Без оглядки

Юле было невыносимо. Она не могла понять, плохо ли то, что она просто ушла, не оставив даже прощальной записки? Не сломает ли она этим жестом чью-то веру, надежду, любовь или симпатию? Следовало ли ей проявить чуть больше деликатности к чувствам Дениса? Когда-то давно, ещё живя в Северодвинске, она собралась с духом и решительно отринув всё, что было у неё и всё, что было ей обещано родным городом, уехала в Питер, чтобы учиться. Затем втянулась в тусовку рэперов, попробовала себя в баттлах и решительно начала гнуть свою линию. И тогда у неё не возникло ни одной мысли, которая подвергла бы сомнению собственный побег от серых стен и грустной истории Николо-Корельского монастыря, некогда сыгравшего значительную роль в колонизации неприветливых земель Крайнего Севера. Сейчас же, возвращаясь обратно в холод и безразличие, она не могла не думать о том, что же было ей обещано. И с большим, но бессмысленным упорством, Юля отвергала мысль о том, что она могла получить не образование, не знакомства, не интересных людей, с которыми дружила и общалась, не болезненную любовь Дениса, а простые, нелепые в своей глупости покой и счастье. Дурацкое счастье быть чьей-то женой и чьей-то матерью. Совсем не амбициозный поход в магазин по вечерам, школьные собрания и работа среднестатистической женщиной. Юля так измучилась, так эмоционально выгорела за недолгий срок, что, сколь не силилась, не могла понять, что именно следовало предпочесть. Не сама ли она внушила себе свои амбиции и злую колкость? Думать об этом было невыносимо. Почти так же, как и думать о неоставленной записке на сером стеклянном столе. Но больше всего мучило то, что ответа она не отыщет никогда. Как всякий человек, Юля жила в первый и последний раз. Всего лишь единожды. Всё равно, что никогда. Родной Северодвинск встретил Юлю холодом и снегом. В Питере шалил ледяной ветер и надрывно оплакивал горькую любовь двух баттл-рэперов дождь, а на Крайнем Севере шёл суровый мокрый снегопад, укрывающий асфальт томным белым покрывалом. Несмотря на свою недолговечность, снежное покрывало уже несколько дней уверенно держалось на ещё зелёных листьях и траве, вуалью снежинок оседая на подоконниках и пеленой укутывая окна. Юля поморщилась и отогнала несколько совершенно бытовых мыслей о том, чем ей заниматься в милом сердцу городе и как поступить с учёбой. Первым делом следовало навестить мать, которая, конечно же, будет настаивать на том, чтобы Юля вернулась обратно и не губила свою жизнь в неизвестности и вечной мерзлоте. Кассирша на вокзале хмуро оглядела очередь из своего окошечка, недовольно поджав губы, выдала Юле билет на автобус и выставила защиту в виде бумажного листа в клетку, на котором гневно синели буквы: работник ушёл на обед (15 минут). Как всякий человек, обожавший труд, кассирша боялась перетрудиться и всячески оберегала себя от этого. Юля спрятала билетик в карман и отправилась ждать необходимый автобус. Путь от Питера до Северодвинска был крайне неудобным, пролегал через Архангельск и содержал в себе целых два автовокзала. С одного нужно было ехал в сам Северодвинск, а со второго уже добираться до необходимого края города. Когда стрелка часов остановилась на шести вечера, Юля только вошла в старую квартиру. Ехать в больницу к матери не имело смысла, приёмные часы давно закончились. Оставалось лишь ждать следующего дня. В квартире всё осталось таким же, каким это запомнилось девушке. Мать ничего не меняла без веской на то причины. Крохотная двушка на окраине города серела полосатыми обоями и песочным ковролином, одним на все комнаты. В кухне сменился только холодильник и теперь блестел белыми дверьми. Шкафы хранили в себе подаренные некогда сервизы; повсюду следили пластмассовыми глазами мягкие игрушки, которыми Юля играла в детстве; стояли заплаканные воском свечи, которые почему-то нравились её матери; старая синенькая люстра тоскливо свисала с потолка пыльным абажуром. Юля наполнила чайник и поставила на огонь. За окном сгущались сумерки. Её мать была очень сильной женщиной, привыкшей не раздумывать, а просто делать. Пепельная шатенка среднего роста, со спокойным и твёрдым взглядом серых глаз. Сколько Юля помнила себя и знала вообще, мать всегда работала и всегда жила в Северодвинске. Преподавала в средней школе математику и являлась завучем по воспитательной работе. Юля помнила, как однажды зашла в класс матери во время урока, чтобы передать что-то. В классе стояла гробовая тишина, только шорох мела раздавался да жужжала отважная муха, искавшая выход из бетонной коробки. Ученики подняли головы, услышав скрип открывающейся двери, но тут же продолжили записывать формулы, которые появлялись на доске. — Положи на стол и иди, — сказала тогда мать, не отрываясь от дела. Юля повиновалась и поспешно покинула кабинет. Потом она узнала от одной знакомой, что в присутствии матери всегда так тихо. Никто не осмеливается перечить или дурачиться, даже глаза поднимать побаиваются. Таким она была преподавателем и таким человеком по жизни. Юля с тоской вспомнила, что и сама никогда не спорила и не пререкалась. Только когда выросла, научилась с горем пополам отстаивать свои решения. Мать никогда не выезжала за границу, но старалась, чтобы дочь увидела как можно больше. Отправляла в детские лагеря, санатории, записывала в кружки и строго воспитывала, внушая, что в первую очередь нужно быть человеком, а потом уже прочее. Она покупала нищим на улице еду, поливала цветы на подоконниках в подъезде и часто сидела в кресле с книгой. Обладала огромной силой воли, неким внутренним стержнем, который выковала себе сама после смерти мужа. Единственной её подругой была Веро, совершенная противоположность матери, легкомысленная и безрассудная. После отъезда Веро в Питер, мать, насколько знала Юля, больше ни с кем не сближалась. На следующий день Юля отправилась в больницу. По пути купила фруктов. В больнице долго стояла в очереди в регистратуру, чтобы узнать, в какую палату идти, пока не сообразила, что можно было просто позвонить. В палате помимо матери лежали ещё четыре женщины и чахла на окне фиалка. Всё было стерильным и никаким, больнично серо-белым на цвет и с белизной на вкус. — Привет, — мать помахала Юле. Заметив у неё в руке пакет с покупками, заметила: — Не стоило. Две соседки по палате вышли в шумный коридор, одна спала, ещё одной не было. Юля приблизилась к кровати и осторожно села на край. Несмотря на регулярные звонки и краткий обмен актуальной информацией, говорить им было не о чем. Юля не хотела даже вспоминать о Питере и своём горьком романе, но знала, что мать чувствует горечь, досаду, боль и обиду, которые исходят от неё. Чувствует всё, о чём она хочет умолчать. Но спрашивать не собирается. Собрав оставшиеся моральные силы, Юля выпалила: — Я думаю, что вернусь обратно. Мать приподняла брови. — Тебе нужен постоянный уход. Никаких родственников у нас нет. — Уход мне нужен не так сильно, как тебе об этом сказала Веро, — ответила мать, пропуская вторую фразу мимо себя. — Это глупое решение. В Питере у тебя есть возможности, а здесь ты просто будешь жить. Она сказала это таким голосом, словно просто жить недостаточно. Впрочем, для неё именно так всё и было. — Что с учёбой будешь делать? Какую здесь работу найдёшь? Ты об этом подумала? Юля уныло закрыла лицо ладонями и начала тереть щёки. — Ты всё ещё такой ребёнок, — покачала головой мать. — Всё ведь не так просто. Если бы всё было подвластно нашим желаниям, думаешь, много ли людей осталось бы в России? — Мне нечего делать в Питере. Учиться осталось год, пока что я в отпуске по семейным обстоятельствам. Про отпуск Юля лгала. Она ещё ничего не успела оформить и сейчас числилась непутёвой прогульщицей. — По семейным обстоятельствам, наречиям и прочим предлогам, как говорит учительница русского в моей школе. Насмешливый голос матери больно жалил, но отрезвлял. Она умела отвлекать от проблем духовных и душевных. Ведь со всей этой головокружительной любовью Юля совсем позабыла о том, что ей действительно необходимо было сделать. Стараясь сбежать подальше, она просто бежала, не обращая внимания на условности. Теперь же, озвученные матерью, эти условности перестали быть зыбкими и настойчиво стучали по голове. Справки, документы, место жительства, работа и прочее сурово прожигали своей неумолимостью. Юля подумала, что вряд ли существует понятие отпуска по семейным обстоятельствам. А даже если и есть, то он точно не растянется на необходимое ей время. Скорее всего, придётся брать академ. — Я не вернусь, — твёрдо произнесла Юля. Мать вздохнула. — Что-то случилось? — спросила она после некоторого молчания. Юля внешне осталась спокойной. Только опустила взгляд, чтобы не столкнуться с серым льдом в глазах напротив. Мать умела различать тонкие нюансы в чужих глазах, видя всех насквозь. Но сейчас ей это не понадобилось, она просто прищурилась и опять вздохнула. Они и в прошлом неохотно говорили по душам, предпочитая оставаться каждая при своей беде и при своём мнении. — Ладно. Не хочешь говорить, я силком не заставляю. Но подумай о том, что я сказала. Здесь у тебя нет выбора, не возможностей и вообще ничего нет. Кроме перспективы навсегда застрять. — Мне пора, — тихо произнесла Юля. — Я ещё приду. Глаза матери на мгновение вспыхнули тоской, но тут же вернули обычное хладнокровие и бесконечное понимание. Перед уходом Юля с помощью медсестёр отыскала врача и выспросила у него всё. Врач, молодой человек, внимательно оглядывал всех вокруг из-под старомодных круглых очков. В объяснениях он избегал мудрёных медицинских терминов и старался говорить простым языком. — Инфаркт был у Вашей матери. Инфаркт миокарда. Но это ничего, — бодро сказал врач. — Мы уже всё исправили. Он произнёс это таким тоном, словно мать Юли была машиной, неожиданно заглохшей, но вовремя загнанной в ремонтную мастерскую. — Всё хорошо будет! Попьёт таблетки, поменьше нагрузок, побольше приятных новостей. Только не неожиданно приятных. Последите, чтобы всё принимала. Вы же вместе живёте? Юля подтвердила, что вместе. — Список лекарств я вам выдам. Дня через два мы уже Ингу Витальевну выпишем. Следите, чтобы соблюдала диету. Постельный режим две недели, это важно. Но чтобы и как кукла не лежала. Вставать и немного ходить, это полезно. Она курит? Юля кивнула. — А вот это зря. Пока будет поправляться — вообще никаких сигарет! А потом пусть сокращает количество. В идеале, конечно, лучше бы вообще бросила. Ну да… Заканчивать врач не стал, только грустно нахмурился и вздохнул. Потом его схватили две медсестры и увели, в палату, усмирять пациента. Юля постояла ещё несколько минут у окна и отправилась домой. Смена города неожиданно пошла Юле на пользу. Она оформила академический отпуск и быстро устроилась кассиром в ближайший ларёк, чтобы быть поближе к дому. Хозяйка оказалась понимающей и только махнула рукой. Ларёк всё равно не являлся основным её доходом, поэтому и дела она вела в нём кое-как. Когда мать вернулась домой, квартира ожила. Наполнилась шумом телевизора и звуками готовки. В одиночестве Юля редко готовила нормально, питаясь, в основном, чем-то готовым или чем-то, что можно просто разогреть в микроволновке. Теперь же приходилось тщательно выбирать продукты, покупать больше овощей и следить за рекомендациями врачей. Мать помогала советами, рассказывала множество историй, которые приключились в городе уже после отъезда Юли. О разговоре в больнице обе предпочитали не вспоминать. Но Юля знала, что они обязательно к нему вернутся, и мысленно готовилась. Часто начала забредать соседка по площадке, пятидесятипятилетняя Кристина Александровна. У неё не было особенных дел, только остатки времени и грустная мудрость. Дети о ней забыли, внуки её не помнили — все жили в Питере. Оказалось, они сдружились с матерью около года назад. Юля грустила, но одновременно чувствовала себя спокойно. Без ежедневного накручивания самой себя, без въевшихся запахов чужих женских духов и без понимающих до тошноты взглядов Славы. И без Дена. Ещё перед прилётом в Архангельск, она выключила сотовый и спрятала его в своей комнате. Особенных подруг в универе у неё не имелось, ни с кем из тусовки говорить она не хотела, а Веро время от времени звонила на домашний или на материн телефон, зависая на долгие часы. Пару раз она обмолвилась, что Юлю искали некие молодые люди, но даже на расстоянии быстро поняла, что молодым людям можно сказать «удачи!» и больше ничего. На первую же зарплату Юля подключила интернет, и с тех пор Веро часто звонила в скайп. Всё оказалось проще, чем пыталось казаться сперва. Вдали от Питера, с его остро вспыхивающими витринами и маникально сверкающими фонарями, с его судорожными ливнями и бесконечно несущимися куда-то пешеходами, Юля не разлюбила Чейни и не отреклась от него. Она чувствовала, как хрупко и иллюзорно всё, что построено в Северодвинске. Как тонок лёд, который хрустел под её ногами, когда она шла на работу. Если бы Чейни удалось дозвониться до неё или как-то связаться, найти и попросить вернуться её, попросить прощения, то Юля немедленно бы вернулась и простила. Она чувствовала, что уже простила. Каждую ночь, которую провела одиночестве. Каждый час, который провела в ожидании. Каждую секунду, которую провела в сомнениях. И она ненавидела себя за это. Но Чейни не искал и не связывался. Однажды Юля даже спросила Веро, стараясь выглядеть максимально незаинтересованно на камеру: — Ну, что там молодые люди? Всё ищут? — Ага, ищут, — легко согласилась Веро. — Ветра в поле. И солнца в Питере. Не объявлялись больше твои молодые люди. Юля покрылась пятнами. Мать внимательно слушала, но молчала, вглядываясь в дочь. — Они не мои! — Не твои, так не твои. Даже спорить не буду. На этом их разговор окончился. Веро продолжила болтать с матерью, рассказывая какую-то забавную историю из кабака. Она постоянно прерывалась на свой небесно мелодичный смех и даже напевала что-то. Время, словно бы потерявшее Юлю и слегка сбавившее свой неумолимый ход, снова выцепило её в толпе; дни летели один за другим, недели пролетали за час, месяца за день. После холодной зимы, от которой Юля отвыкла в прохладном, но сносном Питере, наступила не менее холодная весна. Наступила она только по календарю, в остальном же всё осталось прежним. Мать выздоровела почти полностью и снова начала курить. Соседка по площадке прочно поселилась у них в кухне. Тоска не проходила. Юля ловила себя на ощущении, что всё ещё ждёт звонка или чего-нибудь такого. Сердце замирало при каждом звонке в дверь, на домашний или в скайпе, но это всегда оказывался кто-то другой. Нужно было лишь включить свой смартфон с питерским номером, чтобы тут же обрести то, чего сердцу хотелось, но Юля понимала, что это оказалось бы ошибкой. Но ещё больше она боялась понять, что Чейни её особенно-то и не ищет. И не ждёт. И давно уже вернулся к обычному образу жизни. А на баттлах рядом с ним стоит какая-нибудь хорошенькая девочка, каждый раз новая. Юля ненавидела её, себя и всех подряд. Вечерами, скользя по интернету и ютубу, она специально избегала всего, что хоть как-то относилось к Слову СПБ, больше повторения боли страшась безразличия. Одновременно с весной пришло время разговора с матерью. Они встретились на балконе, где мать курила, а Юля развешивала бельё. — Вернись в Питер и закончи обучение. Остался всего год. Потом делай, что хочешь. Юля не торопясь развесила кофты, расправляя каждую складку. Снег плотной шалью лежал в ветвях дерева, которое встречается в огромном множестве в любом дворе, но никто не знает, как оно называется. — Я взяла академ, чтобы остаться с тобой. Вот уж не думаю, что они меня примут с распростёртыми объятиями, — на верёвках появился пододеяльник, простынь и наволочки. — Так что, год я пока сижу здесь, а потом… Да, окончу. Но всё равно вернусь. Расчёт Юли был прост и незамысловат. Со времени её побега прошёл почти год. Если она вернётся и будет вести себя тихо, не наталкиваясь на всех подряд знакомых, то вряд ли снова увидится с Деном или Славой, или другим их общим другом. А значит, избежит соблазна снова возобновить те пагубные для её души и карьеры Чейни отношения. Мать почесала шею свободной рукой и затянулась. — Из-за меня? — спросила она прищурившись. Лгать ей было бесполезно. А если ещё и ложь применяли для утешения её самолюбия, то мать вообще глубоко оскорблялась и могла долго игнорировать того, кого поймала на лжи. Исключений она никому не делала. — Нет. — Из-за тех молодых людей, о которых вы говорили с Веро? Юля замялась, но выдохнула слабое: — Да. Мать продолжала щуриться. Из-за серых туч выплыло солнце, лениво осыпая холодными лучами всё вокруг. — У меня был не очень удачный роман. И мне теперь тяжело находиться в Питере. Дома мне спокойнее, — в противоположность сказанным словам Юля начала нервно поправлять уже развешенные вещи и натягивать пальцами бельевую верёвку. — Да уж вижу, — насмешливо отозвалась мать. Юля зажмурилась, ловя на лицо робкое солнечное пятно. Женщина продолжила. — Питер — не единственный город. У тебя будут хорошие возможности и в Москве. Даже Архангельск, и тот побольше нашего городка. Но если уж переезжать, то или в Питер, или в Москву. В остальных случаях ты просто меняешь шило на мыло. Мыло, может, и клубничное, но всё равно мыло. — А менять шило нужно на тесак, — улыбнулась Юля. — Подумай, — мать тоже улыбнулась. Скупо, но искренне. На этом разговор был окончен. Больше они к нему не возвращались. Вопреки собственным словам о том, что ей нужен только родной город, Юля последовала совету матери. Она задумалась. В Питер дорога был заказана. Туда бы Юля не вернулась ни за какие деньги. Слишком много хранили мостовые и набережные, о слишком больном помнили дворы-колодцы и подъезды, пропитанные тёплым запахом сырости. Но Москва — совсем другой город. Новый, торопливый и сумбурный, ничего не знающий и помнящий лишь про деловые встречи и дела. Там никто не знал Юлю и никто бы не напомнил о горькой, до сих пор бередившей душу любви. Это действительно был шанс. Возможность, как говорила мать, которая обожала это слово, вставляя его в каждый разговор с дочерью. Пока весна неспешно перекатывалась с боку на бок, а холодное лето уныло маячило где-то впереди, Юля думала. Ларёк, в котором она работала, осточертел хозяйке, и та его с удовольствием продала под какой-то магазинчик батареек и пультов. Новые хозяева сразу поставили на работу какого-то меланхоличного парня, который разбирался в ассортименте на чисто бытовом уровне и почему-то упорно путал пальчиковые батарейки с мизинчиковыми. Юля не стала отчаиваться и устроилась кассиршей. Теперь приходилось вставать пораньше и ехать на троллейбусе пять остановок, но платили побольше, чем в прежнем месте, поэтому она особенно не возмущалась. Мать окончательно оправилась и принялась за репетиторство. Соседка по площадке готовила безумно вкусные пироги с рябиной и черёмухой. Время шло. Ближе к июню Юля позвонила в институт с намерением осенью вернуться, доучиться год и отчалить в Москву. В институте вежливо и немногословно поздравили с выздоровлением матери, сообщили о необходимых документах и заверили, что будут ждать. Голос у секретарши был томным и совершенно не деловым. В мыслях она уже давно сбежала с рабочего места, Юля для неё существовала зыбко. В уже наступивший июнь Юля словила депрессию. Она вспомнила две недели в Черногории, две недели её маленького счастья, и внутри всё пронзительно заметалось и заныло. Хрупкий душевный покой нарушился. Юля похудела, побледнела и даже на рабочем месте её попросили взять больничный и пару деньков отлежаться. Вид у неё был отчаянный и унылый. Сны сменились бодрствованием наяву, ночи проходили в мечтаниях и иллюзиях, которые генерировал мозг Юли. Она снова начала писать, выплёскивая накопившиеся внутри тоску и боль. Получалось что-то похожее на лирический рэп, который Юля не очень хорошо переносила, но ей было наплевать. С этим ей не трек записывать и не на баттл выходить. Скорее всего, ей уже вообще не выйти на баттл. Мать и соседка не лезли с расспросами, предпочитая лишь отпаивать чаем и позволять гасить отчаяние пирогами. Веро по скайпу много и в пустоту болтала, выдавая столько забавных анекдотов и историй, что любой юмористический сайт в сети удавился бы за такое количество контента. Изредка Юля посмеивалась, улыбаясь больной улыбкой, и говорила: — Ты всё это придумываешь, признайся! Веро вздыхала, беря вербальную паузу. — Если бы я ещё и придумывала, то пошла бы в эти, как их там… в стэндаперы. Вот уж кому не занимать фантазии. А у меня жизнь такая и глаз намётан. О молодых людях они не говорили. И Веро, вероятно, наученная матерью, вообще избегала любовной темы. Хотя скорее всего, она просто снова пользовалась своей нечеловеческой способностью считывать всё с чужих лиц. В меланхолии и в сборах в универ лето прошло неожиданно быстро. Юля с трудом помнила, чем она занималась вообще, как проводила дни и где была. Запомнился лишь молодой человек, охранник в магазине, где она работала. Парень постоянно смешил её, а сам улыбался словно бы украдкой. И глаза у него были всегда немного грустные, хотя характер совершенно иной. Он потому только и запомнился, что напоминал Юле Чейни. Она неосознанно тянулась к нему, много времени проводя на работе в его компании. Но за пределами встречаться избегала. Ей казалось это предательством, так быстро начинать отношения. Несмотря на прошедший год, она всё ещё трепетно хранила в груди коробочку с чувствами к Дену и с хорошими воспоминаниями с ним. Перед самым отъездом в Питер Юля нашла свой смартфон. Покрутила в руках, подышала на экран, небрежно вытерев его потом о свитер, но включить не решилась. Так и смотрела на серый корпус, мысленно считая царапины и сколы. — Ужасно! — сказала мать с возмущением глядя на видавший жизнь телефон. — И это до сих пор работает? Как ты можешь так относиться к дорогой технике? — Он нормальный, — с досадой ответила Юля, тут же пряча смартфон. Объяснять матери, что смартфон за шесть тысяч — это не такая уж и дорогая техника, было бессмысленно. Она всё равно бы не поверила. Она относилась к тому типу женщин, которые плохо ладят с электроприборами любой категории, а потому часто создают вокруг них культ. Таким образом у мамы даже самые ненадёжные вещи жили гораздо дольше, чем им позволялось в самых смелых мечтах разработчиков. В Питер Юля прилетела ночью, почти в восемь вечера. В аэропорту её встретила радостная Веро. Стиснула в объятиях, оглядела с ног до головы прищуренным взглядом стальных глаз. Юле почудилось, что через глаза Веро сам Петербург пытался понять, может она снова порхать по его мостовым или нет. И кажется, она могла. — Рада видеть, что ты снова нормальная, — бросила материна подруга с косой, хитрой улыбкой. — Идём. Ни в общежитие, ни снова в съёмную квартиру Юля не хотела. Поэтому попросилась жить к Веро, которой часто не было дома, и которая относилась к нему абсолютно наплевательски. — Двери моего дома всегда открыты, — пожала плечами женщина и, чуть подумав, добавила: — И окна тоже, кстати. Возвращаться к учёбе и привыкать серому Питеру пришлось в спешке. Юля тянула с поездкой до последнего и приехала буквально в притык, всего за три дня до начала занятий. К счастью, ученицей она оказалась достаточно неплохой и сразу включилась в деятельность. Ездила к универ новой дорогой, купила необычную блузку и начала каждый день делать зарядку. Юля неожиданно почувствовала себя обновлённой. Город, в котором её всюду ждали одни воспоминания и желчная тоска по несбывшемуся, благосклонно не мучил её тем, что началось и кончилось в отчаянии. Впрочем, и сама Юля сохраняла предельную бдительность, не заходя в бар и не попадаясь никому из их легиона. В то же время она понимала, что это не её бдительность, а вежливость Славы и Чейни. Это убивало. Неужели всё действительно было настолько спонтанным и бессмысленным, что, услышав пару отказов от Веро, Чейни просто пожал плечами и прекратил искать её? Юля не знала. И не включала телефон из страха быть ненужной, понимая, на самом деле, что вовсе не в телефоне дело. Когда все деревья начали плакать золотой листвой, а в календаре навязчиво замаячила зима, произошло то, чего так страшилась Юля. Встреча с Денисом. — Будь дома не раньше семи и не позже девяти, — наставляла Веро, выпроваживая девушку погулять. Юля не сопротивлялась. Она давно уяснила, что легче согласиться и сделать по-своему, чем доказывать нечто, в чём сама сомневаешься. А с Веро иначе не бывало. — Хорошо, — кивнула Юля и выскользнула из квартиры. Улица швырнула девушке за шиворот горсть пыли и почти сгнивших листьев, ударила по ушам громким, нетерпеливым гудком и бескомпромиссно указала глазам до боли знакомую фигуру. На скамейке у дома, где обычно гнездились питерские бабушки, ничем не отличающиеся от бабушек остальных городов, сидел Чейни. В старой синей куртке, в чёрных джинсах и серых кроссовках. Он сидел с закрытыми глазами, откинув голову на спинку, и, кажется, дремал. Юля замерла, так и не закрыв подъездную дверь. В голове мелькнула мысль, что ещё можно вернуться в квартиру, объяснить Веро ситуацию и остаться, сделав вид, что всё нормально. Потом, правда, пришлось бы долго утешать самолюбие и оправдывать собственное малодушие. Но тут же эту мысль вытеснил первый куплет трека Дена «мышеловка». Юля и в самом деле почувствовала себя пойманной в мышеловку, хотя трек был совсем не о том. Девушка аккуратно закрыла железную дверь, сморщив нос, когда магниты громко ударились, и робко сделала два шага. Внутри было что-то неладно, что-то не так. Сама встреча происходила не так, как Юля иногда представляла её. В воображении Ден был бледный, с горящими глазами от бессонных ночей и жаждущий немедленного объяснения. И она сама там всегда кричала, пыталась его ударить, но сдавалась под напором его непреклонных заверений в любви. На деле же была скамейка, бледный, но не дикий, дремлющий Чейни. Была сама Юля, с точившими её голову змеями сомнений, и синей шапкой поверх головы. А чего-то не было. И всё теряло смысл. — Чейни, на лавке, без шапки, — Юля улыбнулась, исковеркав первую строчку вспомнившейся песни. — Ничей. Улыбка вышла совсем не больной и не судорожной, как год назад. Обычная вежливость. Словно она улыбалась молоденькой кассирше, перепутавшей кнопки кассового аппарата. Чейни мгновенно проснулся от звука своего псевдонима, который за много лет сросся с ним и стал именем. — Привет, — Ден тоже улыбнулся, но неуверенно. Он потянулся, размял затёкшую шею и сел нормально. Выглядел Ден сонным и не осознающим своё местонахождение. Под глазами синели полукруги от постоянного недосыпа. Бессонные ночи всё же были, и Юля мысленно поставила галочку на этом пункте, но не испытала никакого удовлетворения. Только досаду за то, что он не высыпается, хотя дел, скорее всего, как всегда полно. — Как ты? — спросила Юля, чтобы просто что-то спросить. Ден рассказал о том, что творится на площадке, мелкие новости из жизни, несколько раз вспомнил про Гнойного. — Он теперь при каждой встрече дебильную шутку рассказывает. Если встретитесь, оценишь. Вдаваться в подробности Чейни не стал и замолк, прежде задав ей тот же вопрос, что она ему. Юля подумала и рассказала о том, что случилось с матерью, как шло её выздоровление. Свои метания и мысли, унылую работу и хандру в родном городе оставила при себе. Про сопливые текста она вспомнила со стыдом и тоже не стала о них говорить. В итоге у них вышел короткий разговор людей, которые когда-то давно были лучшими друзьями, а теперь встретились и не знают, что делать. Годы дружбы ворошат в груди что-то тёплое, но это всего лишь угли, которым уже не стать пламенем. Оба знают это, но стараются быть приветливыми и вести себя по-свойски, но между тем стараются и поскорее разойтись своими дорогами. О расставании и хаотичном побеге Юли оба пока подчёркнуто не упоминали. Когда все темы были исчерпаны, Юля спохватилась: — А ты чего здесь? Чейни нахмурился, осмысливая вопрос. Юля подумала, что у него, скорее всего, тоже были какие-то фантазии и иллюзии на тему их встречи. И они тоже не вязались сейчас с реальностью. — Твоя подруга, Вера… — Веро, — машинально поправила Юля, делая чёткое ударение на последний слог. — Ну да, Веро. Это её адрес же. И вот, когда ты уехала, я искал тебя. И Слава нашёл телефон и адрес этой Веро. По телефону она сказала, что мы ошиблись номером и скинула. А когда пришли к ней, то сказала катиться к чёрту. И что если я приближусь к тебе, то она устроит мне крупные проблемы. Я сначала подумал, что это всё брехня. Но потом Замай рассказал, что она любимая певичка кого-то, — Чейни многозначительно указал пальцем в небо. — И что неизвестно, конечно, что она может, но связываться лучше не стоит. Откуда у тебя только такая подруга? Юля поморщилась и покачала головой. Томная и изящная Веро, умевшая слушать и красиво петь, была очень любима в богемном обществе Питера. А богемное общество включало в себя не только художников, музыкантов и писателей, но некоторых весьма известных деятелей искусств, которые не относились к творчеству напрямую. Так что в наличии нужных связей у Веро Юля не сомневалась. Другое дело, что, зная саму Веро, она сомневалась, что та пустила бы их в ход. Веро была из тех женщин, что могут очень много и громко угрожать, но при этом ничего не делать. Их коварный удар наносится тогда, когда ты не ждёшь его. — И мы не стали с ней связываться, — продолжил Чейни, не дождавшись ответа. — Но больше ничего не было. В институте ты особенно ни с кем не общалась, а адрес твой там давать отказались наотрез. На площадке тоже его никто не знал. Поэтому я просто иногда звонил Веро и приходил к её дому. Даже в квартиру не поднимался, только случайно ловил у подъезда. Примерно зимой, она сказала, что я ей окончательно надоел и что ты уехала в Северодвинск. Назвала район и снова велела катиться к чёрту. Я летал в Северодвинск раз шесть, почти по неделе шатался там по улицам и дворам, но тебя так и не встретил. Он замолчал. Юля поражённо смотрела на него. Ден был так близко к ней. И искал её, не сдавался, даже обратился к вредной Веро, на которую Юля уже мысленно обиделась. — Недавно Слава рассказал, что один его знакомый знакомого и далее по цепочке видел тебя в Питере. Звучало это, конечно, так, словно самый первый проезжая на трамвае, случайно уронил в сумку и в щель между дверьми увидел кроссовки ну один в один как у тебя. И каждый раз, когда он передавал эту информацию дальше, подробности становились всё более странными и размытыми. Я уже не надеялся, но всё равно попёрся туда, где тебя якобы видели. Проторчал там полдня, пока не додумался ещё раз поговорить с Веро. Звонить ей бесполезно, она уже давно определила мой номер в чёрный -список, но можно было сходить. И я пришёл. — Я… — Юля не знала, что сказать. Всё, что она думала и всё, что беспокоило её, неожиданно схлынуло, как грязная талая вода по весне. Ден молчал. Он не смотрел на неё, потирал замёрзшие руки, изредка поднося их ко рту, чтобы отогреть. Юля, наоборот, смотрела только на него. Куртка совершенно не осенняя, легко продуваемая. Кроссовки летние, в них Чейни предстал перед ней впервые. Тоже не годились для мокрого октября. Ни шарфа, ни шапки, ни перчаток, разумеется. Потому что не подумал или лень было искать. Потому что она, Юля, не положила заботливо на тумбочку, потому что не сказала, что так не ходят, что холодно. И спит, и ест как придётся, скорее всего. И про стирку вспоминает тогда, когда одежду нельзя впихнуть в стиральную машинку. А в корзине для белья лежат полотенца, потому что в шкафчике склад одиноких носков. Юлю накрыли вспоминания, судорожные, отзывающиеся в груди болью. Не свежей, а слегка притупившейся. Вроде как поцарапаться и, забывшись, шаркнуть больным местом об стену. Она почувствовала, как мелко затряслись руки. Хотелось не то обнять, не то залепить пощёчину. Накричать, чтобы валил отсюда и больше не показывался. А потом зайти домой и реветь белугой, глуша себя подушкой. На мгновение ей показалось, что они уже умерли, а этот разговор, словно трогать любимого мертвеца. Но она отогнала эту мимолётную мысль. — Прогуляемся? Ден посмотрел на неё. Моргнул несколько раз и кивнул. Они побрели к мосту, петляя дворами и перебегая истерично гудящим машинам дорогу. Мимо магазинчика с названием «диета 18», чья вывеска хищно поблёскивала; мимо «улыбки радуги», совсем неулыбчивой и не радужной. Дальше через мост с хмурой и недовольной чем-то Невой, неспешно нёсшей свои воды по своим речным делам. Навстречу им выпрыгнули песочного цвета дома с окантовками крыш и многочисленными квадратами окон. Свернув с Ивановской на Бабушкину, они незаметно добрались до метро и тут же вскочили в первый вагон. Юля грустно примостилась в самом углу, а Ден верно стоял рядом, загораживая её от редкой толпы. Сейчас было ещё не самое время давки, но буквально через полчаса все люди начнут возвращаться с работы. Люди входили и выходили, кто-то оставил книгу под сиденьем. Юля машинально наткнулась на неё рассеянным взглядом и попыталась разглядеть название, но не смогла. Через секунду потрёпанная книжка была сурово задвинута почти к самой стене изящной ножкой на высоком каблуке. Ножка явно испытала удивление и попыталась нашарить то, что толкнула, но книгу теперь можно было вытащить только встав на колени. Доехав до конечной, Ден и Юля вышли вместе с толпой и, влекомые ею очутились на поверхности. Медленно побрели прочь от метро, останавливаясь на каждом светофоре и пропуская теперь каждую машину. Не разговаривали и не смотрели друг на друга. Не держались за руки. Юля чувствовала, как воспоминания ворочаются, потревоженные этой прогулкой. Буквально год назад они были здесь. И теперь тоже здесь, но только он и она, к которым множественное число не применимо. На Благовещенском мосту, который успел сменить кучу имён, но всё равно не дотягивал до Славы, Юля остановилась. Вцепившись в красивые чугунные перила, которые просто обожали туристы, она свесила голову вниз. Ден присоединился к ней и замер рядом, зажмурившись. Говорить было не о чем. Ни о том, как Чейни легкомысленно думал, что можно всё оставить и так, что можно бесконечно встречаться с множеством девушек, чтобы сберечь одну Юлю. Ни о том, как Юля, услышав немецкую поговорку от пьяного баттл-рэпера, решила не лечить рану, а просто отрезать то, что болело. И уж тем более ни о Веро, которая рассудила, что никому из них не нужно больше терзать и терзаться. И которая, скорее всего, была права. За их спинами шумел поток желтоглазых машин. На город опустился вечер и над ними зажегся фонарь, поймав и резко очертив их тени на асфальте. Тени неловкие и одинокие, несоприкасающиеся, как и их хозяева. Юля не чувствовала обжигающего холода перил и смотрела вниз, в тёмную воду. Она вдруг остро почувствовала, что они не будут вместе. Никогда. Это просто не для них. Это лишь снова заведёт их в пустоту и тупик. Им придётся лгать, оправдываться, скрываться, чтобы в итоге устать от всех, от друг друга и самих себя. Отношения, построенные на лжи, стоят до тех пор, пока в фундаменте не появятся нестыковки. Или они будут вынуждены постоянно выслушивать оскорбления и подколки. Это будет расти и расти, от пересудов за спиной до открыто выраженного порицания. И тогда, они могут обвинить в этом, опять же, друг друга и самих себя, потому что винить некого. Нева была тиха и задумчива. Юле захотелось перевеситься и рухнуть в неё, чтобы та спрятала её навеки. Чтобы не пришлось принимать какое-либо решение. Чтобы хоть раз не нести ответственность. Юля была готова отдать за свою любовь всё, что у неё было, но этого было мало. В голове стучало никогда никогда никогда никогда никогда никогда никогда никогда Самое жестокое и злое слово. То, что не хотелось слышать. Никогда. Когда поток машин начал иссякать, они ушли прочь с моста и побрёли по Английской набережной. Шелестели волны и звёзды пытались таинственно сверкать с небес, но их свет бесцеремонно перебивался светом Питера. Обратно во двор дома Веро они вернулись поздно. Но Веро не звонила Юле, и свет в её квартире не горел. — Кажется, конец, — сказал Ден, высматривая что-то в чужих окнах. Он сказал это не задумываясь, имея в виду их прогулку. Но Юля вздрогнула и быстро вскинула свой взгляд. Она страшно боялась этих слов. Но, кажется, это и впрямь был конец. — Ты думаешь? — спросила Юля, пытаясь удавить тоску внутри. Ощущение было, словно девушка пыталась удавить саму себя. Ден мрачно кивнул. До него дошёл смысл юлиного вопроса. — И это всё? — Всё. — Бесповоротно? — Бесповоротно. Они замолчали. Юля чувствовала слёзы, физически ощущала, как они катятся по щекам, но слёз не было. Только сухой надломленный булыжником в горле голос. Чейни вздохнул и, кивнув Юле напоследок, медленно направился в сторону метро. — Может, подкинем монетку? — крикнула Юля. Чейни остановился. Не поворачиваясь, ответил: — Если решка, я привезу тебе корзинку со всякими сладкими штуковинами, которые ты любишь. Только не лги себе. Пожалуйста. Юля стояла у подъезда и смотрела, как фигурка Дена легко растворяется в черноте дворов. Он всё понял и тоже обо всём подумал. И тоже не знал, стоит ли снова со всей дури разгоняться и нырять в эту бездну. Один раз их уже утянуло на дно. Было больно вытаскивать крючки привычек из ног и распутывать сеть обид, самообмана и самовнушения. Раны горели и даже спустя год покалывало в груди от воспоминаний. Стоило ли добровольно входить в уже знакомый омут. Юля размяла деревянные пальцы и начала рыться в карманах в поисках хоть одной монетки. Глаза её забегали по мутным очертаниям скамеек, деревьев и машин. Где-то сверху всхлипнула форточка, резко закрытая твёрдой рукой. Монетка нашлась в джинсах, но не пожелала оставаться в руках и прыгнула на асфальт. Юля выругалась и начала искать её, подсвечивая себе телефоном. Когда блестящие пять рублей, наконец, нашлись, лежали они в крохотной лужице. Орлом вверх. Юля вздохнула и набрала сообщение, на номер, который знала наизусть. «Чтобы завтра корзинка была у моей двери ровно в восемь утра. KIWI». Юля подняла монетку, отряхнула её и сунула в карман куртки. Дома ждала картошка в холодильнике и чайник на плите. Веро могла и быть дома, и отсутствовать. Иногда на неё находило бессветное настроение. Чейни не имел привычки опаздывать, поэтому следовало завести будильник. И снова нырнуть. Без оглядки.