Two for the Price of One

Это было незаконным проникновением на частную собственность — то, что она забралась в квартиру через пожарную лестницу, и то, что она так часто и так развязно притрагивалась к Виллему. Я отсчитывал каждое ее касание к нему: сунулась к плечу плечом — во второй раз; тронула за колено — в шестой. Она говорила очень монотонно и странно, будто держала за щекой кусок мыла и ей было горько. Родители кормили эту девочку мылом — вот почему она такая тощая и никогда-никогда не сквернословит. Но я видел, что ей хотелось; каждый раз, когда ей хотелось выругаться, когда воображаемые суфлеры взмахивали перед ней табличкой «Вот дерьмо!» — строго по тексту — я видел, как она кривила рот и горько сглатывала, вместо того чтобы сплюнуть ругательства. Мы теснились на решетке балкона — троица одинаково одиноких и бесконечно романтичных в оплавленной глупости. Небо крыло крыши — потускнелая шаль, звезды с которой ссыпались истрепавшимися от старости пайетками, а без них осталось — прохудившееся черное полотно. Она говорила и говорила: ее сырой тусклый голос лился сомнительной проповедью о рогипноле. Я не слушал. Обрывки ее фраз то и дело щелкали по мочкам ушей, выманивая из раздумий, но я противился. С неясным отвращением пялился в ее рот: пухлые губы складывались по-рыбьи, и слова фонили бессмысленным радиовещанием. Виллем сплюнул окурок, ощерился, меж зубов отсекая тонкую струйку дыма, и принялся за следующую сигарету. Она помяла в руках пачку, закурила тоже. Дым распустился зыбким цветком, взвился тонкими стеблями вверх и прорезался через решетку пожарной лестницы. Она процедила прогорклым от табака голосом: — Как-то все не так… — и, к моему счастью, замолкла. Виллем мурлыкнул в бычок: «Мар», — закутал ее — хрупкую и ломкую — в объятие, очень аккуратно, будто побоявшись сломать. У нее были угловатые — как костяная вешалка под пиджаки — плечи, черные волосы и смуглая кожа. Она была похожа на тощую и обозленную, зачахнувшую без мексиканского солнца иммигрантку — мне хотелось отправить ее домой, обратно, как можно дальше. Я смотрел на ее худые пальцы, паучьей походкой изучавшие бедро Виллема, его джинсы с исполосованной нитями дыркой над коленом, и она казалась мне одним из его питомцев, как Джон. Не укусит, но до тех пор, пока кормишь. Через шесть часов я должен был оказаться в стенах общежития, наспех скрести щетину затупившимся станком и попутно врать своему соседу Стивену, что его мазня на холсте сойдет за проектную работу. Через семь часов я должен был сгорбить спину за мольбертом и игнорировать презрительный прищур учителя живописи, скверной мисс Инграм. Из кухни в навалившейся тишине доносилось цоканье стрелки циферблата, отмерявшей мне все меньше времени на сон, но я не мог сдвинуться с места, зачарованный фальшивостью нашего контакта: вот они, мы с Виллемом, парочка растерянных, обкуренных подростков, между нами Мар — намного нас старше, но ни капельки не взрослее, в нагрудном кармане ее рубашки — блистер таблеток рогипнола, и она ждет и боится случая закинуть их в свой рыбий рот. Нас ничего не связывало, и все же мы сидели бок о бок, убежденные в сопричастности друг к другу, неожиданно почувствовав себя немного более едиными: я это знал, потому как Мар склонила голову на мое плечо, а Виллем коснулся из-за ее спины моей ладони, и я затянулся предложенной Мар сигаретой с ее руки. Нас замкнуло в смятении и бездействии, как это бывает после непрошеной беседы с незнакомцем, когда обнаруживается, что ваше молчание созвучно и приятно. Мне не хотелось уходить, мне не хотелось говорить о чем-либо, мне хотелось сидеть вот так, ощущая пряный запах шампуня с волос Мар и табачную горечь дыма, и слушать ночь. Конечно, Мар не нравилась мне, но в этом не было ничего удивительного — люди не нравились мне. Выдав свое присутствие жидкими аплодисментами, она вела себя так, будто и впрямь не произошло ничего, за что следовало быть наказанным ощущением неловкости: без интереса проследила за натягивающим джинсы Виллемом, прошла в комнату и бросила на журнальный столик пару хрустких купюр — не в поощрение эротическому шоу, а в счет долга Виллему и, немногим сверху, оплатой за новую пачку таблеток. Ей не было никакого до нас дела. Я воображал себе и до этого, что Виллем так или иначе приторговывал веществами, но, присутствуя на подобной сделке, напрягся: неприятное ощущение, когда не осуждаешь что-то ровно до тех, пока не становишься этому свидетелем. Я никак не собирался встревать, хотел было уйти, спешно и незаметно, как Мар набросилась на меня с мерзкими вопросами: «Ты так расплачиваешься за дозу? Или нравится он тебе? И давно он с мальчиками?» Ее попытки, нарочно или нет, меня уколоть, не проходили сквозь толщу одеяла отупелости, в которое я все еще был завернут, отходя от кайфа. Вдобавок мне некстати понадобилось отлить — гораздо сильнее, нежели выяснить отношения с Виллемом и его новоявленной подружкой. Я даже не пытался от них отбиться — без слов прошмыгнул за дверь. В ванной комнате почти во всю стену тянулось зеркало, которое могло бы давать обзор в полный рост, но висело горизонтально — так что ни в одном углу нельзя было спрятаться от него. И пока я справлялся с ширинкой, стоял над унитазом, мыл руки — отражение вглядывалось в меня: пара глаз, чужих и бесцветных, смотрели сквозь. Я невольно облизнул губы. Не то чтобы я принимал минет за признание в любви — такое «коленопреклонение» было интимнее простого поцелуя, но недостаточно честным. Я не хотел быть честным перед Виллемом, не хотел выворачиваться перед ним наизнанку, я просто хотел быть с ним: трогать его, чувствовать, слышать — в этом желании не было ничего постыдного и зазорного. Так я себя убеждал, сверившись с отражением в зеркале. «Один отсос еще никого не обращал в шлюху», — у меня были пути отступления перед становлением опытным хастлером, но касательно обличающего разговора с Виллемом — их не было. И, выйдя из ванной, я был полон решимости поговорить с ним. Единственное, чего я не учел — это Мар. Ее тусклый стрекот сочился с балкона сквозь окно в кухню и изредка тонул в басовитом голосе Виллема. Да, идеальный момент, чтобы сбежать. Но я не был заложником своих проблем, чтобы позорно убегать от их решения. Мне ничего не оставалось, кроме как влезть через окно на балкон, сесть рядом и слушать неинтересную байку Мар о ее соседе сверху и его пристрастию к фильмам Джона Форда. Не представляю, как долго Виллем мог бы выслушивать эти словоизлияния, я же, например, не был готов к такой жертвенности и все пропускал мимо ушей. И в какой-то миг моя неприязнь ко всему происходившему сменилась простой леностью и довольством: мне нравилось внимать сонному дыханию города и ощущать приятную эфемерную близость, словно мы трое были единственными на целом свете и прятались от ночных кошмаров на балконе пожарной лестницы. Сентябрь еще хранил тепло августа, но ветер зябко подкрадывался к плечам; за крышу дома напротив серпом зацепился месяц, звезд не было. — Вим сказал, что вы работали вместе… Да? Мар умела испортить момент: вечер она испортила уже дважды. Был какой-то особый, но неприятный мне шарм в том, как она ласково сокращала его имя: «Вим». Она затянулась: губы сомкнулись белым пятном поверх изжеванного фильтра, и скулы заострились, отчего ее лицо показалось худым болезненно. Виллем заискивающе вытянул шею, чтобы на меня глянуть; он очень тонко улыбался, как если бы знал что-то, чего не знал я. — Да, — я перевел взгляд на Мар. — Мы работали вместе. Не совсем «вместе» — мы были в разных сменах. Я боялся, что она скажет дальше, боялся, что не успею отразить один ее выпад, как она тут же ранит меня другим. Мар задрала подбородок, выплюнула с дымом: — А ты… Задребезжал телефон в кухне. Виллем спешно поднялся, перемахнул через окно в комнату, чтобы снять трубку. Я сунулся в проем головой, чтобы взглянуть на часы. Кому придет в голову звонить в два ночи? Впрочем, это могла быть Ксандра. Но вообразить, зачем она звонит сыну с работы и в столь позднее время, у меня не вышло. Виллем стоял ко мне спиной, приложив трубку к уху и опершись свободной рукой на стену. Я попытался из любопытства прислушаться к разговору, как Мар шумно затарабанила пятками по железным ступенькам, поднимаясь наверх, и бросила: — Подслушивать — дурной тон. Кто бы говорил. Подслушивать, подсматривать, являться без приглашения — дурной тон, кому как не ей знать это. Она убежала наверх так быстро, словно ее спугнула трель телефона, словно она была моей жуткой фригидной галлюцинацией и исчезла при первом же отголоске реальности — телефонном звонке. Я забрался в комнату. Виллем повесил трубку и обернулся ко мне. Вид у него был такой, будто он потерял что-то секундой назад и вот-вот бросится искать. Я спросил как бы невзначай: — Кто это был? Виллем чиркнул ногтем нос, слегка насупившись, ответил: — Ошиблись номером. Не бери в голову. Это было не мое дело, и я даже не планировал осведомляться о том, кто звонил ему. Меня интересовала жертва транквилизаторов, которая измарала его в прикосновениях своих худых ручищ. Я кивнул в сторону балкона: — Я про Мар. — А, — Виллем облегченно улыбнулся, расслабил тугую осанку. — Мар, ну… Живет этажом выше, соседка. Последующий мой вопрос Виллем опередил, сказав:— Она часто заходит вот так, да. Я знаю, это кажется жутковатым, но у нас был уговор, что если окно открыто — она может войти. Извини. Он произнес последнее «Извини», наморщившись: я уже видел эту эмоцию раньше — он выдавил из себя слово через силу, ему было в тягость, потому что он сам не понимал, за что извиняется. Я тоже понимал смутно. Виллем повторил:  — Извини, — тише, но более весомо. И тогда я понял. Удар под дых, за который ты благодарен — вот, что называют влюбленностью. И Виллем извинился за то, что ударил меня. Как благородно. Я сказал: — Все нормально. Ты не должен извиняться. Для пущей наглядности пожал плечами: «Смотри, насколько мне безразлично». Мне безразлично: расскажи о своих девушках, расскажи о своей ориентации, оберни все в дурацкую шутку. Этой же шуткой я смогу поделиться с Вики — Вики, которая не устает ныть о своих неудавшихся отношениях, и мне, наконец, будет чем развлечь ее. Это правда смешно. Только не предлагай мне тупо остаться друзьями — мне нечем расплачиваться за эту дружбу. Часы на стене тикали поистине мерзко, шаркающим ходом. Виллем оперся плечом о дверной косяк, поддернул пальцем отслоившийся край обоев, вытянул носком ногу, чтобы толкнуть ближе к столу стул — множество нервозных, бессмысленных движений. Я решил заверить его: — Все нормально, правда. И он насмешливо улыбнулся. Мне никогда раньше не было так трудно предугадывать мысли других людей, и я решил упростить себе задачу, напрямую спросив: — О чем ты думаешь сейчас? — Хочешь остаться? Эта его привычка отвечать вопросом на вопрос была дьявольски отвратительной, невыносимой, мигом выводящей меня из себя. Я в гневе шагнул к двери; в шею вжалась его выставленная поперек проема рука. — Рэй, Рэй… Извини за Мар. Совсем забыл, что она собиралась прийти. — Я что, настолько хорошо отсасываю?! — вспылил, вырвалось. Виллем мотнул головой, смутившись. Я смутился зеркально ему. Меня подтолкнуло очень бесстрашной обреченностью: я приткнулся носом к шее Виллема, и он медленно задрал голову. Шея — это такое уязвимое место — в сонной артерии пульсирует жизнь, и ничего не стоит прервать ее ритм, и так странно, что люди проявляют нежность, доверительно подставляя зубам на растерзание слабую точку. Виллем шепнул что-то, но я не расслышал: я был занят, чертя языком линию от его кадыка к подбородку. Поцелуй горчил тишиной от испуга. *** Провиденс был словно город-оборотень, но об этом знали только мы с Вики. Поэтому мы всегда старались не забредать за пределы центральных улиц. Стоило сунуться чуть глубже в жилые кварталы, и город перевоплощался, оголял облезлые фасады старых кондоминиумов и становился похожим на одну из провинций штата — Дайтон, например — они все на одно лицо. Там мы с Вики обязательно находили улочку, вместо запаха бензина с дорог пропитанную ностальгией, находили на ней что-то отдаленно напоминающее родной город — аллея тисов, накренившийся знак, запрещающий парковку, обветшалый подоконник с цветочными горшками — и в ужасе ежились, представляя, как вернемся домой на Рождество. Хотя мы оба знали, что никуда не поедем на каникулах, нам нравилось меряться личными кошмарами семейных ужинов: тех ужинов, где каждый играет отведенную ему роль, и общими усилиями создается спектакль благовоспитанного семейства. Мы шли по Главной Северной улице, и Виллем почти на каждом углу подначивал нас свернуть и срезать через дома, но Вики была непреклонна. И Виллем, конечно, каждый раз демонстративно отставал от нас, выбирая свой маршрут, а затем возвращался. Потому что Вики была нашим проводником, без нее мы были словно слепые котята, не знающие, куда идти: ей нравилось быть во главе, так что она даже не выдала нам адрес, а велела просто за ней следовать. Я мог бы обозначить Вики отправной точкой всех моих проблем, ведь именно она познакомила меня с Виллемом. Темнело; придорожные фонари тускло разгорались, еще не окрашивая тротуар в бледно-желтый цвет. Вики шла впереди, частенько отдергивала вниз слишком узкую юбку, а затем оборачивалась к нам и во взгляде читалось: «Как я выгляжу?». Ни я, ни Виллем не решались сказать ей, что через ткань юбки выделялась полоска трусов. Меня и вовсе занимало другое: я был уверен, что содержимого карманов Виллема хватило бы, чтобы убить лошадь. Небольшую кобылицу и, может, жеребенка в придачу. Или двух. Но мы не собирались никого убивать. Мы собирались продать это дерьмо богатеньким друзьям Вики. Под этим «мы» я, конечно, не имел в виду, что был причастен к делам Виллема, но, так или иначе, мне хотелось быть причастным к каждой стороне его жизни. Мне хотелось знать о нем все, а я знал о нем ничтожно мало. Например, я знал, что у него были какие-то проблемы со спиной, из-за чего он не мог подолгу усидеть в одной и то же позе или с зубовным скрежетом, как помятый старик, хватался за поясницу после неудачной попытки разогнуться, и на все мои вопросы он отвечал: «Не бери в голову». «Тебе больно? У тебя какие-то проблемы? Я могу как-то тебе помочь?» — и на все получал ответ: «Не бери в голову». Под этим мне слышалось: «Не бери в голову, Рэй, лучше заткнись и возьми в рот». Вики споткнулась и смачно выругалась, принимаясь стирать ладонью грязь с носка туфли. Мы остановились. Виллем поддержал ее за локоть, чтобы помочь удержать равновесие на одной ноге. Вики шипела, растирая ушиб, потом выдала максимально непригодную для поддержания разговора фразу: — Вчера я сдала свой первый тест на ВИЧ! Виллем без удивления спросил: — Зачем? — По страховке университета его предлагали сделать бесплатно. Мне было интересно, вдруг я оказалась бы ВИЧ-плюс? Рэй, ты, кстати, тоже мог бы… — Мог бы что? — у меня засвербело в затылке от неприятного тона ее голоса. — Мог бы сдать тест. Так, для статистики, — Вики в который раз одернула юбку и принялась шагать чуть впереди нас, продолжая: — Из просветительной беседы с милым парнем я узнала, что огромный процент случаев передачи вируса, вопреки моим предположениями, — это незащищенный гетеросексуальный контакт. Немного неожиданно, да? Мы с Виллемом переглянулись. Никакой неожиданности лично для меня в этом не было. — Потом еще что-то… Инъекционные наркоманы… А уже после них оставшийся процент приходится на кучу всего, связанного со стерильностью при контакте с кровью, наследственностью, и какой-то там процент мужчин, практикующих секс с мужчинами. Нет, геи — это основная группа риска, но их численность на долю населения меньше, поэтому и процент меньше. Я ощущал себя по-странному уязвимым и вглядывался в лицо Виллема, надеясь, что он скажет что-то, что перебьет этот дух светской беседы о геях. Вики либо понятия не имела о том, что мне нравились парни, либо выбрала крайне изощренную тактику, чтобы выбить из меня признание. Виллем повернулся ко мне и приподнял брови в немом вопросе, и я смаковал на языке желчь, с которой мог бы сказать ему: «У нас же ничего не было, эй! Тебе даже не о чем беспокоиться!» Никто еще не отравился после поцелуя со мной. В тот раз я поцеловал Виллема, и это было лучшее, что случалось в моей жизни. До того момента, как он мурлыкнул мне в рот: «Ладно». Снисходительное «Ладно», с каким нехотя позволяют вытворять вещи глупые, но вполне безобидные. «Так и быть. Ладно. Поцелуй меня.» Я старался под стать Виллему как можно сильнее все упростить. Разложить по полкам, расклеить этикетки, убрать и забыть. Мне нравился Виллем. Меня не ранило рикошетом взаимности. Ну и ладно. — Пока я там сидела и ждала результат, я успела на всякий случай распланировать свою жизнь с ВИЧ-плюс… — И как это было? — Виллем сменил шаг и стал ближе ко мне, задевая плечом плечо. — Ну… — Вики к нам обернулась и растерянно развела руками, запаянными звонкими браслетами. — Неприятно быть ответственной. Неприятно воображать на себе ответственность. Не представляю, чтобы Вики говорила о чем-то подобном со своими богемными друзьями. Друзья Вики — мифические создания, о которых я много раз слышал и никогда не видел. Иммигранты из Польши, экзальтированные девицы с ее курса, сыновья банкиров, в свои двадцать по-прежнему страдающие от СДВ. В общем, сонливые разгильдяи, которые приподнимали свои тяжелые веки и оживлялись — в редких случаях — при слове «выпивка». Обычно Вики не удавалось затащить меня на вечеринку, потому что там не было Виллема. Вернее, он бывал там с ней, но это было в то время, когда я еще не замирал от его голоса и не делал все возможное, чтобы лишний раз оказаться рядом с ним. Он бывал там еще до того, как оказался в моих влажных фантазиях, ха. Возможно, я зря каждый раз отказывался. Виллем попытался на ходу закурить, и ветер сбивал огонек зажигалки. Я придержал ладонь у его лица, прикрывая пламя. — Вы типа… ладите? — Вики улыбнулась. Она не обладала широким арсеналом красноречивой мимики, но это была одна из тех ее улыбок, что я окрестил «Я снова сую нос не в свое дело с видом прозорливой суки». Виллем пробасил через закушенный фильтр: — Экспериментируем с доверием. Смешно. Результаты наших экспериментов: головоломка, построенная на недомолвках, несколько минетов, одна взаимная дрочка, один засос на моем плече. Вики об этом знать было не обязательно. Она сощурилась, как на солнце, глядя на меня — я что, так сильно светился, припоминая вчерашний день? Вчерашний день — это три дня спустя после «Ладно», и новый виток оговорок, начавшийся с фразы Виллема: «Прикури мне». *** — Прикури мне. Мы прятались от солнца под трибунами бейсбольного поля после неудачной попытки отобрать у мальчишек биту. Я никогда не играл в бейсбол, но точно знал, что попытка отобрать биту у любого, кто достаточно крепко держится за рукоять, чревата последствиями. В нашем случае это был взъерошенный малец лет девяти, который показал финт «Удар битой по ребрам». Виллем сопел, что детям в наше время не дают достойного воспитания, и мне не было его жаль, мне было смешно. Глупость — вредоносна и деструктивна, и я был просто рад, что мне самому не досталось. Виллем гонял сигарету в зубах, пока я ерзал на спине, пытаясь примять колючую траву меж лопаток и отдышаться. — Прикури мне. — Прямо здесь? — я приподнялся на локтях и старательно изображал удивление, граничащее с недовольством. Виллем рассмеялся, и у меня пошли мурашки от его смеха. — Это не какой-то эвфемизм! Господи, Рэй, тебе что, пятнадцать? — уголок фильтра успел приклеиться от слюны к губам, что не мешало ему говорить. — Было, не так давно, — я уронил голову на траву и потянулся, разморенный после нелепой беготни, начавшейся с еще более нелепой выходки Виллема. — Без шуток. Просто прикури. Он жмурился, лежа на спине: солнце, просеянное через решето над головой, падало бликами ему на лицо. — У тебя даже руки не заняты, — у меня не было времени заменить эту фразу на что-то более обдуманное. — Сейчас будут. Я сровнял сбитое дыхание еще минуту назад, и в тот момент просто заново задохнулся: Виллем пропустил пальцы за откос моих джинсов, потянув на себя. Холодные пальцы. Зажмуренные глаза. Он не особо видел, что делал, оставляя для меня участь наблюдать, словно в замедленной съемке, как его рука забиралась под ремень и упиралась ребром ладони в шов. Мне стоило тоже зажмуриться, чтобы не кончить в ту же секунду. Я повернулся лицом к Виллему; на его щеке солнце отпечаталось длинным мазком. Сводило скулы, как от чего-то приторного, пока я тянулся к его рту и цеплял зубами кончик сигареты, боясь укусить его. На язык налипли крошки табака — поцелуи с Виллемом горькие. — Нет, — Виллем сипло выдохнул мне в рот, сигарета юркнула куда-то за ворот. — Я просил: «прикури». — Вторая рука у тебя по-прежнему свободна, — голос разломился на шепот. — Тоже неверно, — усмешка. И вроде это был тот же самый сценарий, где я не могу оторваться от его душного рта и перебираю в голове вежливые формы просьбы трахнуть меня, только не та расстановка ведущей роли: Виллем отрывочно двигал ладонью в моих джинсах и терся носом о мою щеку. И от одного виска к другому судорожно отскакивала мысль, что нас могут увидеть, нас могут увидеть, а мне даже не будет стыдно. И мне не было стыдно, когда я мял ладонью его пах, положив руку на ширинку, и скулил, прикусывая ворот его свитшота. *** За поворотом мы уперлись в бакалейную лавку: вывеска выглядела задорно, предлагая прикупить пару бутылок виски со скидкой. Когда мы поднялись на лифте и вошли в квартиру друзей Вики, мне сразу же захотелось открыть окно — и желательно выйти через него же. Слишком много оглушающих звуков, слишком много удушающих запахов, слишком… Виллем положил ладонь мне на спину и подтолкнул пройти с ним вглубь комнаты. Я прикидывал, сколько мне понадобится выпить, чтобы не ощущать себя «не в своей тарелке». Вики заглотила толпа: мы потеряли ее из виду. Потом о мой затылок разбилось громкое «Вим!». К несчастью.