Quite is violence

      Белые стены уже настолько осточертели, что хочется забиться в угол и зажмурить глаза. Все голоса вокруг слились в один протяжный звук. Мозг пронизывают сотни игл. — Луи, вы меня слышите? Все в порядке… Вокруг лишь размытые пятна, а слезы непроизвольно катятся по впалым щекам. Кто-то схватил Луи за запястье, я все вспомнил. Он начал вырываться из сильных рук с криками. — Сука, не трогай меня или я тебя убью! Никогда больше не прикасайся ко мне, бездушная тварь! — Луи! Луи, все хорошо, тебе больше ничего не угрожает. Посмотри на меня, — лицо обняли теплыми руками и заставили сфокусировать взгляд. — Я больше не хоч-чу страдать… — шатен подогнул ноги и лег обратно. Слезы затекают в уши. Любое движение приносит адскую боль. Под ребрами разливается жгучая боль при каждом коротком вдохе. Жизнь очень сложная, Луи, но ты никогда, никогда не должен сдаваться. Он немного успокоился и теперь может различать нескольких людей, стоящих перед ним. Мужчины в белых халатах о чем-то говорят, а медсестры перешептываются и мельком поглядывают на меня с сожалением. Он не хочет умирать, нет. Хотя совсем недавно парень мечтал сдохнуть, вскрыть вены осколком разбитой бутылки или броситься под машину, чтобы все содержимое черепа размазалось по серому асфальту. Смерть. Такое мерзкое слово. От него внутри все сковывается липким холодным страхом. Депрессия сейчас Луи не нужна. Он все переживет. Хотелось бы в это верить. — Цветы, — Луи шепнул хриплым голосом на ухо одного из врачей. — Кто-нибудь положите цветы на ее могилу, чтобы она знала, что со мной все в порядке. — На чью могилу, Луи? — врач сосредоточен на невнятных словах, что произносит подросток. — Мамы. Прошу, — голос совсем сел и вместо четких слов врач услышал глухое бормотание. Наверняка он думает, что этот парень душевнобольной или что-то еще. Мозг отключился полностью и в ушах образовался ком ваты, заглушающий все происходящее. Прекрасное чувство умиротворенности. Будто его ребра не сломаны вместе с его любовью ко всем людям, а его жизнь полна приятных моментов. Несколько дней потребовалось, чтобы Луи окончательно пришел в себя и собрал все свои мысли в один клубок. Мистер Таллон старался развести его на откровенный разговор, но как же он не понимает, что жизнь подростка полна такого дерьма, что выслушивать это было бы самоубийством. Да и Томлинсон совершенно не хотел выворачивать душу перед человеком, которого даже не понимал. Луи окончательно замкнулся в себе и больше никто не заставит его улыбнуться. — Мистер Таллон, я понимаю, что вы беспокоитесь, но больше я никогда не буду говорить с вами ни о чем, — сухо проговорил подросток. А что он хотел еще услышать? На подобие: « Дядя Таллон, понимаете, тут такое дело, я бы хотел, чтобы мой отчим горел в аду за всю боль, что я перенес, да и моя жизнь полна дерьма, поэтому я бы не хотел впасть в глубокую депрессию, непринужденно болтая с вами, и сигануть с моста. » — Конечно, Луи, но помни, что ты всегда сможешь поделиться со мной, даже когда переедешь в детдом, помни это. — Это мое окончательное решение, я больше никогда в своей жизни никому не доверюсь, — будто отчеканил парень с усталым выражением лица. Немного подумав, он без капли эмоций произнес — Простите. — Я все понимаю, — печально сказал психолог, пожав плечами. Это взбесило мальчишку. Он ни хрена не понимает, насколько на душе мерзко и грязно, насколько сильно болят все внутренности от сильных побоев, насколько он сломлен. Но Луи Томлинсон не будет конфликтовать, он просто судорожно сглотнет подступающий к горлу ком агрессии и отвернется. Все по истине просто. Ему все равно, что он завтра уезжает в дом для брошенных или оторванных от неблагополучных семей детей и подростков. Потому что у него нет места, в которое он бы хотел возвращаться в то время, когда ему плохо и тоскливо. Хотя, этим местом можно назвать кладбище с одинокими, частично заброшенными могилами. Ведь там лежит его самый дорогой человек. Мама. Тихо скрипнувшая дверь вырвала Луи из мыслей, оповещая его о том, что он остался один в своей больничной палате. Два синих глаза-океана безразлично уставились через окно на холодное серое небо. От всех препаратов, которые в него запихнули через капельницу, кружилась голова, а внутри все выворачивало наизнанку. Впрочем завтра его уже здесь не будет. Хоть это придавало ему бодрости. Он покинет эту гребанную больницу и неважно, куда он поедет, главное, что подальше, подальше от белых стен.