Двое негритят легли на солнцепёке, Один сгорел — и вот один, несчастный, одинокий.
Итак, мне снова пятнадцать. Именно такой была моя первая мысль, когда мой разум, наконец, снова смог адекватно воспринимать реальность. В определённой степени это было хорошо, и ровно настолько же плохо. Потому что мне было вовсе не пятнадцать, мои руки были покрыты множеством родинок, на ногах никогда не было ожогов, и мои волосы были длиной до пояса, а не безжалостно сбриты. Потому что я никогда не получала травмы серьёзнее растяжения. И потому что город, в котором я жила, находился в другой стране, на другом континенте. Происходящее было чудовищно неправильным, поэтому когда меня спросили, я соврала что ничего не помню. Я помню, но не то. От меня ненадолго (на пару дней) отстали, а после того как закончили таскать на обследования, сдали на руки психиатру. Им оказался забавный толстячок в очках, с густыми усами и носом картошкой, представившийся как Валерио Хименес. И через несколько дней после сеанса он разрешил задать интересующие вопросы человеку, который вынес меня из горящей квартиры. — Себастьян Кастелланос, детектив полиции Кримпсон-сити, — представился мужчина, садясь на табуретку чуть дальше, чем до этого садился доктор Хименес. — Приятно п-познакомиться, — я попыталась улыбнуться, но получилось слабо. — Мне сказали, вы спасли меня… С-спасибо. Пальцами руки, свободной от гипса, нервно комкала одеяло. Я не знала, как могу отблагодарить человека, спасшего мою жизнь, из-за чего чувствовала смущение и какое-то иррациональное чувство вины. Простого «спасибо» мало за спасение, но большего у меня просто не было. — Я не пожарный, но спасать людей тоже часть моей работы, — неожиданно весело сказал хмурый до этого детектив, но почти сразу снова посерьёзнел. — Вообще-то, я пришёл поговорить о том пожаре. Мне уже сказали, что ты ничего не помнишь о том, что было до пожара, но если ты помнишь что-нибудь о том, что было во время него, это, возможно, может как-то помочь нам в расследовании. Я кивнула, хоть и не понимала причины, почему он решил поговорить об этом со мной, раз уж ему сказали о диагнозе. Диссоциативная амнезия. Диагноз, поставленный мне доктором Хименесом. Сначала врачи грешили на органическую амнезию, как следствие травмы, но после того, как выяснилось, что отсутствуют у меня только личностные воспоминания, вплоть до самого детства, поменяли своё мнение. Когда же выяснилось, что «моя» мать была, предположительно, жестоко убита у меня на глазах, вопрос и вовсе сняли. Даже если бы из-за перелома черепа и ушиба головного мозга у меня возникла ретроградная амнезия, последствия не были бы настолько тяжёлыми. Но, с другой стороны, приход детектива только подтверждает версию с жестоким убийством. Огонь мог уничтожить многое, но многое же могло и уцелеть, при определённой доле счастливого стечения обстоятельств. — Ты помнишь, был ли кто-нибудь рядом, когда ты очнулась? — задал первый вопрос детектив Кастелланос. — Нет. Н-но я не уверена, могла просто не заметить. После того как прийти в себя… как я очнулась, я не… не сразу встала, — мысли и слова путались, я заикалась и, одновременно с неуверенностью, это раздражало. — Вернее, я некоторое время просто лежала, а потом побежала к окну. Хоть я и могла продолжить рассказывать, но всё равно замолчала. Воспоминания не были приятными, хоть и не настолько, чтобы отказываться говорить. Тем не менее, я не собиралась продолжать. — Хорошо. Тебе показалось что-нибудь странным? — спустя примерно пол минуты молчания снова задал вопрос детектив. — Окна. В смысле, при п-пожаре нельзя открывать окна, — я смутно понимала, что говорю что-то не то, но это всё же казалось мне важным. — Ещё дверь была приоткрыта… Я снова замолчала, но Кастелланос почему-то утвердительно кивнул. — Ты помнишь что-нибудь ещё? — Нет. Когда я выбежала в другую комнату, огня там было ещё больше. Я, кажется, за-запаниковала и потом я… потом ничего не помню. Было темно, а ещё ноги... — ожоги третьей степени на ногах, первой степени в иных местах моего тела. Руки детектива тоже были в бинтах. Хотелось спросить его об этом, но даже просто разговаривать почему-то было очень трудно. — Я помню только как в-вы несли меня и говорили… Я снова замолчала. Он назвал меня «цветочком». — Ладно. Спасибо что ответила на вопросы и извини за беспокойство, — с тяжёлым вздохом Себастьян поднялся со стула. — Выздоравливай. Я кивнула, так и не решившись поднять голову.***
Это было неправильно. Несправедливо! — Со мной всё нормально. Вы прекрасно это знаете, — я мрачно сверлила взглядом сидящего передо мной человека. Доктора Хименеса. Марсело Хименеса. Вены — это не артерии, а Марсело — это не Валерио. — Не совсем так. Мой брат хороший врач, но все мы иногда ошибаемся. На МРТ-снимке твоего мозга я заметил кое-что, что пропустил Валерио. Сейчас это не опасно, но, боюсь, это может стать опасным если оставить всё как есть. Но тебе совершенно не о чём волноваться, — Хименес улыбнулся. — Я разработал новые методы лечения и профилактики. Сейчас они как раз проходят последние клинические испытания. И ты будешь их участницей. Ты не будешь знать, к какой группе тебя отнесут, но, вне зависимости от этого, ты в любом случае выздоровеешь. Вопрос будет лишь в том, как быстро. Это была дурацкая и малопонятная сказочка для пятнадцатилетней амнезийной дурочки-сиротки, за которую некому заступиться, на которую всем плевать и которой не к кому обратиться. Верить Марсело — себя не уважать. У него была хорошо поставленная речь, выверенные интонации и почти приличное выражение лица. Почти, потому что с такой рожей родиться стыдно. А ещё в его словах совершенно не чувствовалось ни искренности, ни толкового правдоподобия. Даже лапшу мне на уши он вешал без особого энтузиазма, а так, чтобы было. И чтобы не докапывались сильно, в случае чего. — Почему тогда меня лечите вы, а не доктор Хим… Валерио? — Потому что он перевёлся на работу в хоспис, — всё же счёл нужным ответить Хименес. — А теперь отдыхай. Все процедуры начнутся только с завтрашнего дня, как и приём препаратов. Марсело улыбнулся ещё раз, после чего, не прощаясь, молча вышел из палаты. Палаты, которая станет моим местом обитания на ближайшие… непонятно на какое время. Она была настолько пустой, насколько это возможно: кровать, один стул и стол. Шкафа для одежды или прикроватной тумбочки не полагалось, потому что свежий комплект одежды мне должны были приносить санитары, сразу же забирая старый, а хранить в тумбочке всё равно было бы нечего. Все личные вещи у меня отняли сразу как привезли в психиатрическую лечебницу Маяк и вынудили переодеться в казённое. А ещё здесь решётки на окнах, да. Меня запихнули в детское отделение которое, насколько я успела узнать, собирались в ближайшее время расформировать. Вместо него на противоположной окраине города уже достраивалась новая детская психиатрическая больница, которая должна была быть ориентирована исключительно на помощь детям. Вообще-то, я слабо представляла как проходит лечение и жизнь детей в таком учреждении. Из всего услышанного я могла вспомнить только про индивидуальную и групповую психотерапию, учёбу с приглашённым учителем, кучу аппаратных методов исследований, лечебную физкультуру, прогулки и медикаментозную терапию. Про то, что всё это есть, но не про то, как это проводится, зачем и по каким показаниям и назначениям. Я не слишком хорошо разбиралась в особенностях лечения психических заболеваний. То, что я помнила, носило, в целом, положительный характер. То, что я видела перед собой сейчас в него не укладывалось. У меня не было ни малейшего желания жить в пустой серой коробке, в которую меня запихнули из-за какого-то жалкого типичного абсанса. Я была совершенно точно уверена, что у меня отсутствуют нарушения психики. Анизорефлексию я считала ерундой, а аппаратные исследования мозга всё равно назначили на завтра. Я знала, что такое абсанс, по этому, когда я увидела как именно этот диагноз доктор записывает в истории болезни, не усомнилась в его возможности и почти не заволновалась. Абсанс — это совершенно не серьёзно. Абсанс проявляется в раннем или подростковом возрасте, может быть вызван как следствие черепно-мозговой травмы. Сам больной состояния абсанса не замечает. По мере взросления и наличии адекватного и эффективного лечения заболевание переходит в стадию ремиссии, так что в результате можно будет полностью отказаться от терапии. Поскольку я понятия не имела, каким конкретно образом проводится лечение, я не возмущалась ровно до тех пор, пока меня не прописали в психушке. В принципе, я бы этому так не противилась, если бы не знала что «Маяк» это чёртов Маунт-Мэссив.