Мой заклятый друг

Какой же холодный ветер. Обжигает искусанные губы и лёгкие — строительной пылью. Я сжимаю непослушными пальцами ржавые прутья решётки и смотрю вниз. Он смотрит в ответ. Задирает голову и старается разглядеть во мне слабину. Больше не смеётся. — И что теперь? — его голос глухой, как будто землянистый слой воздуха между нами превратился в густой кисель. В его словах нет вызова, только безысходность. Я поднимаюсь с колен, примёрзшие к железу пальцы ничего не чувствуют. — Так и оставишь меня гнить здесь? — всё-таки усмешка. В сумраке Ямы я могу разглядеть облачко пара у его бледных губ и горящие неизвестным мне чувством голубые глаза. Ненависть? Ярость? Страх? Ни на чьём лице я не видела такого ужаса вперемешку со злобой, что слабая, безоружная девчонка это видит и является главной причиной. На его — хищном, собранном и хмуром — тем более. — Угадал, — слово вырывается с царапающим горло кашлем прежде, чем я вспоминаю главное правило нашей войны. «Никогда не разговаривай с врагом, которого собираешься убить». Он смеётся. Давится спёртым воздухом и всё равно смеётся. Я позволяю себе выпустить его трясущуюся от безрадостного смеха фигуру из поля зрения для того, чтобы на ватных ногах подойти к баррикадам и взять своё оружие. Возвращаюсь назад и наслаждаюсь видом его газетно-белой кожи. Ещё месяц назад он был таким красивым, таким притягательно-опасным. Мой повреждённый глаз, переставший видеть на третий день после пробуждения в больничной палате — маме не обязательно об этом знать, опалённая кожа от брови до скулы, полный рот крови у Серёги — у опасности было имя. Сумасшедшее, до тошноты привлекательное безумие по имени Стас Шутов корчится на сырой земле под металлической решёткой. Боится. Девочку, слепую на один глаз, с лопатой в дрожащих руках. Я черпаю песок и сыплю сквозь прутья ему в лицо. — Ты что, больная?! — на удивление громкий вскрик для задыхающегося от бессилия монстра. Снова задирает голову в надежде на моё благоразумие. Порция щебня рассекает кожу на его лице и шее. Ветер больше не морозит руки, а помогает, отбрасывая волосы назад и свевая в его воспалённые глаза песок с краёв Ямы. — Стой, дура! Я не чувствую усталости. Лопата снова и снова кидает вниз комья земли, камни и осколки стекла. Чудовище пытается вытряхнуть пыль из-под окровавленных век, но лишь ещё больше размазывает по лицу багровые ручейки. В его раны забивается грязь. Мы кашляем в унисон, утонувшие в клубах строительной пыли. Я — надрывая глотку в хрипе, он — давясь. Стас совершает ошибку, опять поднимая голову. В наступившей темноте его лицо почти неразличимо, но я вижу, как битое стекло, прочертив кровавую дорожку по щеке, впивается в подбородок. Он превозмогает боль. — Послушай, — говорит он шёпотом, потому что по-другому уже не может и сплёвывает алое месиво. — Ты не всего знаешь. Твоя подруга, Дашка… это её рук дело. Это она расклеивала фотографии и травила тебя в школе. Хотела отомстить… за меня. Глупая. Думает, что я смогу её… полюбить. Последнее слово умирает в тишине. Горсть кирпичной крошки в рот заставляет его заткнуться. Значит, ты умывал меня в кипятке по её просьбе? Тушил об меня окурки, избивал, душил и кидал в лицо горячие угли?.. …Я понимаю, что он научился подминать песок под себя, когда сильная ладонь внезапно выныривает из-под решётки и хватает меня за ногу. Я вскрикиваю и наобум ударяю лезвием лопаты по скользкой темноте. Под подошвой кроссовок раздаётся хрип. Не промахнулась. По щиколотке поползла липкая теплота. Моя кровь или его — неважно; боли больше нет и никогда не будет. Гроза невинных, с коим сегодня я на полных правах поменялась местами, начинает сыпать проклятья, когда как я сыплю только кашу строительного крошева. Капли пота леденят спину. Я чувствую жар собственного тела и различаю в потоке еле слышных слов: «…ну, и кто теперь чудовище, а, Томка?». Томка. Чудовище Томка. Думает, что это меня проймёт, и я бы не рассекла ему череп напополам, не будь этой решётки. «Откуда такая жестокость?». Я начинаю озираться по сторонам в поисках говорившего, но меня окружает только ночь и умирающий мальчишка под ногами. Всё равно. Пусть ответит за всё. Щупальца непроглядной тьмы жалят меня за плечи, но я не сдаюсь. А он пытается что-то говорить — давно ни слова не понятно. Я откидываю со лба прядь мокрых волос и разгибаю затёкшую спину. Бурлящее сумасшествие во мне желает проверить, насколько крепка клетка. Я наступаю на прутья и чувствую что-то кроме стальной решётки. Его остывшие пальцы сжимают металл мёртвой хваткой. Что-то на долю секунды пронзает моё сердце и вышибает землю из-под ног. Я протягиваю руку вниз, к его лицу, пытаюсь поймать в кулак тихое дыхание. Приоткрытые губы, сухие, как пепел. Клейкая жижа на подбородке. Раз, два. Живой. Эта мысль придаёт мне новых сил, но заставляет постесняться минутной сентиментальности. Я продолжаю закапывать могилу старого друга до тех пор, пока в какой-то момент не понимаю, что оседаю вниз. И вместо падения последовал удар, который приложила мне к щеке клетка дикого зверя. Я прихожу в себя, когда небо над пустошью начинает алеть. Под щекой металлический холод, каждое движение отзывается нытьём всего тела. Я ощущаю опустошённость и бессилие — запас адреналина исчерпан до дна. Превозмогая ломоту в суставах, поднимаюсь на ноги и смотрю в центр своей ловушки. Яма полна почти до краёв, и мой лучший враг, погрязший в песке по плечи, щурится и даже находит в себе силы обнажить в улыбке побагровевшие зубы. Живой. Я сажусь на корточки перед ним. — Ты убит, — говорю и не узнаю свой голос. Он собирается что-то ответить. Приоткрывает разбитые губы и не может выдавить ни звука. Я в последний раз беру в руки лопату и сыплю внушительную горсть прямо ему на лицо. В ответ он даже не пытается её стряхнуть, а лишь смиренно вдыхает песок. Не давится и не кашляет. — Иди домой, — раздаётся голос из-под решётки, настолько живой, тёплый и человечный, будто он копил эту человечность всю ночь, чтобы теперь произнести эти слова. Он знал, что эта фраза тронет моё сердце, и знал, что только сейчас. Оружие с утробным стуком падает из моих рук, я — вместе с ним. Весь мир пляшет перед глазами. Что ты наделала? Что ты наделала, идиотка?! Я хватаю крепления клетки и нахожу в себе необъяснимые силы откинуть её прочь. Подтягиваю своё обмякшее тело к краю Ямы, ловлю его лицо. Мои запачканные пальцы, стёртые до кровавых пузырей, сами стряхивают с него грязь и впутываются в заалевшие волосы. — Я умер тогда, в лесу. — Ты притворялся! — Пускай. Если бы ты меня поцеловала, я бы всё равно ожил! — Опять начитался глупых сказок? А ещё мальчишка! Губы ещё горячие, но больше от ран. Стянутые кровавой плёнкой. Отвратные настолько, что выворачивает наизнанку. Потому что его. Я встаю. Песок и кирпичная крошка хрустят на зубах. Ты обещал ожить. Какой же, чёрт возьми, холодный ветер.