Без оглядки

Опять и снова. Снова и опять. Опять. И. Снова. С-н-о-в-а-и- — Киви! — Карелин резв, бодр и празднично пьян. Победа в копилку. — Очнись! Я третий раз уже ору: мы сейчас поедем по городу, ты с нами? Юля отрицательно качает головой и улыбается. Улыбка у неё больная, с опущенными уголками и надрывно сжатыми губами. Слава пожимает плечами и утешительно хлопает её по плечу. Он сочувствует, но не понимает. Всё ему в жизни легко и не путанно, но то, что происходит между генералом и наикрутейшей на баттлах девчонкой трудно. Юля тяжело выдыхает и покидает Альфа-бар. Внутри набухает что-то мерзкое, склизкое, с кровью и гноем. Оно мешает дышать, из-за него трудно ходить и очень больно моргать. Говорить практически невозможно. Питер встречает её прохладным осенним ветром и пьяным смехом. Где-то совсем рядом слышен голос Букера, а подальше снова хихикает Слава, опять воспроизводя какие-то отрывки из баттла. Юля отходит максимально далеко от них и оборачивается, чтобы окинуть всю толпу одним взглядом. Огромное море людей, никого не разглядеть. Только Чейни. И он уходит с другой. -о-п-я-т-ь *** Если бы Юлю спросили, о чём она думает, то она бы ответила, что продумывает текст баттла. Если бы баттла не было, то она бы сказала, что думает кого вызвать. Возможно, заговорила бы о погоде, о ценах в магазинах, что опять растут. О тупых соседях, которые, очевидно, мечтают просверлить стену насквозь. О странном мужике с плакатов, заявляющим, что ему не плевать на нужды граждан. О том, что какая-то гадкая садовница, которой, видать, своего сада мало, решила посадить под Юлиным балконом фиалки, на которые у Киви аллергия. Юля бы только не сказала, что все её мысли, вообще-то, о Чейни. И нужно совершенно не знать её, чтобы спросить такую несусветную глупость. Слава хорошо знал Юлю. — Хватит загоняться! Юля подняла безразличный взгляд на Славу и меланхолично кивнула. Осень действовала на неё как ушат ледяной воды. Нетипичный сентябрь, отвратительно дождливый и холодный, заставлял ходить в куртках и даже шапках. Днём температура не поднималась выше семи градусов, ночи продирали стужей ветра насквозь. В квартире, куда её пригласил жить Ден, тоже было холодно. Небольшая двушка с окнами на дорогу, на которой вечно шумели автомобили. Юля там жила почти одна, присутствие Чейни ощущалось лишь запахом его одеколона и редкими встречами по утрам и вечерам. Он работал кем-то и где-то, Юля даже не знала этого. Она вообще очень многого не знала. Ден не был разговорчивым. Сама она заочно училась, тоже работала. Перекладывала вещи с места на место в графике два через два. Вечерами зубрила особенно сложные темы, пытаясь вникнуть в их суть, но неизменно упуская что-то важное в своей жизни. Так говорили ощущения. И Юля верила. Они начали жить вместе недели две назад. До этого почти год встречались, а ещё раньше глупо переглядывались, словно парочка подростков по весне. Юля знала, что будет тяжело. У Чейни репутация человека, не встречающегося с девушками дважды. Ни одна его пассия не повторилась, ни разу за всё то время, что она сама следила за его личной жизнью. Предполагать, что он волшебным образом изменится ради той самой и единственной, было глупо. И Юля не тешила себя надеждами, отчаянно целуясь с Деном под ледяным питерским дождём. Она твердила себе, что всё это просто роман. Надо радоваться, что он вообще согласился. Чейни не хотел афишировать отношения. они загрызут тебя И это тоже было понятно. Все тут же бы оправдали все её победы постелью. Столько шуток ходило о том, что они спят, хотя тогда они ещё и не спали. Юля знала, что если правда откроется, если все узнают об их романе, то слово «загрызут» даже вполовину не передаст того, что с ней сделает толпа. Нужно было скрываться, назначать свидания подальше от основного обиталища их легиона. Прогулки в парках и на набережных Невы были для них сумасшедшей дерзостью. Они шифровались лучше разведки. Со стороны ничто не указывало на то, что между ними может быть хоть что-то. Но было так странно ощущать эту эйфорию. Несносная любовь танцевала в пустынных дворах-колодцах, пряталась в тёмных парадных и просила-просила-просила не разлучайся Просила всего и сразу. Просила весь мир, все звёзды на небе, каждую улыбку и каждый вздох. И они отдавали это. Приютом им стали заброшенные скверы, тесные улочки. Безумные поцелуи, объятия. В горе и в радости. В сумасшествии и отчаянии. Разве могла она подозревать, что способна на такую любовь? Совершенно первую. Какую писали художники и поэты. О которой все тайно вздыхали, называя глупой ересью. Юля помнила, как они впервые занялись любовью. Весь день кружили по городу, даже наткнулись на каких-то знакомых. Чудом избежали расспросов, смеялись и обнимались. Держались за руки, лавируя между прохожими и столбами, чтобы не размыкать ладоней, чтобы никто не прошёл между ними. Это казалось таким важным. Ден вызвался проводить её до парадной, потом до квартиры. И Юля сумела убедить его, забираясь руками под футболку, что ей очень нужно, чтобы он проводил её до дивана. Он поспешно согласился, пытаясь вслепую, наощупь расправиться с её лифчиком, с ужасной застёжкой, вечно заедавшей при растёгивании. В какой-то момент ей стало совсем неловко, но он лишь развернул её к себе спиной, расцеловывая плечи и покусывая шею, и снял бюстгальтер. Они жадно и горячо целовались, смотрели друг другу в глаза. Юля запомнила каждое прикосновение, каждую незначительную деталь. Ден часто закусывал и облизывал губы, смотрел расфокусировано. Двигался рвано и взахлёб. Руки у него были прохладными, подушечки пальцев жёсткими, волосы нежно колючими, а желание — невозможным. Потом настал период спада отношений. Её сессия, его работа, общая занятость на площадке. Время развело их по разные стороны. И Юля, пожимая плечами и легко улыбаясь, говорила, что всё в порядке. Что нужно давать друг другу немного отдохнуть. Чейни появлялся каждый раз с новой девушкой. По вечерам они созванивались в скайпе или по телефону, разговаривая о чём попало. Ден спрашивал. Всё в порядке? Ты такая бледная в последнее время. Девушки — это просто для вида, ты ведь понимаешь? Юля понимала. Улыбалась расспросам и уверяла в своей полной понятливости. Полной понятливой понятливости. А вечерами в ступоре смотрела в окно, и в голове её крутилась фраза «любовь живёт три года». Фраза ли, цитата? Книга, кажется. Сколько проживёт их с Чейни любовь? Может ли это вообще быть любовью? Это могла быть банальная страсть. Мимолётное увлечение, которое стало одержимостью с её стороны. Юля понимала, что учёба проседает, общение с другими кажется не таким интересным. И всё вокруг смазывается, обретает нечёткую структуру и прекращает быть однозначным. Всё растекается. А в голове остаётся один образ. И это чертовски пугало. Через несколько недель, когда работа и учёба отошли на задний план, они снова начали активно встречаться. И всё вернулось в почти прежнее русло. Только теперь они часто бывали на квартире Чейни. Он по-прежнему исчезал с тусовок с различными девицами. И иногда Юля даже оставалась там с ночёвкой, встречая утро всегда в одиночестве и молитвах, чтобы не обнаружить чужие волосы или не уловить чужие духи. Забавы ради Ден оставлял на кухне, в ванной, в гостиной забавные записки на нежно-зелёных стикерах, ободрявших её. У Юли было много знакомых в Питере, но совсем мало поверенных. Всего лишь двое, вообще-то. Она неожиданно тесно общалась со Славой Карелиным, сильным батллером их рэп-площадки. Время от времени они пили в родном Альфа-баре, болтали о всякой ерунде и важных вещах, утром, как правило, начисто забывая всё. Оставались только чувство теплоты и головная боль, если в их барной карте вечером были остановки на особенно алкогольных напитках. Слава же впервые заставил Юлю выпить странноватый коктейль «Боярский», заявив, что это самый популярный в Питере напиток. — Ты белые ночи видела? Юля кивнула. — А на разводные мосты смотрела? — Карелин дождался кивка и, хихикая, продолжил. — Осознавая, что осталась не на том берегу. Юля поморщилась. Один только раз, впервые приехав сюда, она действительно облажалась подобным образом. — Ну вот. А «Боярского» не пила! Не порядок! Коктейль оказался не таким уж крепким. Больше сладким из-за гренадина и горячим из-за табаско. Водка почти не чувствовалась. Юле пришлась по вкусу версия с добавлением спрайта. Лонг дринк, как сообщалось в барной карте. Карелин лишь пожимал плечами и хитро улыбался. Слава всегда говорил, что генерал — он только так звал Чейни — просто все уши прожужжал про неё. И жаловался на то, что Ден постоянно проводит с ней время. Валить на него свои сомнения не хотелось. Да и в целом было глупо, ведь он бы тут же принялся разубеждать Юлю. Слава являлся отличным другом и потрясающе убедительным оратором, если прикладывал к этому хоть каплю усилий. Второй оказалась старая подруга матери, женщина по имени Вероника, которую с детства на французский манер звали Веро, с ударением на последний слог. К ней Юля питала нежное чувство, Веро в детстве баловала её. Выслушивала секреты, водила на разные концерты, пела детские песенки. Мать была занята их выживанием, а Веро, кажется, никогда по жизни особенно не была занята. Она мечтала стать актрисой, стала певицей, уехала в Питер, чтобы петь в небольших ресторанчиках и клубах. Вышла замуж в двадцать пять, родила сына, но не особенно интересовалась им. Больше всего Веро любила бывать у матери в гостях и часто зазывала ту в Питер. Мать отказывалась, Веро не сдавалась. Она ещё очень любила Юлю, привозила ей всякие забавные вещицы. Получая в Питере неплохие деньги, она однажды вернулась в родной город с высокой немецкой куклой, стоившей по временам девяностых чудовищно дорого. И подарила трёхлетней Юле. Мать упорно отказывалась, но Веро была куда более упёртой. В Питере Веро жила в Невском районе на правом берегу Невы. Элегантная квартира-студия в стиле гранж с обилием всех оттенков серого. Несмотря на то, что с цветоводством и растениями в целом у Веро плохо клеилось, на полу возле окна толпились цветочные горшки, являвшиеся чем-угодно, но не горшками. В одной части кружек, небольших бочонков и ваз робко бледнели денежные деревца, алоэ, фикусы и герань — самые стойкие. Другая часть временно пустовала, пока мамина подруга подыскивала новых зелёных жертв. — Привет! — Веро отличалась завидным жизнелюбием, хотя и имела вид томный и богемно-болезненный. Бледное худое лицо, огромные глаза и небольшой рост придавали ей схожесть с ромашкой. Однако ромашка весила шестьдесят пять килограмм и выживала в девяностые, помогая своей ныне покойной матери перевозить вещи из Москвы в их родной Северодвинск. — Привет. Юля упала на большой мягкий диван и уставилась в потолок. — Ясно, чай можно не предлагать, — на глаз определила опытная Веро, доставая из хитро замаскированного бара бутылку вина. — У меня есть и покрепче, но я тебе не дам. А то твоя мать снова обвинит меня в том, что я тебя спаиваю. — Снова? Но я же ей не рассказываю. Веро хихикнула. — Мы с ней подруги не один год и не одно десятилетие. Мне стабильно прилетает за тебя. — Извини. Веро отмахнулась. Достала бокалы из богемского стекла с мудрёной золотой вязью по краю, разлила вино. — Рассказывай. Это была самая удивительная способность материной подруги — знать обо всём сразу, ещё ничего толком не зная. Она любила слушать даже больше, чем когда слушали её. Веро следила за Юлей своим тяжёлым проницательным взглядом, редко моргала и не перебивала. Мысли этой женщины всегда оставались загадкой, тайной за семью печатями. Улыбки не всегда значили то, что хотелось или можно было предположить. Серые глаза окутывали ледяной внимательностью. Юле она казалась даже холоднее тех дождей, под которыми она любила Дена. Вопреки которым она любила его. Теперь же была зима; удивительно сухой и безразличный февраль. И ему было плевать на неё и её любовь. Юля выложила ей всё. Рассказала о каждой бессонной ночи, в которую ей грезился Чейни. О бездушных днях, когда он уходил с другими. О странной идефикс, которой подверглась её голова, буквально оккупированная мыслями о нём. Дело доходило до того, что Юля видела в прохожих Дениса, а если мужчины шли с женщинами, то эти женщины заговорщицки подмигивали или издевательски улыбались. О снах, в которых Денис уходил и даже не оборачивался на её голос. И о всюду преследовавшем её запахе его парфюма. О том, что всё это не может длиться вечно. О своей усталости, о его заботе. Они не могли открыться, потому что это ознаменовало конец её баттл-карьеры в Питере. Но и продолжать этот роман становится всё сложнее и невыносимее. Видеть его постоянно с другими. Мучиться догадками и заполучить себе настоящую паранойю вдохнуть воздух и услышать запах чужих женских духов. Веро молчала, подливая вино. Разговор продолжался несколько часов. Юля бессильно ревела, мешая дорогое французское вино с солёными слезами. Было очень больно. Страшно. Потому что Чейни мог уйти в любой момент. Он и уходил в любой момент, совершенно не понимая, что ей плохо. Когда слёзы, вино и неиссякаемый поток слов кончились, Веро отправила бокалы в посудомоечную машину, Юлю в ванную. — Умойся. Сейчас я принесу простынь и одеяло. Мосты уже развели. Юля удручённо вздохнула, но послушно отправилась умываться. Очевидно, Веро скажет своё веское слово завтра. И вряд ли это будет похвала за то, какого милого молодого человека нашла Юля. Но на следующий день материна подруга ничего не сказала. Только сонно пила горький чёрный кофе, обвив правой ногой левую и зябко кутаясь в безразмерную длинную кофту грубой домашней вязки. — Ты что-нибудь мне скажешь? — спросила Юля, прерывая молчаливый завтрак. Веро сделала глоток и облизнула губы. Отставила кружку, оперлась на стол локтями, сплетя пальцы. Жидкая сталь в её глазах блестела в свете холодной лампы. — А ты что-нибудь хочешь услышать? — То есть? — Мне показалось, ты пришла просто выговориться. Я бы в таких отношениях долго не пробыла, они бы меня напрягали. Ты можешь поговорить с ним, но это не весёлый вариант. По сути-то, он всего лишь старается тебя защитить. Если вы откроете отношения, то проиграет он. Если всё продолжится так, как идёт, то ты. Хотя в первом случае ты тоже проиграешь. Юля потёрла щёки, сложив одну ногу под себя. — Ты в любом случае проиграешь. Так что, или продолжай крутить с ним, либо бросай. Совет Веро казался настолько очевидным и ясным, что это должно было быть первым, что приходит в голову. Но Юля, даже услышав это, не смогла полностью осознать. В её кошмарах именно Ден уходил прочь, устав от неё. Поэтому, когда промчалась мокрая и тёплая весна и настало судорожно-дождливое лето, Юля вместе с Деном сорвалась в Черногорию. Они выбрали июнь, чтобы не попасть в туристическую лихорадку, обращающую обычные домики и отели в престижные по стоимости. Юле пришлось сильно постараться и сдать сессию быстрее, набрать максимальное количество «автоматов» и разделаться с наиболее упёртыми преподами. Чейни с трудом взял отпуск. Коттедж походил на очень маленькую избушку с единственной комнатой, кухней и туалетом. Ремонт был не особенно новым, но несколько пошарпанная мебель придавала своеобразный шарм этому месту. Кровати не было, вместо неё стоял небольшой блекло-голубой диван-книжка; на полу лежал кусок ковролина в тон дивану. Кухня никак не отделялась от комнаты, скорее, составляла с ней дуэт, мелькая забавными кастрюльками с рисунками клубники и вполне приличной плитой. Туалет, целиком кафельный, сиял и даже пах белизной; он был настолько крошечным, что в раковину помещалась только одна рука, и вместо ванной стояла миниатюрная душевая кабина. Чтобы утром побаловать себя горячей водой, приходилось следить за водонагревателем, имевшим дурную функцию отключаться, если его не использовали три часа. Так как воду он нагревал примерно за полчаса, Юля и Ден сначала всегда завтракали, а уже потом отправлялись приводить себя в порядок. Стоила вся эта радость пятьсот с копейками рублей в сутки, что вышло им самым бюджетным вариантом, учитывая, что неподалёку расположились различные кафешки, всюду являлись изумительные пейзажи, и даже море синело не так далеко, как могло бы. Было так странно не волноваться постоянно о том, что кто-то их увидит. Гулять, когда вздумается, целоваться, когда хочется. Ден сделал кучу фото на свой синий исцарапанный никон, несколько снимков на телефон, один из которых поставил как обои. — Зачем? — спросила Юля, после очередного их совместного снимка. — Ты даже не сможешь выложить это в инсту или в вк. Да и с телефона придётся удалить, когда вернёмся. Чейни с улыбкой рассматривал экран, стараясь спрятать его от солнца. — Распечатаю и уберу в фотоальбом. — Воу, у тебя есть фотоальбом? — Да. Классно, когда можно подержать память в руках. Знаешь, что-то вроде пойманного момента, остановившегося мгновения. Словно изобразить воздух в камне. Юля подняла брови, удивляясь этой сентиментальности, которую большинство мужчин считало недостойной своего внимания. Чейни поднял глаза, продолжая улыбаться. — Хотя Слава, — ну, наш Гнойный, — сказал, что ненавидит фотографию. Вроде как, момент мёртв своей совершенностью, а ему нравится само предвкушение и… — Он был пьян? — Надрался так, что не мог стоять даже с чужой помощью. Юля расхохоталась. Славу частенько несло философствовать, когда он выпивал, и чем более сопливой была философия, тем более пьяным был, обычно, Карелин. Она сама не раз попадала на очень интересные его высказывания и слышала много любопытных мыслей. Подвыпивший Гнойный являлся бездонным колодцем всех направлений философии, люто смешивая скептицизм с догматизмом и агностицизмом. В Черногории они провели две невероятные недели, которые помогли Юле успокоиться и привести мысли в порядок. Возвращение в Питер давило на плечи, сдавливало шею ледяными пальцами. В последний день Чейни не отпускал её из своих объятий, а Юля через силу улыбалась, стараясь выглядеть так, словно то, во что они возвращаются, совершенно не заботит её. Питер радушно встретил дождём, который лил потом ещё несколько дней кряду. А Ден неловко улыбаясь предложил переехать к нему. И теперь Юля жила в двухкомнатной квартире практически одна. В тишине, холоде и постоянном молчании. К чему вообще было это предложение, сказать было трудно. После Черногории у них снова начался спад, который не сгладил даже переезд. Они отдалились, окунулись в баттлы, в дела, в тусовки, в работу — всё это у них было порознь. И ночи в квартире не объединяли. И выходные редко совпадали. И паранойя, которая едва-едва отступила, опустив длинные когтистые руки и отвернув от Юли свои красные глаза, снова вцепилась в неё. Снова вернулись кошмары. Пришло осознание того, что если их раскроют, то под удар попадёт не только она, но и Ден. Слова Веро безостановочно крутились у неё в голове: Если вы откроете отношения, то проиграет он. Ден проиграет в том, что не сможет её защитить от нападок? Или в том, что подвергнется им сам, и ему придётся оставить Слово? Сознание подводило Юлю. Она залипала в пространстве, постоянно обдумывая сложившуюся ситуацию. Стала рассеянной. И каждый раз, когда возле Чейни появлялась новая девица, бессильно сжимала руки в кулаки. Теперь, когда они жили вместе, Юля постоянно слышала запах чужих духов. Наверно, так и раньше было. Только перед свиданием с ней Ден смывал с себя ароматы, а теперь он не успевал это делать. С каждым одиноким днём в квартире, когда Ден даже не всегда возвращался домой, с каждой девушкой возле него, с каждым взглядом, прилетевшим в неё, и с каждым словом, брошенным за её спиной, Юля понимала, что всегда являлась проигравшей. Веро не сделала на этом особенного акцента, но заметила, что Юля проиграет в любом случае, при любом исходе. А значит, что тут не думай и не делай, всё бессмысленно. Ведь даже когда все эти женщины крутятся вокруг Чейни, прижимаются к нему и игриво шепчут что-то, она не может ничего сказать. Вынуждена просто смотреть на это, ждать вечером и выслушивать бесконечные извинения ночью. От тоски Юля начала чаще выпивать. И компанию ей охотно составлял Слава, оказавшийся на удивление отличным слушателем. Хотя и говорил примерно то, что можно было от него ожидать. Защищал Чейни, поддерживал бодрость духа. Забалтывал, постоянно обсуждал баттлы и высмеивал всё и всех подряд. Но лето кончалось, Черногория начинала походить на издевательскую иллюзию. И именно тогда Юле пришло известие из родного города о том, что её мать серьёзно больна. И ей нужен уход. Это известие ей принесла Веро, мать даже не собиралась говорить что-то дочери. Очевидно, хотела просто тихо исчезнуть из её жизни, не обременяя изнурительным бдением у кровати. Она так и сказала: — Ты должна остаться там, где ты есть. Со мной всё будет нормально, ты же знаешь эту Веро, та ещё выдумщица. Думай о будущем. Она всегда так говорила. Всегда велела думать о себе. И Юля, быть может, поступила бы так, как хотела мать, если бы всё у неё было в порядке. Но август буквально испытывал её на стойкость и на мужество. Чёрные мысли не давали ей покоя, от красной рябины болели глаза. Дождь размывал дороги, контуры домов, деревья, мосты, сады, скамейки, заборы. Должна остаться там, где есть. Но Юля не могла. Почти неделю она провела в раздумьях, не находя себе покоя и беспрестанно бродя по квартире. Когда наступила осень и Слава одержал победу на очередном баттле, не случилось ничего необычного. Просто от Дена пахло чужими духами сильнее, чем обычно. Возможно, всё было бы в порядке, потому что Юля собственными глазами видела, как Чейни о-п-я-т-ь уходил с баттла с какой-то девицей. Но не было. Он просто вернулся домой в третьем часу ночи. С запахом другой женщины на себе и попросил прощения. Нервное напряжение вылилось в безобразную сцену. — Знаешь, я устала. Ден вопросительно поднял брови и, кажется, хотел что-то сказать, но не смог. Юля громко высказала ему всё, что накопилось за время их романа. — Хватит. Мы попытались жить вместе, но это не вышло. Я так с ума сойду. Тебя нет, все эти новые девушки, а теперь ещё и запах. Мы почти не общаемся, не говорим. При тусовке тебе слово лишнего не скажешь. А они всё могут, хоть обнимать, хоть целовать. Они всё могут, а я даже взгляд поднять не могу! И потом я еду домой, потому что сидеть на афтепати и коситься на тебя с очередной… С очередной — ужасно! Я не могу так. Трястись за каждый взгляд, не попадаться никому на глаза. И тусовка уже начинает что-то надумывать, потому что ты теперь не собираешь друзей у себя. Это невыносимо! На мгновение она замолкла, жалко всхлипнула, подавляя комок в горле. — К чему это всё вообще? Мы же почти не видимся! Ты пропадаешь чёрт знает где! Я устала! — Юля кричала, ощущая свою неправоту так остро, как никогда прежде. — Зачем ты позвал меня жить вместе?! Чтобы приходить ночью и постоянно извиняться?! Ты просто усложнил свою жизнь и сделал невыносимой мою! Чейни с силой сжимал спинку кресла. Он был бледен; глаза широко распахнуты и рот напряжённо сжат в тонкую линию. Юля начала мерить гостиную шагами, покачиваясь на поворотах и пытаясь скрыть дрожь в руках. — Я не… — голос подвёл Юлю, но она с усилием откашлялась. Заговорила глухо и устало. — Я не хочу ограничивать твою свободу. Но это невыносимо, понимаешь. Постоянно ждать тебя, видеть в окружении других девушек. Чувствовать, как от тебя несёт их духами. И постоянно твердить, что ты верен только мне. Любишь меня. Ты же любишь, любишь, любишь… Она неожиданно остановилась, отвернувшись к окну. — Ты хотя бы любишь меня? Когда резко хлопнула дверь, Юля осела на пол и безвкусно разрыдалась, не ощущая облегчения. Что-то больное внутри лишь сильнее сдавило грудь. Она проплакала на полу всю ночь. Утром поднялась, умылась холодной водой и просто сидела в гостиной, пустыми глазами глядя в окно. В час дня ей позвонил Слава, но она не взяла трубку. Он звонил ещё шесть или семь раз, после чего, очевидно, не выдержал и приехал. Звонок в дверь оторвал Юлю от созерцания пасмурного неба. — Юююльчик! — Карелин свободно прошёл внутрь, закрыл дверь и направился на кухню, крепко ухватив Юлю за локоть. — Ну Ююююльчик! Почему трубки не берёшь? Денчик в ужасном настроении приехал, наорал на меня! На меня! Вообще не дела! Слава ловко усадил её на стул, вытащил из пакета шоколадку и торжественно вручил. Юля улыбнулась больной улыбкой. — Что за дела, Юльчик? Рассказывай. — Тебе будет неинтересно, — сиплым от плача голоса произнесла Юля. — Это долго, нудно и сопливо. — Да ну что ты, Кивчонок, у меня полно времени! — отмахнулся Карелин. — Пиво есть? Юля усмехнулась. — Только водка. И кола, вроде. Или спрайт. — Пойдёт. Они открыли бутылку водки, которую практически целиком приговорил Слава. И Юля рассказала всё то, что рассказывала ему уже не раз, умолчав о матери. — Понимаешь, Слав, — тоскливо произнесла Юля, удобнее перехватывая бокал с водкой и спрайтом в равных пропорциях. Быть может, водки было лишь чуточку больше. — Я понимаю всё, что он говорит. И что это всё не измена, и что это всё — игра и театр, чтобы защитить меня. Что нужно прятаться и скрываться, иначе меня сожрут. Я прекрасно понимаю. Но всякий блядский раз, когда он уходит с очередной блядью, у меня внутри словно кости трескаются. Слава смотрел на неё грустной пьяной улыбкой человека, который тоже понимает всё. Но совершенно не умеет утешать так, как полагается. Слава думал, что Юле очень нужна какая-нибудь стервозная подружка, которая бы перемыла всей их тусовке кости с белизной, затем отполировала бы ванишем для ковров, окунула пару раз в хлорку и с улыбкой вернула на место. Эта удивительная женская способность, исходить ядом, буквально позволять ему течь по венам, но выглядеть при этом прелестной инженю. Он сам на эту роль не годился. — Ну Юль, ну ты же умная… Юля задумчиво глядела на Славу и, не слушая то, что уже слышала сотни раз, думала о своём. Ей казалось, что есть какое-то неуловимое сходство у них обоих в конкретной сложившейся ситуации в её судьбе. Она прищурилась, придирчиво рассматривая вечного парня и никогда мужчину. Они уже столько раз говорили о её жизни, что он не в силах был сказать ей что-то новое. И слушать его было скучно и тоскливо. А если ей скучно слушать его, то почему Дену не скучно слушать её? Ведь он точно так же сказал уже всё, что мог сказать и теперь просто повторял всё по кругу. Как она однажды спьяну пожаловалась Славе, после чего просто меняла слова, описывая свою боль — всегда одну и ту же — по-разному. И неудивительно, что Слава говорил ей одно и то же, только лишь меняя порядок слов и предложений. Юля почувствовала себя ужасно усталой. Глаза болели. Жизнь напомнила ей фильм про человека, который живёт в одном и том же дне. Он всё пытается что-то сказать, что-то сделать, но всё бессмысленно, ведь завтра опять будет сегодня, а он сегодня уже сказал всё, что мог сказать. И Чейни, и Слава, и она сама уже тоже сказали всё, что могли. Даже больше. Несоизмеримо больше. Наверно, Карелин даже начал продумывать разговор с ней так же тщательно, как и тексты к баттлам, потому что не повторяться становилось всё сложнее и сложнее. — Понимаешь, Юль, — пьяно и сонно закончил монолог Слава. — Мы ведь один раз живём. А единожды всё равно что никогда. Поэтому лови момент, лови жизнь. Нравится тебе Чейни? Ну так и будь с ним. А в верности даже не сомневайся, бля. Генерал у нас прозрачнее, чем водка. Я его даже каблуком иногда называю. — Что? — Юля очнулась из своих мыслей. — Что ты сказал? — Ну, в шутку называю, ты не думай. — Да нет, до этого. Что-то про жизнь… — А, ну это… Слава мягко уплывал от разговора, позволяя водке бережно качать весь мир вокруг, словно гигантскую колыбель. Юля потормошила его, настойчиво повторив вопрос. Это казалось ей сейчас самым важным, и она не могла просто забыть об этом. Ей казалось, что только что бухой в ничто Карелин дал ответ на все её вопросы. — Единожды всё равно что никогда. Поговорка есть такая у фрицев. Типа один раз не считается. Карелин глубоко вздохнул. Сумбурный сон, полный фрицев, больных улыбок Юли и усталого молчания Чейни, забрал его. Накинув на Славу плед, Юля заказала билет на самолёт до Архангельска. Ближайший рейс был всего через пять часов. Собрала немногочисленные вещи и сорвалась к Веро, мягко захлопывая дверь. Так резко и разом оборванные нити сейчас вызывали дрожь в руках и слабость внутри. Голова кружилась. Если всё именно так, как говорит Слава, то был ли смысл в ней и Чейни изначально? Юля не хотела думать, хотела только бежать и не оглядываться. Тем же вечером она покинула Санкт-Петербург.