Нельзя

Королева драконов оказалась именно такой, какой он ее себе представлял - надменной и спесивой. Перечисление титулов значило для нее больше, чем жизни окружающих людей, и любой человек казался ей незначительным по сравнению с нею самой, а уж его желания и чаяния - и подавно. Она даже не стала слушать Джона, когда он заговорил об угрозе с севера, и он, привыкший к тому, что его слова имеют вес, что к ним прислушиваются и им верят, вдруг почувствовал себя беспомощным. Он хотел сказать этой высокомерной женщине, что на Севере люди не привыкли болтать зря, что любое слово северянина имеет силу правды, но осознал, что она не поверит ему. Эта женщина никогда не была на Севере, и никогда не поняла бы, что такое Север. Ей невозможно было это объяснить. Вместо того, чтобы выслушать его, Дейнерис Таргариен заговорила о себе. В ее словах, возможно, таилась правда, но эта правда не тронула сердца Джона. Все обиды, вся боль, что люди причиняют друг другу, все битвы, что они вели, ведут и будут вести, ничего не значили перед лицом грядущей угрозы. И сам Железный трон не стоил в глазах Джона ничего, за что стоило бы биться и умирать. И титулы, сколь бы ни были они пышными, оставались для него пустым звуком. Но для Дейнерис власть значила все. И она потребовала, чтобы Джон преклонил колено и признал ее королевой. Джон почувствовал себя пойманным в ловушку. Ведь именно об этом его предупреждали все лорды Севера... и Санса. Он вздрогнул, вспомнив ее внимательные голубые глаза, ее губы, складывающиеся в улыбку. Ей-то не нужно было объяснять, что идёт на них из застенья - Санса была истинной северянкой и с детства слушала те же истории, что и он. И эти страшные сказки вдруг ожили - но южане не хотели в них верить, словно жестокие дети, не желающие верить в то, что существует смерть. Джон ушел на продуваемый всеми ветрами высокий берег Драконьего камня и подставил лицо ветру, распахнувшему полы его плаща. Того самого плаща, сшитого руками Сансы. Подаренного ему, когда он совершенно этого не ожидал. Она казалась такой смущенной и довольной, когда протянула ему этот подарок, а он... Он так растерялся, что только и сумел выдавить: "Спасибо, Санса". Это был лучший плащ из всех, какие он когда-либо носил. Потому что на нем красовался герб ее дома - лютоволк, знак отца и Робба, знак Винтерфелла, знак стаи. И она принимала его в стаю, признавала полноправным членом своей семьи. Она признавала его Старком. Мечта, которую он лелеял с детства, вдруг стала реальностью - стала его защитой, его неотъемлемой частью, его спасением. И все это дала ему она, та, кого он всю жизнь боялся любить - и не мог заставить себя не любить. Издали, как любят мальчики-слуги своих юных хозяек - боясь к ним приблизиться, исподтишка наблюдая за тем, как они проходят мимо, шурша красивыми платьями, тайком воруя какой-нибудь предмет из их комнат и любуясь на него по ночам, представляя, как его касаются тонкие пальцы хозяйки. Джон тоже как-то стащил кое-что из комнаты Сансы - ее шпильку для волос. Он пронес это напоминание о ней сквозь все невзгоды, постигшие его на долгом пути, и лишь когда умер, и тело его унесли и раздели, шпилька куда-то подевалась. Но зато появилась сама Санса - и осветила его жизнь, как никто другой. Заставила его бороться и жить, любить и ценить каждое мгновение, ловить его, пить до дна, как драгоценное вино. Неповторимая, исключительная женщина, равной которой не было во всем мире. Испытавшая столько боли, потерявшая родных и все свои юношеские мечты - и все же не сломленная, ставшая ещё сильнее, чем была, и ещё желаннее. Он закрыл глаза и вспомнил ее лицо, тонкие, изящные руки, огненные косы... Теперь ему казалось ужаснейшей глупостью, что он покинул ее, покинул единственное место, которое мог назвать домом. И, повернувшись к появившемуся внезапно Тириону, он с горечью сказал: - Я бы хотел уехать отсюда...