Plaisir de l'amour

      Кэтрин как обычно громче всех хлопает, её поддерживает широко улыбающаяся Эмерод, а парни лишь подняли вверх свои кружки с пивом, когда Альберто закончил петь кавер на одну из песен «The Fray». С того момента, как слегка захмелевший Айзая вручил ему в руки гитару и почти заставил петь, Розенде успел исполнить все вышедшие на данный момент в сериях песни, которые, как оказалось, Мустафа очень полюбил, и перешёл уже на песни известных всем групп.       Широко улыбаясь, Альберто беззастенчиво принимал комплименты по поводу своего таланта и спросил – скорее у более заинтересованных девушек, чем у парней, каждый из которых сейчас витал в своих мыслях — что ему спеть дальше. Кэтрин задумчиво склонила голову, в то время как Тубия с нескрываемым восторгом заявила, что уже долго хотела услышать, как Доминик поёт — ведь она знала, что он поёт и очень даже неплохо – и что хочет услышать от него конкретный и довольно известный его кавер. Шервуд, оценивая реакцию подруги, не мог ей отказать и с лёгкой улыбкой принял из рук Розенде гитару.       Мэттью, который всё это время равнодушно перекидывал взгляд с одного коллеги на другого, боялся этого. Точнее, «боялся» будет неподходящим словом — как можно этого бояться, ведь это всего лишь песня? Скорее, он опасался, что на сегодняшней посиделке они до этого дойдут. И, кинув мимолётный взгляд на Шама, мужчина знал, что тот тоже понимает, что сейчас будет.       Бывает так, что песня становится «вашей» негласно — вы никогда не говорите об этом, упаси Боже, но, когда слышите первые аккорды, сразу понимаете, что она ваша. Переплетается с вами, вашей историей, даже если вы отрицаете её наличие. Мэтт делает большой глоток хмельного напитка, когда слышит слегка дрожащий голос Дома и старается водить взглядом по комнате, подмечая новые детали интерьера квартиры Айзаи, только чтобы не вслушиваться в слова.       — Плачь, ведь началась засуха, — поёт друг, и Даддарио закрывает глаза, словно и не было никогда этих невыносимо долгих перерывов между съёмками.       — Пью, потому что ты так красиво смотришься с чашкой кофе Starbucks, — и Гарри поспешно глотает пиво, чтобы стыдливо не подавиться им, и это точно не из-за того, что Мэтт любит и почти ежедневно пьёт карамельный фраппучино из всем известного кафетерия.       — А я жалуюсь, потому что компания знакомых, из-за которых я занавесил окна, снова меняется, а я тем временем никто...что ж, чья очередь теперь смеяться?       Мэттью старается скрывать свои эмоции сейчас как может, потому что всё ощущается так, словно произошло вчера — он помнил, как Гарри всё своё свободное время проводил с коллегами по проекту «Сумасшедшие богатые азиаты», пропуская даже их постоянные встречи у Мустафы, ездил в какие-то поездки на катерах и много посещал бар. Нет, конечно, Мэтт был рад, что тот получил роль, что тот всесторонне развивался в разных проектах, и он, конечно, не ревновал его к новой компании и не писал ему пьяные смс, которые на следующий же день стирал, словно их и не было — но Гарри ведь всё равно получал их.       — Я опять покидаю твой город — сейчас я над землёй, которая вращалась благодаря тебе.       Покидать Торонто было всегда как-то особенно грустно для Шама, который делал это чаще, чем остальные, из-за других съемок. Он любил долго сидеть в трейлере, пусть даже уже со снятым макияжем и в своей одежде, болтая с Эмерод о новинках в сфере музыки или с Кэтрин о фотографиях. Но больше всего он любил болтать с Мэттом, во время съемок и после, дурачась и придумывая новые развлечения — Айзая часто болтался с ними, но у него был словно дар понимать, когда ему стоит присутствовать, а когда лучше уйти, и он часто оставлял парней наедине, когда это было нужно. И Гарри, и Мэтт были одинаково благодарны ему, но никогда бы не стали в этом признаваться.       — Если самолет разобьётся, черт, я вспомню, где я нашел свою любовь.       Честно признаться, Даддарио иногда боялся летать. Несмотря на то, что он проводит в самолётах очень большýю часть своей жизни, он всё ещё боится, поэтому всегда пишет сообщения Гарри перед тем, как сядет в самолёт и сразу после того, как сойдёт с него. Он, конечно, был суеверным дураком, но он чувствовал, что так ему будет хоть чуть легче. И, вспоминая широкую улыбку Шама из последнего их разговора по фейстайму, Мэтт медленно закрывает глаза и успокаивается, откидывая голову на удобное кресло, забывая о перелёте.       — Проклятье, я буду счастливчиком, если проведу хотя бы 24 часа в твоих объятьях.       Гарри снова глотнул пива — он не любил частые перелёты. Ему часто приходится летать, его, конечно, никто не спрашивает, да и он сам соглашается на все эти многочисленные проекты и конференции, и он не всегда помнит, когда в последний раз мог провести целый день без перелётов или разъездов. Просто 24 часа на одном месте, желательно, без лишней суеты, беготни и множества дел. И, желательно, дома — действительно дома, а не в его большой квартире с Шелби.       — Ты знаешь, что ты мне очень нужен! Я не могу дождаться момента, когда позвоню тебе и расскажу, что приземлился там-то и там-то, опишу территорию аэропорта и проведу тебя через лабиринты карты, на которую гляжу.       Чёрт дёрнул Шама действительно позвонить Мэтту тогда, когда у них у всех был заслуженный отдых, ни с того ни с сего начать рассказывать, как тут, на Бали, классно, описывать все достопримечательности, докладывать чуть ли не о каждом своём шаге, а потом ляпнуть: «Приезжай, а?» И плевать, что Шелби посмотрела на него как-то странно в тот день, когда он сообщил, что Мэтт с Эстер присоединятся к ним через два дня, но ничего не сказала — всё же слово мужа.       — А взглядом, что ты мне подарил, Ты сделал меня личностью. Неужели никто не знает меня? Не только я это вижу, держу пари…       Когда Даддарио только читал сценарий, примерял на себя роль Алека, он понимал, что общего будет даже больше, чем он изначально предполагал — всё то, что он хранил внутри, потерянность, смущение, непонимание собственной значимости, можно было выплеснуть на камеру. Никто вокруг не знал, что в, казалось бы, полностью уверенном в себе Мэттью это есть. Но Гарри знал. Он с самого первого дня смотрел на него как-то иначе, не так, как другие, словно видел насквозь. И, шаг за шагом, разговор за разговором, сцена за сценой, взгляд за взглядом, поцелуй за поцелуем, Мэтт понимал, кто он на самом деле такой.       — Я опять покидаю твой город, милый, и парю над одеялом, которое ты ткал… и если самолет разобьётся, черт, я вспомню, где я нашел свою любовь, если самолет разобьётся, черт…       Слушая ещё одно повторение припева, Мэтт уже без стеснения заливает в себя большими глотками всё оставшееся в кружке пиво, мысленно благодаря друга за то, что тот не продолжает петь ещё один куплет — если Даддарио сейчас услышит эти строчки, вспомнит те горячие ночи в отелях, когда они оба обнимали друг друга так, словно ничего в мире больше не имеет значения, он действительно сойдёт с ума.       Дом, наконец, заканчивает — Эмерод тут же расплывается в улыбке, ласково смотря на друга и расхваливая его талант, а Кэт встревает и поддакивает. Мэтт едва заметно кивает, когда ловит взгляд экранного парабатая на себе, а затем медленно переводит взгляд на Гарри, боясь, что если даже просто взглянет на него, то развалится на части — мужчина стремительно допивает свой напиток, одной рукой крепко обхватывая подлокотник дивана, на котором сидит.       Айзая тепло улыбается Шервуду, показывая ему большой палец, а затем, когда Альберто решает похвалить друга и что-то сказать ему по поводу гитары, отводит взгляд — ему это не интересно, он не был вообще уверен, как эта гитара оказалась в его квартире. Затем он медленно поднимает взгляд на Мэтта, который всю песню не мог найти себе места, и только потом до него доходит — прямо сейчас Мэтт смотрит на Гарри, а Гарри смотрит на Мэтта, и эти взгляды говорят больше, чем что-либо ещё.       Мустафа не удивлён — разве кто-то из каста ещё удивляется? — и, делая очередной глоток, переводит взгляд на компанию слева от него, где сейчас Дом и Альберто шуточно спорят из-за того, какой кавер исполнить вместе. Айзая уверен — парочку справа лучше не трогать, да и не нужно им это. Сами разберутся — когда-то это же должно было случиться.