овсянкинское

Гнойный номер раз — выжатый, сельский парень-наркоман, Кирилл Овсянкин. Гнойный номер два — тусовщик Слава Карелин. Овсянкин лежит на холодном кафеле их съемной квартиры, заблёванный, колени и локти в крови, в ванной смежной с туалетом стоит сладкий и мерзкий запах алкоголя. Овсянкин снова ловит трип. Слегка шевелится. Ему представляются красивые миры, пьяные димедрольщицы, танцующие на барной стойке и Карелин, потягивающий пивас из кружки. Ка-ре-лин. Звучит в голове фамилия, вымышленная, настоящую он не помнит уже давно. Семь Слав танцуют перед ним, семь Слав смеются и синхронно плещут пивом в пластмассовую медвежью масочку. В голове играет строчка из какого-то детского мультика, размазываясь тягучими словами: «Меня зовут Табита, вот и все мои друзья». Голос в мыслях едко смеётся, а Овсянкинские глаза закатываются, и он сам смеётся в унисон голосу. Голос шепчет имя, втершееся в подкорку как кокаин в дёсна. Слава. Слава. Слава щелкает замком и кричит в обманчивую пустоту квартиры что он дома, прямо как в тех глупых фильмах про семейные пары. Он проходит чуть дальше, не разуваясь, и под кроссовками хрустят бутылочные осколки и шприцы. Они всегда были, есть и будут, сколько не убирай. Сколько бы Овсянкин не говорил про то что он не колется больше, шприцы все равно появлялись. По сонному, тягуче-тревожному молчанию Слава сразу все понял, ведь спустя такое количество времени, прожитое вместе, волей-неволей учишься читать человека почти наизусть, не открывая глаз. В груди снова что-то болезненно сжалось, ведь Кирилл всегда встречал. Иногда идет, спотыкается и падает ебальником в пол, прямо в мусор и осколки и глухо смеётся, если пьян, и орет если трезв. КПСС делает шаги, и перед каждым шагом его сердце пропускает по удару. Доходит до гостиной — пусто, ковёр заблёван и в осколках от разбитого серванта. Слава застывает на секунду, и в следующую секунду вздыхает — трупа нет. В спальне было относительно чисто, не считая смятой постели и чего-то липкого на полу. Ванна. Сердце ускоряет бег. Так страшно! А вдруг дорогой друг в детской масочке найдётся внезапно мертвым? А вдруг его вообще там не будет? А вдруг Слава бредит и Кирилла на самом деле никогда не существовало? Рука Славы ложится на ручку, в момент, когда Овсянкина выдергивает из забытья, а сам он сжимается и распрямляется как огромный червь, плачет и бормочет: «Славян, Слава, Славочка, Слава» тонко-заискивающе, будто у матери защиту просит. Карелин замирает на пороге, но потом несётся навстречу, поднимает Кирилла, все не перестающего бормотать, переваливает тело через бортик ванны, снимает масочку и одежду и льёт на него воду, смывая грязь, кровь и рвотные массы. Оставляет Овсянкина и бежит за перекисью - обрабатывать раны. Кирилл кричит - объебанный, больной, когда ему обрабатывают лицо,и снова отключается. Просыпается только на следующие сутки, но ни Славы, ни шприца рядом. Пьяная димедрольщица с лицом Карелина отплясывает свои предсмертные корчи на разваливающемся мозге Кирилла. Он закрывает глаза, не ощущая маски на лице. Вросла! Вросла в черепушку, стала вторым лицом - вот и ходить теперь, всю жизнь улыбаться медвежьей масочкой. Кирилл кричит и просыпается вновь. Карелин рядом, сидит на стуле с каким-то отчаянно-печальным выражением лица. Кирилл мычит, не находя сил на членораздельность, и на лицо Славы возвращается его непринуждённо-нахальная маска. Нет, даже не маска - масочка. - Бонжур ебать