Призрачный Легион

- Почти пришли, - сказал Зенек. - Здесь осторожнее. Подниматься стало гораздо труднее - вершина скалы совсем закрыла собою солнце. Твердо шагал лишь Анджей Младший, да еще Иштван, - он легко и неслышно скользил по камням. - Понесло же нас в эти скалы, - проворчала Халька сердито, сдувая с лица волосы. - Спорю, что и за этой ничего не будет. Между нами говоря, я тоже была в этом уверена, но выказывать свое недовольство не осмелилась. Будет похоже, что я жалуюсь, а я - совсем нет. Хотя я, конечно, смертельно устала. И Анджей тоже, хоть по нему и не скажешь. И даже Иштван. Вот только Зенон по-прежнему рвется вперед с неугасимым энтузиазмом. А он словно услышал мои мысли. Оглянулся и сказал просительно. - Только еще эта последняя скала, и все. Если там ничего, вернемся обратно. Обещаю. - Да там ничего и не будет, - упрямо пробурчала Халька. - Там есть. Я знаю, - это Анджей. Он остановился, пристально вглядываясь вперед, словно высматривая что-то, ему одному ведомое. - Я вижу, что есть. Кому первому пришла в голову идея, что где-то в этих скалах мог упасть осколок? Почему именно здесь? Какие-то крестьяне сказали? Всем им верить... Но мы поверили и лезем. Хотя зачем он нам, этот осколок? Съедим мы его, что ли? Нет вот, некоторым товарищам он обязательно понадобился. Мы вышли рано утром, а сейчас уже вечер. Ясно, что придется заночевать в горах - о, как бы мне этого не хотелось! И Орла будет беспокоиться, и вообще... мало приятного. Самыми противными были именно эти последние минуты подъема вверх по почти совершенно черной скале, прячущей от нас солнце. Наконец Зенон обогнул по узкому выступу край утеса (на минуту солнце осветило его) и скрылся за поворотом. Мысль о том, что цель близка, всегда придает сил, и последние метры мы проделали почти бегом. - Красиво, - сказал Зенон. Больше ничего говорить и не требовалось. Мы оказались на узкой площадке-выступе нависающей над пропастью. Только теперь я оценила высоту проделанного нами подъема! С площадки открывался вид на широкое ущелье и дальше на горные цепи. Может, и не было в этом зрелище ничего особенного, но оранжевый свет опускавшегося уже солнца придавал бурым обычно горам странный розоватый оттенок, и в сочетании с бездонно-голубым небом создавал завораживающее зрелище. Было в этой картине, что-то щемящее. Может потому, что в горах ощущалась пустота... Возможно, на тысячи километров не было ни одного человека. Резкий холодный ветер бросался в лицо, словно стремясь оттолкнуть нас от этих просторов, запретных уже для людей, словно горы хотели сохраниться лишь для себя самих. - Да уж, - протянул Иштван. - Но меня больше интересует вот это, - добавил он после паузы. - Надо спуститься и посмотреть, - сказала Халька. Площадка не обрывалась в пропасть сразу же, а сначала переходила во что-то вроде склона, на котором и находилось то, что нас интересовало. Воронка от осколка. От метеоритного осколка. По виду она напоминала воронку от снаряда, но вывороченная земля оплавилась и застыла белесыми полупрозрачными буграми лавы. Они напоминали лед, но не были холодными. Что находилось внутри воронки, с площадки было не разглядеть. - Нет, - отрезал Зенон. - Наше дело было найти. А туда лезть нельзя. Мало ли, что там. Да и скользко. Шею сломать можно. - А я осторожно, - сказала я. - Чуть-чуть. Я поставила ногу на скользкий склон, но тут же поняла, что она не удержится. Тогда я присела на край и попыталась хоть немного сползти. Нога тут же сорвалась и я поехала вниз, пытаясь ухватится за выпуклые комки лавы. Иштван едва успел схватить меня за шиворот и выдернуть обратно на площадку. - Больная да?! - напустился на меня Зенон. - Хоть бы веревкой обвязалась. - А я и без веревки могу, - задиристо сказал Иштван. – Спорим, Зен? Давай, я попробую. - Нет. Напрасно рисковать я не позволю. - А никакого риска. У меня получится. - Нет, я сказал, - голос Зенона прозвучал непривычно твердо. – Извини, Иштван, но я тебе не позволю. Когда будет задание исследовать, пожалуйста, иди. Но сейчас я начальник, и я тебе приказываю. Все, я сказал. - Ну, так пошли назад раздраженно, - сказала Халька. Она не любила, когда им с Иштваном что-то запрещали. - Чего зря сидеть? - Подожди, - сказал Анджей. - Посидим здесь еще немного. - Да, отдохнем, - согласился Зенон. - Обратно еще сколько идти. Конечно, он не рассчитывал вернуться в лагерь к ночи, но мы должны были соединиться в условном месте с другой группой, руководимой Ярославом и Всеславом. Мы некоторое время стояли, любуясь открывающимся перед нами видом. По крайней мере, мы с Зеноном и Анджеем любовались. Я все еще сидела, свесив ноги в сторону воронки. - Обрати внимание, Халька, - проговорил Иштван своим обычным язвительным тоном. - Ты сейчас наблюдаешь явление так называемых чистых душ. - Что, - переспросил, словно очнувшись, Зенон. - Детских душ, - с удовольствием пояснил Иштван. - «Истинно говорю вам, если не будете, как дети, не попадете в царствие небесное». - Ты о чем, вообще? - нахмурился Анджей. - При чем тут мы? Иштван растянул губы в то, что он считал улыбкой - глаза его никогда не улыбались. - Вот ответь мне, Зенон - ты что выбираешь? Справедливость или милосердие? - По отношению к чему? - Вообще, абстрактно, как идею. - Наверное, милосердие. - Ага. Значит, в отношении тебя я немного ошибся. - А ты, Линде? - Справедливость. - Kituno! («отлично» - венг.) А ты, Анджей? - Не знаю. - А если подумать? - Милосердие. Наверное. Мне кажется это правильно. Иштван кивнул. - Все так. И что мы имеем? Ты, Лин, типичный ребенок - чистый и прекраснодушный. - Это я-то? - Ты-то. Зенон, как видно, уже нет, у него уже была возможность повзрослеть. А вот Анджей еще тоже ребенок - тяга к справедливости у него на лице написана, но он мудрый ребенок, он уже задумывается о том, как станет взрослым. Только дети верят в справедливость и хотят ее. Дети не боятся, ведь они безгрешны. «И каждому по делам его», такой принцип их вполне устраивает. А вот взрослые... Согрешившие... Начинают искать милосердия. Мы, мол, простим, так и нам простится. «Не судимы, да не судимы будете». Так что и грешить можно. Вот почему устами младенца глаголет истина. Они суда не боятся, и судить право имеют. Дети вообще бесстрашны. - Значит, по-твоему, получается, - насупилась я, - что раз Зенон за милосердие, то он уже не ребенок, значит, что-то плохое сделал, да? - С твоей точки зрения, может, и нет, но он так считает. У него совесть нечиста. - Да, - странно спокойно сказал Зенон, - нечиста. А у тебя, Иштван? - А у меня ее нет. К чему? Особенно теперь. - Совесть - это абстракция, - поддержала его Халька. - Совесть - это Бог, - возразил Анджей. - Это то, что удерживает нас от зла. - А что есть зло и добро теперь? - воскликнула Халька. - Иштван прав. Совести у нас с ним нет, и на добро и зло мне наплевать. Я делаю, то, что хорошо мне. И моим друзьям. Остальное мне фиолетово. И никакая совесть меня не мучит. - Правильно, - кивнул Зенон, - я немного завидую вам. У вас нет совести, и вам от этого не плохо. Вам все равно. А мне нет. И это меня мучит. - Да что с тобой Зенон? - удивилась я. - Что у тебя может быть такого? В чем ты можешь быть виноват? - поддержал меня и Анджей. - Это что, тот, давний случай? - Нет, конечно, нет. И не то, что я убивал в бою. - А что еще может быть? - настаивал Анджей. - За что может мучить совесть? - Зверство. Предательство. Трусость. - Но это же не о тебе, - возмутилась я. - А я и предавал и зверствовал, - жестко сказал Иштван. - И многое другое. И что? - И я, - сказала Халька. - Я тоже считаю - я была права. У меня не было выбора. Но друзей я не предавала и никому не позволю предавать меня. За это убивают. - Может ты и прав, - сказал Зенон тихо. - Хорошо быть ребенком. Но может, это зло, эта вина, что внутри каждого взрослого… Они и нужны. Пока человек чист, он всегда на краю, он не понимает, что такое зло, пока не столкнется, не совершит ошибки. И не ужаснется. Но это ошибка... Она нужна. Она удержит, возможно, от других. По крайней мере, меня удерживает. Когда у меня возникает соблазн сделать что-то не так... Я вспоминаю мое преступление, мою вину, страх разоблачения. И меня это держит. И я держу зло глубоко в себе, справляюсь с ним. А ты Иштван позволил злу завладеть тобою полностью. - И что. Мне это не мешает. - Мне тебя жаль. Зло – это ведь слабость, унижение, страх. Всегда. Только добрые люди по-настоящему сильны и способны на борьбу. С собою, прежде всего. А зло – это всегда плыть по течению. Когда говорит Зенон, мне хочется ему верить. Мне всегда казалось, что его слова - это единственная возможная и нужная мне истина. Но то, что говорил Иштван... Ребенок ли я? Неужели только потому, что у меня нет зла в душе? Иштван считает, что так и есть. Но что-то темное у меня в душе, безусловно, было. Может и не преступное, но... стыдное. То, что я никому бы не решилась поведать. Свои сны. Мне снова и снова снилась та ночь, которую мы с Зеноном провели в плену у наших будущих рабов. И снова, и снова мне снился Брюс. То, что он делал со мной. И эти сны не были кошмарами. Скорее наоборот.