Одиннадцать

Меня зовут Айка Фува, мне скоро будет пятнадцать, я люблю лапшу, мороженое и лимонад. Стоптанные кеды, которые тем милее, чем старше, потому что у них можно штопать носы, представляя себя кем-то вроде обувного травматолога. Шорты, которые сделаны из неаккуратно обрезанных джинсов, отчего штанины мохрятся, а на протёртых карманах рано или поздно появляются яркие весёлые заплатки. Безразмерные футболки навыпуск — фу, это так по-мальчишечьи, но нравится как раз тем, что раздражает своим сравнением, а ещё у футболок можно закатывать рукава и вытирать о подол руки, как о полотенце. Люблю туфли с пряжками — большими и круглыми, чтобы обязательно блестели на солнце, и воздушные платья, танцевать с воображаемым партнером вальс, когда никто не видит, и ругаться, как грузчик в иокогамском порту, когда вокруг много народа и обязательно есть кто-нибудь знакомый. Люблю носить всякие головные уборы, а также волосы распущенными, и выпутывать из них расчёской или пальцами клочки окружающего мира: птичьи пёрышки, хвою, сухие листья, гусениц, божьих коровок. Наблюдать за бабочками, пьющими нектар из цветов, и падающими отцветшими лепестками. Люблю гулять в поле, в лесу, по городским улицам, по комнате, залезать на деревья и пачкать руки смолой, подглядывать через густую крону, сидеть на ветке, кричать, пугая проходящих внизу, и кидаться в них шишками, ухать, как филин, или поскрипывать, как обычно возмущается белка, когда прогоняет от дупла с запасами вороватых синиц и сорок; люблю притаиться в высокой траве или зарослях кукурузы, даже если не играю в прятки, и ждать, пока меня спохватятся; люблю делать вид, что я — маленькая девочка и заблудилась среди мельтешащего леса ног, а прохожие, спешащие или плетущиеся мимо меня — чудовища; люблю сидеть на столе, представляя, что это — корабль. Люблю рассветы, закаты, жаркий полдень и ночь, туман, тучи, звёзды, дождь, болота, острова, бамбуковые заросли и пустые улицы, на которых нет никого, и от этого кажется, что за тобой кто-то подсматривает. Люблю тот мир, который проходит мимо, смеясь, болтая и шумя автомобильными гудками, и мир придуманный, из книг. Люблю жизнь и смерть. И, конечно, еду. Люблю что-нибудь громко грызть и плеваться на землю шелухой от семечек, ляпать на скатерть и одежду соус и сок, облизывать пальцы и тарелку. Забирать, пока сидящий рядом отвернулся, кусочки из тарелки чужой, а ещё — последнее пирожное из холодильника, последнее яблоко или шоколадку. Люблю есть конфеты так, чтобы после оставалась обманка: фантик, в который завернуты скомканные в шар ещё несколько. Люблю есть арбуз ложкой, оставляя после лужицы красного сока поверх вычерпанной ямы в мякоти. Люблю есть то, что люблю, и то, от чего может вывернуть, наподобие брокколи и кабачков, а потом делать вид, что меня сейчас действительно стошнит, чтобы все вокруг боялись и бранились. Люблю бисквиты, мармелад, чеснок, острый перец, мандарины, лакрицу, черничные оладьи, омлет, ягоды прямо с грядки, стащенную с прилавка жвачку, ресторанный ростбиф и пюре быстрого приготовления. Люблю палочки для еды, вилки, ложки, блюдца, чашки, салфетки и зубочистки. Люблю кухню и летний стол на веранде, а ещё поляну в саду, где можно устроить пикник. Кстати, я в классе была самой худенькой. Люблю устраивать снег из бумаги, подбрасывая кипы её над головой, и, катаясь на велосипеде, изображать из себя шофера, работающего на какого-нибудь важного чиновника. Люблю мяукать, привлекая кошек, и выпускать воображаемые когти, точа их о диван или кресло. Люблю различные недостроенные здания и давно заброшенные особняки. Люблю вулканы и лаву, тайные ходы в подземельях, библиотеки, парковки, кабинеты, шумные проспекты, дворики за оградой из сетки-рабицы и школы. Люблю честных, самоотверженных, великодушных и верных. Люблю своего сводного брата, Йошино, семью Кусарибэ, тех двух людей из секретного ведомства по расследованию железной болезни и доброго дурачка Ханемуру. Они все были такими смелыми. Отчаянными. Жаль, что ничего у них не получилось. В моей бесконечности небо цветет маками и розами. Оно бывает багровым и дымным, а иногда приносит грозу или снег. Наш трехэтажный дом, в котором мы с Махиро жили, стоит на границе двух жёлто-зелёных полей — подсолнечника и кукурузы. К дому тянется дорога, уходящая в туманное и серое ничто. За туманом есть бамбуковый лес, города, другие дома, океан и остров — а, может, ничего этого нет, и я просто их всех придумала. Умирать было не страшно, не больно. Умирать — значило дать силе Исхода покинуть тело, которое носило её с десятилетнего возраста. Четыре с хвостиком года — не так уж и много, но за это время я сроднилась с ней, хоть её почти и не использовала. Было забавно дурачиться, высекая из пальцев огонь, — но и только. А, ещё принцесса. Мы с ней сражались однажды. Надеюсь, я не слишком больно ушибла её гордость. Скрипучие ступеньки лестницы гораздо скрипучей, чем были в настоящем доме — при жизни, и ковер был не такой бесконечный, но выкатывается тут на улицу и красным языком — лишь цвет и никакой крови — касается асфальтовой дороги, но это уже мои придумки, как и качели из шин на заднем дворе, где можно сидеть день-деньской и есть смородиновый щербет. На поле летают вороны и каркают. Воздух пахнет теплом, но, стоит мне забыться, становится тошнотворно-сладким, потому что мир разложился на части. Не знаю, что именно моя придумка здесь — тепло или эта вонь, потому что, возможно, я тоже — воображаемая. Меня зовут Айка Фува, мне никогда уже не будет пятнадцать, и я ненавижу ответственность, становиться средоточием чего-то и быть в центре любой, даже самой счастливой — хотя так не бывает — истории. Ненавижу, когда из-за меня спорят или дерутся, угрожают друг другу или выясняют отношения любым из множества возможных способов. Ненавижу, когда из-за меня страдают и плачут. Когда кто-нибудь гибнет, теряется и теряет кого-нибудь, когда рушатся дороги и дома, а в городах начинается паника, потому что отключается свет и не ходит общественный транспорт. И ещё прорастают откуда-то из-под асфальта гибкие и жёсткие, похожие на безжалостные щупальца корни великого Древа. Ненавижу богов — любых. И они меня, наверное, тоже. Ненавижу, когда люди стреляют друг в друга, и всю созданную для этого технику: танки, вертолеты, самолеты, корабли, бронемашины и пушки, пистолеты и автоматы, ядерные боеголовки и бомбы. Ненавижу предателей, трусов, лжецов, перебежчиков, тупоголовых, с единственной извилиной исполнителей и их хладнокровных командиров, людей, которые обманывают друзей, слабаков, рохль и мямль. Ненавижу тех, кого люблю, получается. Но Махиро всегда говорил, что его младшая сестрёнка — с приветом. Ненавижу насильников, воров, убийц, нахлебников, лентяев, жадин, подкручивающих счётчик таксистов, консультантов в магазинах, у которых должен был выполнен план продаж, и они тайком включают в чек услуги, о которых их не просили; работников супермаркетов, что переписывают сроки годности и продают тухлятину, вымачивают залежалое мясо в уксусе и пускают заветренные куски на начинку для пирогов, а гнилые овощи — в салат; учителей, что предвзяты к ребенку из-за того, что в школьные годы его мать или отец были их мучителями и врагами, детей, что издеваются толпой над слабыми, и слабых за то, что у них нет сил постоять за себя, а вот злопамятность и гнусь стать потом учителями и продолжить вертеть колесо — имеется. Ненавижу девушек, вынуждающих парней жениться на них из-за беременности, и парней, бросающих беременную девушку, и то, что из-за измен жены мужчина может растить не своих детей, и то, что, узнав, уходит из семьи и от них отказывается. Ненавижу двоякость ситуации, потому что, рассуждая, можно прослыть лицемером. Надо тогда сказать просто — ненавижу людей и все гадости, которые они творят. Ненавижу ненавидеть, но приходится. Ненавижу Древа — оба, хотя они противоположность, и то, что мыслю порой одновременно, как противоположные они, отчего голова начинает трещать и чесаться, и ненавижу тех, кто когда-то посеял семена двух проклятых богов на нашей несчастной земле и свинтил в свой космос, сначала нагадив, а потом сделав вид, что прибрался. Ненавижу то, что умерла — и люблю сюжет, по которому это всё случилось. Потому что его как будто написал лучший драматург всех времен специально для меня. Здесь, в доме, много пьес Шекспира, и я часто читаю самую близкую мне, «Бурю». Мне кажется, что маг, заброшенный на остров, — не Хакадзе, а я. Такие сны наколдовать всем вокруг одной своей смертью — удивительно, волшебно, фантастично, я молодец, и где моя награда, хотя не надо, а то слишком горько. Вспархивает с палубы маленькой яхты фигурка в белом — юноша, облачённый в женский наряд. За ним наблюдают или о нём думают, скрестив на удачу пальцы, а он — ах, эти сентиментальные порывы души – надеется, что, когда станет героем, к нему вернётся бросившая его подруга. Я смотрю на него, как через усеянное каплями стекло. Я знаю, что она подумывает об этом безо всяких доказательств геройства. Ей жаль, что она поступила так опрометчиво, потому что она нашла два дня назад при уборке смешные и неровно склеенные открытки, которые он ей дарил. Деньги на украшения у простого работяги со стройки? Откуда, вы что — максимум на обед в пиццерии и букет тюльпанов. Но он — способный, я вижу. Он мог бы стать бригадиром. Он должен догадаться и про меч, который спрятан в Древе Исхода. Конечно, он догадывается. Поздно. Я сижу на качелях и вызываю дождь — сильный ливень, который размоет наш дом и сделает в библиотеке болото, пою ему песни и пою вместе с ним, мокну, если хочу, и, если не хочу, не мокну. Игравшие в прятки дети разбегаются кто куда, влага гасит текучее пламя, рассеивает туман. Миры снов смешиваются, но только в мыслях. Однако я верю, что однажды... что? Полупрозрачная реальность обретёт вдруг плотность и объём, и старик, жующий булку, глянет на юношу подслеповатыми глазами, а потом проворчит — мол, солнце загораживаешь, не стеклянный же, так что отойди и не маячь. Воспитательница Один, а с ней и Два, и Три — удивительно, кстати, похожие друг на друга и различающиеся лишь отпечатком возраста, словно одна и та же женщина, только молодая, в годах и старая — позовут мальчишку впервые правильным именем «Джуничиро», потому что за ним пришли и забирают домой. Маленькую девочку найдёт в толпе равнодушных прохожих улыбающийся светловолосый парень, подхватит на руки и посадит себе на плечи, чтобы она увидела, что у Ног есть Лица. Роющийся в бесконечных бумагах человек вздрогнет, когда обнаружит ту самую: там будет приглашение на обед, или на чью-нибудь свадьбу, или, может, заявление от его водителя на отпуск, но это станет причиной того, что он вспомнит. Они вспомнят все. Зелёную «тойоту» поведут уверенные руки, и шофёр будет смеяться, болтая со своим пассажиром, а дорога перед ними будет широка и легка. Сидящий за столом над книгой оторвётся от чтения. «Ты знаешь, — скажет он замершему рядом с ним другу и подчинённому, — тут такой эпизод интересный. Про диких пчёл в лесу. Мы были тогда подростками, но, может, помнишь...», а друг возьмёт его руки в свои и скажет, что помнит, а ещё то, что на сердце. Заплутавший в катакомбах выйдет наконец к провалу, из которого видно небо и бамбук, и, цепляясь за корни, вылезет. Снаружи засмеётся, выскочив из-за кустов, его младшая сестра, закричит победно: «Нашла!», а потом обнимет так крепко, что станет ясно — она радуется не победе, а встрече. К затерянному в океане острову направится корабль и спустит у его берегов шлюпку. Сбежавшая кошка вернётся, и дом в конце улицы — тоже, и в этом доме, в котором мы с моим братом живём, будет ждать не запустение, а накрытый стол, потрескивающий камин, чистый ковёр без следов на нём, и я уж постараюсь есть в подобном случае, как воспитанная леди, и не слишком на скатерть ляпать. Дождь проходит, снова встаёт жаркое солнце, поспевают поля. Наш общий мир теперь — много маленьких и обособленных. Я думаю о людях, которых люблю и ненавижу. И жалею. Они все умерли, глупые, они не победили Древо. Желаю им всем добрых снов.