопал. Боли не было совсем, только поясница немного саднила. Оптимус, увидев мои глаза, рассмеялся: — Ну как, нравится? — я неуверенно кивнул, ерзая задом по кровати и пытаясь устроиться поудобнее. Он улыбнулся, сказав: — Спокойной ночи, — и выключил свет. Его голос прозвучал слишком ласково, так, что я покраснел и поблагодарил Бога за то, что свет выключен, и он не видит этого. Я услышал какую-то возню, а потом все затихло. Подняв глаза в потолок, я вдруг понял, что больше не хочу спать. Повертевшись немного с боку на бок, я повернулся лицом к кровати Оптимуса. Несколько минут лежания в тишине, и тут раздался его шепот: — Ты спишь? — Нет, — таким же шепотом ответил я. — Мм, — снова тишина. А затем, — Старскрим. — Что? — я почесал нос и улыбнулся. Мне нравится разговаривать с ним вот так в темноте, не видя лиц. Он может сказать мне все, что хочет, и не будет видеть моего лица. Мне это только на руку, во избежание конфузов, конечно. — Что ты будешь делать завтра? — этим вопросом он застал меня врасплох. Я, удивленно моргая, пялился в пространство, а затем спросил: — Специально настроение портишь? Ты же вроде сам сказал, что я могу об этом завтра подумать. — Ой, да, прости, — он рассмеялся, раздался шлепок, видимо, он стукнул себя по лбу. — Я просто хотел сказать, в общем-то я уже это говорил, — он говорил быстро и сбивчиво, будто волновался. Я был готов поспорить, что он сейчас комкает в руках одеяло, — если тебе что-то будет нужно, то ты обращайся. Я всегда рядом, — я перевернулся на спину и усмехнулся. Рядом он, как же… — Глупый, глупый, Оптимус, — закрыв глаза, я покачал головой. — Ты никогда не будешь рядом со мной. — на несколько секунд все стихло, а затем он откинул одеяло и, прошлепав босиком по ковру, залез ко мне в кровать. — А так рядом? — спросил он, прижимаясь ближе. — Ты… идиот? — я удивленно похлопал глазами, пытаясь в темноте различить его лицо. Он усмехнулся и ответил: — Возможно. — его дыхание чувствовалось где-то у меня на шее, и мне оставалось только нервно сглатывать. Затем Оптимус немного подтянулся и легонько поцеловал меня в губы. Я ошарашенно посмотрел на него и спросил заикающимся голосом: — Ты чего творишь?! — Сам не знаю, — в темноте послышался смешок, и его руки аккуратно обвили мою талию. Я, мягко говоря, был в шоке от происходящего, и меня разрывало противоречивое желание: дать ли ему по шее, или же прижать крепче. — Идиот, — я расплылся в счастливой улыбке,.- Ну, иди сюда, — обняв его за шею, я прижал его к своей груди. Он не сопротивлялся, даже наоборот, крепче прижался ко мне, дыша куда-то в район ключиц. Снова несколько минут тишины. — Херней какой-то мы с тобой занимаемся, — сказал я, обнимая его еще крепче и счастливо улыбаясь. — Согласен, — усмехнулся Оптимус, его дыхание щекотало кожу. Я закрыл глаза, расслабляясь и думая о том, что это, наверное, самый счастливый день в моей жизни. Я действительно никогда не мог даже мечтать о подобном. Теперь в моем сердце зародилась крохотная надежда на ответные чувства. Но… Я открыл глаза. Оптимус мирно посапывал, пристроившись на моей руке. Я провел кончиками пальцев по его лицу, убирая растрепавшиеся прядки, и ласково поцеловал его. Его губы расплылись в улыбке, он что-то пробормотал, заставляя меня умилиться. Но сердце неприятно кольнуло. Мне почему-то не хочется, чтобы завтра наступало. Ведь завтра мне нужно будет что-то придумать, чтобы исправить свое «плавучее» положение. Оптимус предлагает свою помощь, но я еще не готов переходить на сторону так называемого врага. Я люблю его, но не смогу быть с ним. Мне придется уйти, мне придется это сделать. И наплевать, что я не смогу потом смотреть Оптимусу в глаза. Моя жизнь важнее, не так ли? И мне не в первый раз предавать кого-то ради своей шкуры. Ведь я такой, глупо надеяться, что я изменюсь, не правда ли? Я прислонился лбом к ярко-красной макушке Оптимуса и закрыл глаза. Завтра вся эта иллюзия рухнет, но пока не наступил рассвет, я могу наслаждаться ей, ведь так?