Им было...

Ему восемнадцать, когда он знакомится с ней, сестрой Дэвида, обладательницей длинных светлых голос и больших зеленых глаз. Что-то в ней притягивает его, отчего-то ее грустная улыбка вызывает в нем желание поддеть ее, вызвать у нее смех, настоящий смех, но, кажется, в его присутствии ей некомфортно. Он спрашивает об этом у Дэвида, но в ответ получает лишь прищур глаз и ледяное предупреждение: — Моя сестра и так многое пережила. Не вздумай принести ей еще больше проблем. Трудно не принять это близко к сердцу, не ощутить, как сильно бьет по нему недоверие его друга, но в этом нет ничего нового. Он тот, кто носит слишком много черного и у кого уже слишком много волос на лице — не с таким человеком ты хочешь видеть свою младшую сестру. Поэтому он просто взъерошивает ее волосы, когда они уходят на концерт (она молила Дэвида взять ее с собой, но он заставил маму принять его позицию: она еще слишком юна). Киллиан молчит: она не его сестра, и это не его семья. А будь он ее семьей, он бы, вероятно, тоже не захотел, чтобы она общалась с кем-то вроде него. Ему девятнадцать, когда весь его мир разлетается на кусочки. Все эти годы ему было не просто без отца и матери, но у него всегда был Лиам. Лиам, который учил его кататься на велосипеде, ловить рыбу, бриться, общаться с девушками... Лиам, который покончил жизнь самоубийством. Киллиан винит в этом только себя: не будь он столь тяжелой ношей, у его брата была бы более хорошая жизнь. Дэвид сидит рядом с ним ночь за ночью тем летом, и они пьют пиво на крыльце его дома. Он почти всегда только слушает, но когда говорит, то повторяет одно и то же. Это не твоя вина. Ты не мог этому помешать. Не всегда жертва подает намеки. Лиам хотел защитить его. Лиам прятал от него свою печаль. Киллиан кивает и пьет. Он благодарен, что Эмма рядом тем летом; ее светлые локоны — это одно из немногого, что радует его в эти дни. Он без конца подшучивает над ней, и Дэвид позволяет это, потому что это вызывает у него улыбку. И у нее тоже. Но он слишком сломлен, чтобы помочь ей, ведь он и сам едва держится. Она сестра Дэвида, и она заслуживает большего, чем всего лишь подобие мужчины в виде него. Ему двадцать, когда Дэвид зовет его (скорее — настаивает) отметить день Благодарения в кругу его семьи. Киллиан не планирует покидать общежитие (даже несмотря на то, что администрация обязует это делать всех), и он говорит об этом Дэвиду в течение нескольких недель, предшествующих празднику. Он не хочет грузить его семью своими проблемами. Это первый день Благодарения без Лиама, и ему хочется лишь напиться рома и отключиться. Он делал это постоянно с начала семестра, и это помогало ему ничего не чувствовать. Праздник с семьей Дэвида (с Эммой) вновь вызовет у него эмоции, а он этого не хочет. Слишком больно. Но в конце концов Дэвид выигрывает, усаживая его пьяную задницу на пассажирское сидение пикапа, с непоколебимым «ты едешь». Он не успевает до конца протрезветь, когда они приезжают, и первая, кого он видит, — это Эмма. Она всегда была красива, но когда Дэвид заталкивает его в дом, а она стоит там в легинсах и свитере, она просто неотразима. У ее тела появились изгибы, и она что-то сделала со своими волосами; что-то, отчего ему хочется протянуть руку и пробежаться пальцами сквозь каждый локон. Они пересекаются взглядами, и, учитывая, что он пил весь день, ему это может только казаться, но в ее глазах есть искра, интерес, и от этого ему кажется, что она растает в его объятиях, если он все-таки поддастся желанию и запустит руку в ее волосы. Дэвид со всей силы пихает его по ребрам, и боль разрушает момент. Эмма отворачивается, и он благодарен, потому что Дэвид исходит яростью. — Оставь мою сестру, черт побери, в покое, — почти рычит он, хватая Киллиана за руку и таща его в гостевую комнату. Эта неделя становится пыткой. Он понимает причину угроз Дэвида: чтобы забыть о своих проблемах, Киллиан всегда много пьет и использует доступных и жаждущих женщин, которые всегда бросаются на него. Он хочет быть лучшим человеком, тем, о котором Дэвид будет думать как о достойном своей сестры, но он просто напросто не такой. Поэтому он изо всех сил старается держаться подальше. Но она часто находится рядом с ними, и иногда, когда она задевает его, проходя мимо, и ее щеки окрашиваются в алый, он не уверен, что действительно должен прислушиваться к Дэвиду. Но ей только семнадцать, а Дэвид — его лучший (единственный) друг. Ему исполняется двадцать один. Ей — восемнадцать. Она встречает парня, которого Дэвид не переносит на дух, и Киллиану становится от этого немного легче, потому что он ненавидит думать, что Эмма с кем-то кроме него. Только вот это трудно: Эмма встречается с кем-то, кто, Киллиан абсолютно уверен, недостаточно хорош для нее. Он пьет все больше и больше, и когда Дэвид однажды возвращается в общежитие в поганом настроении и говорит, что Эмма решила отказаться от колледжа, чтобы съехаться с этим парнем, Киллиану требуются все силы, чтобы не сесть в машину, не поехать к ней и привести ее в чувство. Ему двадцать два, когда Дэвид звонит матери, пока они едут за пиццей. Киллиан ведет машину, и когда он смотрит на Дэвида, тот сидит с лицом белее мела. — Она в порядке? — удается выдавить ему, и Киллиан почти что останавливается — насколько быстро Дэвид побелел, настолько же быстро он багровеет. Киллиан узнает этот взгляд, узнает, как быстро руки сжимаются в кулаки. Наступает долгая пауза, и Дэвид крепко жмурится, а Киллиан уверен, что никогда в жизни не видел такой боли на лице друга. Он заканчивает разговор, и одно очень долгое мгновение в машине царит гробовая тишина. А затем он взрывается. Кулак врезается в приборную парень, и Киллиан пытается успокоиться. Дэвид не бьет вещи. Это делает Киллиан. Что бы там ни было, все очень плохо, а тот единственный вопрос — «Она в порядке?» — означает, что дело в Эмме. — Хочешь поделиться, приятель? — Эмма все еще больная тема между ними двумя, потому что Киллиан идиот, и Дэвид знает это. Они многим делились друг с другом все эти годы, и он знает, что Эмма приемная, но для него все еще тайна, отчего в ее взгляде столько грусти. Дэвид все столь же оберегающий, а Киллиан все столь же сломленный. Но ему все равно необходимо знать, что она в порядке. — Эмма беременна, — говорит он сквозь зубы. Он осторожно прижимает кровоточащий кулак к груди. — Кажется, я сломал руку. Киллиану кажется, будто его избили, и воздух медленно покидает его тело. Он как никогда счастлив, что они всего лишь в минуте от пиццерии, и он паркуется на первом свободном месте, лишь после чего поворачивается к Дэвиду. — Беременна? — Ублюдок обрюхатил ее и бросил. Она вернулась домой. Я готов убить его, Киллиан. — Обычно спокойный взгляд Дэвида застилает ярость, и это пугает, потому что Дэвид никогда не выходит из себя. — Вставай в очередь. — Киллиан не успевает подумать, слова просто вылетают сами собой. Но Дэвид ничего не говорит, не предупреждает его оставить ее в покое — не делает ничего. Лишь кивает, бездумно смотря в окно. В ту ночь они пьют куда больше, чем нужно. Ему двадцать три, когда он возвращается домой, покупает полуразваленный домик на побережье, который намерен отстроить. Все было бы идеально, но только Мила не хочет жить здесь. Она хочет остаться в Портленде. Киллиан хочет, чтобы она ушла от мужа. Они оказываются в безвыходном положении, но он быстро понимает: если ничего не обсуждать, то проблемы словно и нет. Он часто ездит в Портленд (она никогда не приезжает к нему), и есть в ней что-то такое, что начинается как забытие от проблем и превращается в нечто большее. Но все непросто. Они ругаются. Порой он ненавидит ее, и, когда они вместе с Дэвидом сидят на крыльце его дома, он буквально беснуется. Он понимает, что должен быть тише, знает, что Эмма находится внутри со своим сыном и, вероятно, слышит все, что он говорит, но он просто не может остановиться. Дело не должно быть в нем, и дело не должно быть в мести или ревности, но у нее ребенок от другого мужчины — от того, кто не был хорош для нее, — а у него никогда даже не было шанса. Она ранила его. А он ранит ее в ответ. История стара как мир. И все же его сердце болит за нее и желает ее. Он видит, как с каждым днем она увядает все больше, и ее жизнь — это лишь Генри, работа в закусочной и попытки создать видимость нормальной жизни. Дэвид переживает. Киллиан тоже. Но ничего не меняется. Ему двадцать четыре, и Мила та, кого он любит и ненавидит. Они снова ссорятся, и этот скандал, он уверен, должен стать концом их отношений; они не говорят после него неделю. Он понимает, что удача на его стороне, когда Дэвид звонит ему и просит отвезти Эмму домой. Он объясняет, что и сам бы поехал, но он обещал провести эту ночь с Мэри Маргарет, и они находятся в двух часах езды. Не будет ли Киллиану так трудно забрать Эмму? Это ее двадцать первый день рождения. Киллиану хотелось бы провести этот день с ней, танцевать с ней, смеяться с ней и пить... но вместо этого ее так предпологаемые друзья из закусочной привезли ее в какую-то отвратительную дыру. Единственный хороший момент заключается в том, что это место достаточно близко, и его сердце разлетается на кусочки, когда он находит ее лежащей на полу с телефоном в руке. — Все в порядке, любимая, — шепчет он, осторожно поднимая ее на руках. Она легкая — даже слишком, — но он все равно прижимает ее к груди. Он впервые находится к ней столь близко, и это нехорошо, потому что она пьяна, ей грустно, но возможность держать ее вот так, пускай даже однажды... это его момент надежды той ночью, которая обернется для нее кошмаром. — Осторожно, — нежно говорит он, сажая ее на сидение и пристегивая ремнем безопасности. Она улыбается ему, и под воздействием алкоголя выражение ее лица становится мягче. Оно почти мечтательное, и этот взгляд в ее глазах, и то, как она тянется к нему... но он уже отстраняется. Она слишком пьяна, чтобы отдавать себе отчет. И, боже помоги ему, но он не такой. Он относит ее в постель после того, как она отключается в машине, и мать Дэвида наблюдает за этим чуть нахмурившись. — Она в порядке? — шепчет она, на ее лице написано беспокойство, когда она смахивает пряди с лица Эммы. — Я останусь с ней, чтобы убедиться в этом. На полу, — добавляет он, чтобы миссис Нолан не подумала, что Киллиан хочет чего-то от ее дочери в таком состоянии. Но она просто улыбается, и ее лицо озаряется облегчением, когда она похлопывает его по плечу. — Ты хороший друг, Киллиан. — Она зевает по пути в свою комнату. — Разбуди меня, если решишь уйти. Он не собирается никуда уходить. Он опускает ее на кровать, снимает с нее обувь и осторожно накрывает одеялом. Его искушает мысль лечь рядом, обнять ее и держать в руках всю ночь, но он не может. Где-то в глубине сознания он вспоминает, что он все еще встречается с Милой, и Мила бы совсем не обрадовалась, проведи он ночь в постели другой женщины. Он ложится на пол, но сон никак не приходит. Он напрягается каждый раз, когда дыхание Эммы хоть слегка сбивается, но в конце концов он проваливается в царство Морфея. Когда он просыпается, за окном уже ярко светит солнце, и он чувствует облегчение, когда слышит спокойное дыхание Эммы. Сегодня ей будет не очень хорошо, но худшее хотя бы уже позади. Он встает и склоняется над ней. Знает, что должен просто уйти, но не может заставить себя сделать это. Он вздыхает и смахивает прядь волос с ее лица. Ему будет уготовлен отдельный котел в аду за то, что он целует ее в лоб — целует нежно и мечтая, чтобы это значило куда больше. Ее кожа влажная: алкоголь выходит из ее организма. Он наливает ей стакан воды, достает Адвил и оставляет все на прикроватной тумбочке. Затем уходит. Ему двадцать пять, когда она знакомит его с Грэмом. Киллиану он должен нравиться. Ведь Дэвид точно одобрил его. А что в нем плохого? Он дружелюбный и работает в полиции. Он сумеет защитить Эмму и, кажется, хорошо относится к Генри. Но она называет Киллиана своим братом, и ему должно стать тепло и приятно, но вместо этого сердце ухает вниз. Брат. В ту ночь он едет в Портленд, выпивает слишком много и пытается использовать Милу, чтобы забыться. Он ее тоже любит. Просто не так, как Эмму, а по-другому: похоть настолько смешана с любовью, что он не понимает, где заканчивается одно и начинается другое. Мила обжигает его, словно он глина на горячей печи. Он стремится к Эмме. Это не помогает их отношениям с Дэвидом. Они все так же близки, но Дэвид недоволен его поведением. Учитывая, как плохо Киллиан относится к Грэму, как не может отвести взгляда от Эммы, когда она рядом, и насколько токсичны его отношения с Милой, реакция Дэвида очевидна. Киллиан проводит все больше времени в Портленде и все меньше на крыльце дома Дэвида, распивая с ним пиво. Кроме того, он просто не может находиться рядом с Эммой, которая счастлива в отношениях со своим счастливым парнем, который так добр к ее сыну. Новость о том, что они съезжаются, почти убивает его. Ведь это Грэм будет спать рядом с ней каждую ночь, и именно он будет воспитывать ее сына. Киллиан провел не так много времени с Генри (не так много, как хотел бы), но ему все равно кажется, будто бы умерла часть его души — та часть, о которой он даже не подозревал. Но в двадцать шесть он бы променял всю свою душу на что угодно, лишь бы забрать ее боль. Смерть Грэма опустошает ее, и он проводит все свое время в доме Дэвида, пытаясь занять Генри, пытаясь дать Эмме немного пространства, пытаясь помочь ей, но ее рыдания сводят его с ума. Он не хочет ничего сильнее, чем обнять ее, но Эмма не позволяет никому касаться ее. Из этого состояния ее выводит Генри: его полное ужаса выражение лица, когда он находит ее на кровати, пока она рыдает так сильно, что сотрясается все тело. В ту ночь она превращается из убитой горем девушки в холодную, собранную статую — лицо пустое и безэмоциональное, словно камень. Киллиан не уверен, что хуже — леденящая кровь боль или маска безразличия, — но он стоит рядом с ней во время похорон. Поддерживает ее с одной стороны, пока с другой находится Дэвид. Он хочет взять ее за руку, переплести их пальцы и сказать, что все наладится. Но у него нет на это прав. Кроме того, ее руки лежат на плечах сына, и именно там им и место. Она все равно переезжает в ту квартиру. Киллиан предлагает ей их с Дэвидом помощь, потому что несмотря на эту маску, он знает, что в самом деле Эмма совсем не в порядке. Поэтому он помогает обустраивать комнату Генри, вызывает у него смех, и дает Эмме время, которое ей необходимо, чтобы скорбеть, ведь это место должно было быть не только ее. Генри быстро приходит в норму, а Эмма... ей нужно больше времени. Они впадают в некого рода рутину: Дэвид помогает, Киллиан помогает, и жизнь медленно возвращается во взгляд Эммы. Ему двадцать семь, когда отношения с Милой заканчиваются масштабным скандалом. Он уже некоторое время понимал, что не хочет быть с ней, и постоянное присутствие ее мужа в их отношениях тоже надоело за эти годы, но к тому моменту, когда она заканчивает кричать и оскорблять его, ему кажется, будто его переехал грузовик. Ему кажется, будто бы его просто выкинули, словно мусор. Будто бы все эти годы вместе были совершенно напрасны и ничего не значили. Ром — это его верный друг, но ром не умеет слушать. Он выпил достаточно, чтобы мысль о том, чтобы поехать к Эмме и попросить ее выслушать его, кажется весьма удачной. Он не должен садиться за руль — он вообще не должен делать ничего, лишь пойти спать, — но каким-то образом он все равно вскоре стучит в ее дверь. — Я больше не знаю, куда пойти, — говорит он, вваливаясь через дверь и падая на диван. Он едва ли стоит на ногах, и уж лучше сразу сесть на мягкую поверхность, чем рухнуть в прихожей. — Прости, Эмма. — Что случилось? — ее глаза полны беспокойства, когда она осматривает его и видит, в каком он отчаянии. Она тихо закрывает дверь и садится рядом с ним на диван. — Мила ушла от меня. — Она чуть хмурится, и он видит, сколько в ее голове появляется вопросов. Он не говорит с ней о Миле: с тех пор как Грэм умер, он делал все возможное, чтобы не говорить при ней о любого рода отношениях. — Я не могу пойти к твоему брату, — объясняет он, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза. Он не хочет продолжать, не хочет позорить себя еще больше, но он предполагает, что она узнает все в любом случае. — Он... он не одобрял. Скажет, что этого следовало ожидать. — Мне жаль, Киллиан, — она обнимает его и тянет на себя, пока он не ложится головой ей на плечо. Тогда она начинает ласкать пальцами его волосы. Он видел, как она делала это с Генри, когда пареньку было плохо, и на мгновение он почти счастлив, что все это случилось, потому что ощущение ее пальцев, пробегающих сквозь его волосы, одно из лучших на свете ощущений. Но он еще не закончил рассказывать. — Она была замужем. Ушла к своему мужу. — Я знаю, — тихо вздыхает Эмма, и Киллиану приходится подавить порыв резко поднять голову. — Дэвид рассказал мне несколько лет назад, — поясняет она. В ее голосе нет ни осуждения, ни презрения, но он с трудом в это верит. Он сам судил себя множество раз за все эти годы. Как и Дэвид. — Ты никогда ничего не говорила. — Это было не мое дело. Ты любил ее. Сердцу не прикажешь. Ему хочется, чтобы она сама в это верила, потому что его сердце желало ее с того дня, как они познакомились. Но он пьян, и он здесь из-за другой женщины, а она все еще пытается пережить потерю Грэма. Поэтому он просто позволяет ей утянуть себя вниз, так, чтобы голова лежала у нее на коленях, и засыпает, пока она нежно перебирает его волосы. Ему двадцать восемь, когда Дэвид женится. Он — шафер, но Эмма не подружка невесты, поэтому она проводит ночь в компании одного из друзей Дэвида. Он наблюдает за ней, пока она смеется (смех наигранный, он научился их различать) и танцует с этим другим мужчиной, и ненавидит себя, но ничего не может поделать, думая лишь о том, чтобы подойти к ней и назвать ее своей. Но он не может. Он танцует с подружкой невесты и в конце вечера уходит с ней домой. Она блондинка, красивая, и она хочет его, и он повторяет себе, что должен получать удовольствие, ведь в ее квартире нет ребенка, и это именно то, чего он должен хотеть. Но он может думать только лишь об Эмме. Они уже не подростки. Дэвид женился. Киллиан не очень хочет спрашивать, но неужели было бы так плохо, если бы он сделал первый шаг? Между ними всегда было что-то; это притяжение, которое могло бы поглотить его с головой, позволь он этому случиться. А с той ночи, когда он показался у нее на пороге, между ними возникло что-то еще. Дружба. Связь и понимание, каково это — иметь разбитое сердце. Он не спрашивает Дэвида. Не имеет права. Эмма — его младшая сестра, и так будет всегда. А Киллиан... ну, он Киллиан. Но он не может прекратить проводить с ней время, даже просто в качестве друга. Дэвид часто приглядывает за Генри, пока Эмма задерживается на работе, и Киллиан начинает предлагать свою помощь. Ему нравится ее сын, а взгляд Дэвида постепенно тускнеет из-за полного изнеможения в попытке проводить время с женой, сестрой и племянником. Кто-то должен чем-то пожертвовать. У Киллиана нет никого, кроме Дэвида, Эммы и Генри. Его дом — пуст, не важно, находится он там или нет. Одним вечером Эмма особенно сильно задерживается на работе, и Генри начинает хотеть кушать, поэтому Киллиан начинает искать, что бы приготовить — простое и быстро. Он знает Эмму — не будь у нее Генри, она бы питалась лишь едой из закусочной и какими-нибудь фруктами (и то, редко). Но она любит своего сына, и потом он тихо бормочет «спасибо, господи», когда находит упаковку макарон и какой-то соус. Он не ожидает, что это вызовет у нее такую реакцию. Генри видит ее первый и бежит через всю квартиру, чтобы рассказать про свой день, и он использует это дурацкое прозвище, от которого ему хочется закатить глаза. Но это Генри, а Киллиан любит этого паренька. — Это всего лишь спагетти. — Он чувствует необходимость сказать это, потому что она смотрит на него широко раскрытыми глазами, в которых читается какая-то эмоция, которая не может быть просто облегчением при виде горячего блюда после долгого рабочего дня. Она благодарит его и подается вперед, и ему приходится засунуть руки в карманы, чтобы не потянуться к ней в ответ. Слишком легко представить, что это — их жизнь: она приходит домой с работы, он готовит ужин с Генри, и они стоят обнимаются в центре кухни. Он настолько потерян в своих мечтах, что даже не понимает, что ее губы касаются его щеки, пока все не кончено. Он проводит пальцами по этому месту и смотрит на ее спину, которая визуально напрягается, пока она уходит. Он хочет спросить, что значит этот поцелуй. И он хочет спросить, может ли получить еще один. И еще. И еще. Но она, без сомнений, вообще не хочет с ним больше говорить, потому что обнимает Генри и прыгает вместе с ним по квартире, пока он, счастливый, рассказывает о чем-то своем. Киллиан не может оторвать от нее глаз, пока они едят, пока она убирается, а он помогает, и пока они укладывают Генри спать. Все это время она держится от него на расстоянии. Киллиан читает Генри сказку на ночь, потому что парень настаивает, чтобы это сделал именно Килли, и Эмма улыбается и целует своего сына, желая ему спокойной ночи. Киллиан находит ее на диване; на столике перед ней стоит открытая бутылка вина и два бокала. Она молча разливает алкоголь, передает ему его бокал и отпивает из своего. Все еще не глядя на него. Он молчит еще какое-то время, потому что понимает: есть шанс, что она ответит отказом. С момента смерти Грэма уже прошло много времени, и она сумела собрать себя по кусочкам, но для самой Эммы рана все еще свежая. Но он не может ничего с собой поделать. Он хочет ее — отчаянно. И впервые за долгое время ему кажется, что его чувства могут быть взаимны. — Эмма, — тихо говорит он, ставя бокал на стол. — Я не могу, — едва слышно шепчет она, но он видит, как белеют ее костяшки — настолько крепко она вцепляется в собственный бокал. Это подтверждает его мысли, но он понимает, что давить на Эмму не стоит. Он кивает, целует ее в лоб и уходит. Молча притворяясь, что не замечает, как она напрягается при его прикосновении. Ему двадцать девять, и с той ночи, когда она поцеловала его в щеку, он изо всех сил пытался перестать хотеть ее. У него едва ли это получалось. Но ему удалось соблюдать дистанцию, не оставаться с ней наедине в ее квартире слишком надолго. Он понимает, что не стоит принимать приглашение на своеобразную вечеринку, которую она устраивает, пока Генри ночует у своего друга, и пытается отказаться. — До моего дома слишком далеко, — объясняет он, бесцельно махая в сторону побережья. — Приехать, выпить с тобой, а потом поехать домой в таком состоянии? Плохая мысль. — И не надо. Ляжешь на диване, — пожимает плечами она. — Давай, ведь все придут. Он понимает, что соглашаться не стоит, но все равно делает это. Сейчас Эмма редко позволяет себе немного свободы, и этой ночью он видит, как она счастлива: она широко улыбается, а это такая редкость в последние годы. Он делает вид, что не замечает, что она, встав, чтобы налить себе новую стопку, возвращается не на свое место, а садится рядом с ним. Они продолжают пить, и он дает себе волю. От Эммы исходит тепло и нежность, и он обнимает ее за талию, словно делал это уже тысячи раз. Он ожидает, что она отстранится, но вместо этого она еще крепче прижимается к нему — ее грудь касается его груди, ее бедра задевают его бедра, — и он практически стонет оттого, насколько сильны в нем желание и страсть. Ему требуется весь самоконтроль, чтобы оставаться в этой позе, когда она так обнимает его, и чтобы продолжать играть в эту дурацкую настольную игру. Постепенно их друзья расходятся, и в конце концов остаются лишь они. Он поднимается с пола, его затуманенный мозг кричит: начни что-нибудь делать. Потому что если он начнет что-нибудь делать, то он не схватит Эмму, не прижмет ее к себе и не начнет целовать так, как мечтал последние часы (годы). Поэтому он начинает убираться, и она начинает тоже, и все идет хорошо, пока она не спотыкается и не утаскивает его за собой. Они падают, и она оказывается под ним, смотря на него с широко раскрытыми глазами, в которых читается страсть. Этот взгляд решает все за него: он видит то же желание, которое испытывал к ней долгое-долгое время. Он целует ее, она отвечает, и это все — и даже больше, — о чем он когда-либо мечтал. Он знает, что должен чуть-чуть притормозить, осыпать поцелуями каждый сантиметр ее тела, ведь у них есть все время в мире, чтобы наконец быть вместе, но он просто не может. Она столь же агрессивна, когда срывает с него футболку, стягивает его джинсы вниз по бедрам и впивается ногтями в его кожу, чтобы поторопить его. Он не сдерживает свой удовлетворенный рык, когда скользит в нее; он хочет насладиться этим моментом — он желал ее годы, — хочет, чтобы это мгновение длилось вечность, но она начинает двигаться, а он беспомощен перед ней. Никогда еще в жизни он не засыпал столь довольным и удовлетворенным, как с Эммой в его объятиях на ее диване. Он слишком счастлив, чтобы подумать, что Эмма может передумать, что с утра он столкнется с закрытой дверью в ее спальню и оглущающей тишиной. Он не сдается без боя, но она не отвечает ни на его звонки, ни на сообщения. Она постоянно держит Генри рядом с собой, когда они видятся, и даже когда он присматривает за ним, Эмма очень холодна. Он ясно видит это в ее взгляде — ее стены вернулись. Его сердце болит. Ему тридцать и ему пора забыть про Эмму. Конечно, их отношения улучшились спустя несколько месяцев, но она все еще напряжена и все еще не желает оставаться с ним наедине. Дэвид не знает, что произошло. Киллиан не сказал ни слова, несмотря на то, как часто Дэвид поднимал эту тему. Эмма, вероятно, тоже молчит, и он видит, насколько раздражен Дэвид, и часть него почти злорадствует, что ей тоже больно, потому что это всецело ее вина. Они могли бы быть счастливы, если бы она только дала им шанс. Однажды ночью он идет в бар, и он пытается. Правда пытается. Он знакомится с девушкой (не блондинкой), и она милая, веселая, и она зовет его к себе, чтобы выпить. Он знает, что значит это приглашение, и все равно следует за ней. А потом он исчезает из ее квартиры в середине ночи, не оставив ей никакой записки, потому что она не Эмма. Когда почти спустя неделю в его дверь начинают стучать в два часа ночи, он почти игнорирует это. Долю секунды его пожирает чувство вины, когда он думает, что его могла найти та девушка из бара. Неодобрительно качая головой на самого себя, он натягивает первую пару пижамных штанов, которую только может найти. Случайные девушки из бара не стучатся к нему так, словно от этого зависит их жизнь. А Эмма стучится. У него не хватает времени спросить, что случилось, потому что без сомнений что-то произошло: в ее глазах страх, волосы взлохмочены, и... она плакала? — Ты один? Это одновременно и вопрос, и обвинение, и он слишком ошараен, чтобы предпринять хоть что-то, поэтому он просто щурится из-за яркого света и произносит ее имя, словно это решит все проблемы. — Что-то случилось? — в конце концов спрашивает он, сон и непонимание переплетаются с беспокойством. Но она лишь повторяет свой вопрос, и, боже помоги, в ее глазах собираются слезы. — Конечно же я один — на часах два утра, — тихо отвечает он, до конца открывая дверь. Он хочет пригласить ее войти, предложить ей чай или горячий шоколад, или те печенья, которые он всегда держит дома, потому что она их очень любит, но она не дает ему шанса. Он оступается, когда она налетает на него со всей силы, и он издает удивленный возглас за секунду до того, как она начинает целовать его. Целовать его и цепляться за него так, словно они одно целое. Сегодня они доходят до спальни, но он помнит, как все было в прошлый раз, помнит, как он не сбавил темп, как не показал ей, насколько она прекрасна. Он больше не чувствует усталости, и что бы ни привело ее к нему в середине ночи, эта паника, которую он видел в ее взгляде — все это сменилось на жгучее желание вперемешку с нежностью, которой он боится дать имя. Боится не потому что не хочет, а потому что хочет слишком сильно. Когда они, закончив, лежат, он целует ее в плечо, смахивает волосы с ее лица и нежно целует ее губы. — Я люблю тебя. — Его не волнует, что он сказал это, признался ей, потому что он подавлял это слишком долго. — Боги, Эмма, я люблю тебя больше, чем все на этой планете. Пожалуйста, не сбегай сегодня. Не сбегай никогда. Он молит, и ему не стоит этого делать, но ему плевать, потому что она вздыхает, переплетает их пальцы, а другой рукой обхватывает его за челюсть и притягивает ближе к себе. — Я тоже тебя люблю, — шепчет она, и в ее голосе нет сомнения, а в глазах — страха. Когда он просыпается, она все еще спит рядом с ним, и солнце, отражающееся от ее светлых волос, — это то, что он не забудет до самой смерти. Она так и не признается ему, почему оказалась той ночью у его двери, но когда их две жизни переплетаются в одну, ему нет до этого дела. Ему тридцать один, когда он просит ее остаться. Они лежат в постели, и она вздыхает, потому что ей пора вставать, чтобы забрать Генри от друзей. Только в эти моменты они проводят время в его доме, окруженные звуками прибоя и скрипящих половиц, которые она почему-то очень любит, и просторным расшатанным крыльцом, которое идеально подходит для утреннего кофе. — Переезжайте ко мне, — тихо предлагает он, лениво проводя пальцами по ее голой руке. Она лежит в его объятиях, голова на его плече, и ее светлые волосы ласкают его грудь; она издает какой-то неопредленный звук. — Было бы чудесно, — говорит она, приподнимаясь на локтях. — Мне пора за Генри. — Эмма, — он хватает ее за запястье, с нежностью потянув за него. — Я серьезно. Вы с Генри должны переехать. У меня целый дом, пока вы двое живете в квартире. Мы могли бы просыпаться и слушать шум океана, и у Генри будет собственная комната... и каждое наше утро будет совсем как это. — Он тянет ее чуть сильнее, пока она снова не оказывается в его руках, и он целует ее, целует сильно, и его поцелуи так же полны мольбы, как и его слова. Она отстраняется со вздохом, но не уходит. — Ты правда этого хочешь? Генри может быть просто несномным временами, — предупреждает она, и в ее глазах плещется беспокойство. — Ты уверен? — Эмма, я люблю вас обоих. Я хочу, чтобы вы жили со мной. — Мне надо... мне надо узнать, что он думает по этому поводу. Долгое время были лишь он и я, и он все еще ребенок. — Эмма, если ты не хочешь... — она прерывает его поцелуем, ее тело вжимается в его, голая кожа к голой коже, и по его телу бегут мурашки.   — Я хочу, — заверяет она, когда разрывает поцелуй, чуть задыхаясь, и это очередной момент, который он запечатлевает в своей памяти, потому что все идеально. Летнее солнце, отражающееся в ее глазах, ореол светлых волос, который окружает ее разрумяненное лицо, губы, потемневшие от поцелуев, но более всего — сильное желание и любовь, которые он научился распозновать. Она тянется к его ладони и переплетает их пальцы. — Просто мне сперва надо убедиться, что Генри не будет против.   Он кивает, и в тот момент, когда она встает с кровати и начинает быстро собираться, потому что опаздывает, он чувствует, как ему становится трудно дышать: он знает, что Генри счастлив, что они встречаются, но он не знает, готов ли парень к большему. Эмма приезжает с Генри на следующий день, чтобы они могли пообедать, и они сидят на крыльце с сэндвичами и прохладными напитками, и Киллиан видит, как нервничает Эмма, и, возможно, ему не стоит этого делать, возможно, у него нет на то прав, но он больше не может наблюдать за ее терзаниями. — Генри, как бы ты отнесся к тому, если бы вы с мамой стали жить со мной? — беспечно спрашивает он, смотря на волны, которые видны за дюнами. Он чувствует на себе взгляд Эммы, слышит, как она резко втягивает в себя воздух, но он не обращает на нее внимание, потому что в его жизни многие моменты сосредоточены на Эмме, но именно этот момент принадлежит Генри. — Мам, мы что, правда переезжаем? — нескрываемый восторг в его голосе вызывает улыбку у Киллиана, и он смотрит на Эмму, и ему, вероятно, не стоит быть настолько самодовольным, но он все равно ухмыляется, потому что это было единственной преградой для нее, и теперь очевидно, что парень совершенно не возражает. Эмма приподнимает брови, но он видит, что она счастлива, видит, как она пытается скрыть собственную улыбку, когда поворачивается к сыну. — Ты хочешь этого? — осторожно спрашивает она, внимательно наблюдая за любыми признаками недовольства. — Да-а-а! Здесь так круто! Генри мгновенно начинает задавать миллион вопросов: вопросы про пляж и “можем ли мы ужинать на этом крыльце”, и “у меня же будет своя комната, да?”, которую “я смогу покрасить в любой цвет?”. Киллиан усмехается, отвечает на каждый вопрос по очереди, и он скользит рукой под стол, чтобы найти ладошку Эммы, и переплетает их пальцы. Он помогает ей перевезти вещи на следующих выходных, и когда он засыпает той ночью, полностью измотанный бесконечными коробками книг, игрушек и мебели, он засыпает с Эммой под боком, в его постели, и он никогда еще не был счастливее. Ему тридцать два, и его жизнь идеальна. У него есть Эмма и у него есть Генри, и тот, кто никогда не думал, что он сможет обрести семью, действительно понимает, что обрел ее. Его сердце почти останавливается от удивления, когда это случается. Генри опаздывает на игру в соккер, и Эмма ругает его за то, что он слишком долго играл в видеоигры, и тогда парень выбегает на улицу и кричит через плечо: — Пока, мам! Пока, пап! Увидимся позже! Воздух, кажется, застревает в его легких, и он не может дышать, но Эмма рядом, и она обнимает его за талию, кладет щеку ему на плечо и прижимает его к себе крепко-крепко, и тогда он снова может дышать. — Я не просил его… — удается выговорить ему в конце концов, и его голос надламывается от эмоций. Он шокирован, он тронут, и он понимает, что Генри опаздывает, но ему очень хочется остановить парня, обнять его, обнять так, как Киллиана обнимал его собственный отец, когда он был маленьким и в их доме все еще знали слово «любовь». — Я знаю. — Улыбка Эммы — искренна, и в ее глубоких прекрасных зеленых глазах читается счастье. — Я тоже. Он просто любит тебя. Мы семья. Она говорит это так просто, будто бы это самый обыденный факт, будто бы в этом нет ничего такого. Они живут вместе. Эмма любит жареный сыр в середине ночи. Киллиан любит теплый неразбавленный ром. Генри любит то отвратительное подобие йогурта. Они семья. Он не может поверить, что хочет еще большего, но он не может выкинуть эту мысль из головы, это желание о ребенке с его собственными генами. Дело не в том, что он не любит Генри, потому что он любит паренька почти так же, как и Эмму. Но он хочет пройти весь этот новый путь с ней. Он хочет видеть, как ее живот растет, пока внутри нее зреет плод его ребенка. Он хочет услышать, как его ребенок впервые скажет «папа» — и скажет это еще едва говоря, только лепеча. Кроме того, всем нужен брат или сестра. Несмотря на то, как сильно он скучает по Лиаму, он бы в жизни ничего не изменил, даже если бы знал, что потеряет брата так рано, еще будучи столь молодым. — А ты когда-нибудь думала… — он замолкает, не в силах подобрать правильные слова. Он притягивает ее еще ближе, обхватывает ее за лицо и с нежностью проводит большим пальцем по коже щеки. Он боится задать ей этот вопрос, потому что у него есть уже столько всего, но услышав, как Генри зовет его отцом, он не может избавиться от этой нужды. — Я люблю Генри, Эмма, очень. Не думай даже усомниться в этом. Но… — он скользит руками вниз по ребрам и останавливается на ее животе — на том месте, внутри которого может вырасти целая жизнь. Он не может выдавить из себя нужные слова, не может вынести шанса, что утро будет испорчено, если она скажет “нет”. Он дает ей шанс. Он не спрашивает. Он дает ей возможность просто пошутить и уйти дальше заниматься своими делами. — Из Генри вышел бы отличный старший брат, — тихо отвечает она, переплетая их пальцы и не разрывая с ним взгляда, пока ветер ерошит его волосы. Он пытался подавить эмоции с того самого момента, как слова Генри поразили его в самое сердце, но это… в его глазах появляются слезы. Он не хочет, чтобы Эмма посчитала его слабым, поэтому он целует ее, целует нежно, с любовью и обещаниями будущего. Ему тридцать три, и он спит на диване, потому что Эмме неудобно, если только она не лежит распластавшись по всей кровати в окружении подушек. Он попытался сказать ей, до чего мило она выглядела, но в ответ получил лишь злобный взгляд. Он расценивает его как это-ты-сделал-со-мной взгляд, и потому больше ничего не говорит. Предположительная дата родов была неделю назад. Она говорила ему, что с Генри тоже была задержка, и она молилась, чтобы их ребенок сильнее желал увидеть мир, чем его брат, но он ведь сын Киллиана и потому перенимает характер своего отца. Он резко просыпается, пока она стоит, склонившись над ним, и на ее лице написана решительная уверенность. — Все в порядке, любовь моя? — спрашивает он, пытаясь смахнуть усталость и сон. — Мне нужно, чтобы ты занялся со мной сексом, — как ни в чем не бывало заявляет она, махая в сторону лестницы на второй этаж. — Но не здесь. Генри может проснуться. Он молча смотрит на нее, ничего не понимая. Он не не хочет Эмму, наоборот, он хочет ее каждой клеточкой своего тела, но в последнее время это она не хотела, чтобы он касался ее, чувствуя неуверенность из-за беременности и из-за того, как выглядит ее тело, несмотря на все его попытки успокоить ее. В первые месяцы все было совсем не так: тогда она хотела его постоянно. Когда он думает об этом, он искренне надеется, что они не испугали Генри, учитывая, как часто и как быстро они могли скрыться в спальне. А те ночи, когда Генри был у друзей… в общем, Киллиан больше не мог смотреть на обеденный стол, как раньше. Или на кухонную стойку. Или на лестницу. Но в последний месяц (плюс-минус), все изменилось, когда Эмма стала без конца испытывать дискомфорт и избегать любых его прикосновений. Поэтому сейчас ее просьба — или, скорее сказать, приказ — очень удивил его. — Ну… с чего такое желание? — Ты меня не хочешь? — Нет! — он скидывает одеяло и тянется вперед, чтобы нежно обхватить ее лицо. Он целует ее, его пальцы скользят сквозь ее волосы, но она не верит и отталкивает его. — Эмма… — ее имя — это усталый выдох, и он устало трет лицо. — Я просто пытаюсь понять, что… — Секс должен ускорить роды. Я перепробовала все остальное. Я пробовала гулять. Я пробовала есть острую пищу. Ничего. Твой сын не собирается вылезать из меня. А я чертовски устала быть беременной, и мне нужно, чтобы этот ребенок уже родился. Я прочитала, что секс помогает. Поэтому, пойдем. Он не может сдержать быструю усмешку, потому что подмечает, как она стала использовать какие-то его фразы, его слова, и слышать то, как она произносит, что “чертовски устала”, буквально очаровывает его. — Нет, любовь моя, я… — он вздыхает и указывает в сторону их спальни. — Как пожелаешь. — Он не может поверить, что на самом деле не очень хочет этого, пока следует за ней наверх, не может поверить, что мысль о сексе с Эммой его не прельщает, но когда она столь угрюмая и ее единственная цель не имеет ничего общего с наслаждением… Она стягивает футболку (его футболку), в которой спит, и Киллиан не в силах сдержать себя. Он смотрит — пристально. Есть что-то в ее теле, в ее большом животе, в котором растет плод их любви друг к другу, что делает ее бесконечно прекрасной, как бы сильно она ни злилась, когда он подмечал это. — Иди сюда, — шепчет он, вытягивая руку в ее сторону, после того как снимает штаны, оказываясь полностью обнаженным, как и она. С тех пор, как он обнимал ее вот так, кожа к коже, просто чувствуя ее сердцебиение под своей ладонью, прошло уже какое-то время. Она приближается к нему с неохотой, но вздыхает, когда оказывается в его руках, пока его пальцы проводят по ее спине — он знает, что это успокаивает ее. — Прости, — бормочет она ему в грудь, обнимая его за талию. — Я просто больше не хочу быть беременной. — Я знаю, любовь моя. И мы справимся, но… — он замолкает, потому что ему трудно говорить что-либо в эти последние дни. Он всегда знал, что сказать, когда это касалось Эммы, но он не уверен, что правильные слова вообще существуют на этом этапе ее беременности. Все немного неловко, пока они пытаются найти позу, в которой он не причинит ей боли, но в итоге он рад, что они занялись сексом, потому что он скучал по ней, по ним в их постели, прижатым друг к другу, двигающимся в унисон, задыхающимся рядом друг с другом. Это не дикий безбашенный секс, которым они занимались в прошлом; это что-то более нежное, милое, и он узнает эти вздохи удовольствия, слетающие с губ Эммы, и он счастлив слышать их, когда зарывается лицом в ее волосы и достигает собственного пика. Еще больше он счастлив, когда просыпается спустя несколько часов из-за влажных простыней и усталой, но довольной Эммы. — Мои воды отошли, — ликует она, толкая его в плечо. — Отличная работа, моряк. Он усмехается в ответ и притягивает ее к себе для поцелуя. Он никогда не проходил этого прежде, но он видел, как Дэвид сходил с ума, пока рожала его жена, и он знает достаточно из рассказов Эммы про роды Генри, чтобы понять, что этот момент тишины и спокойствия — затишье перед столь желанной бурей. И “буря” оказывается вечным словом. Лиам превращает их тихую жизнь в хаос, и это изматывает, и Киллиан начинает забывать, что такое сон, но он бы никогда не изменил ни секунды. Ему тридцать четыре, когда он вдруг смотрит на свадебные кольца в витрине магазина, пока они покупают необходимые вещи вместе с Генри. Парень следует за его взглядом, и на его лице появляется крошечная улыбка, которая так напоминает улыбку Эммы, когда он знает какой-то секрет, но не спешит поделиться им. — Ты наконец-то сделаешь предложение маме? — спрашивает он, и Киллиан оборачивается и видит широкую улыбку на лице Генри. — Уже пора, знаешь ли. — Генри, твоя мама… — он вздыхает, и его взгляд вновь обращается к кольцу в окне, потому что оно идеально — простое, красивое и так напоминает саму Эмму. — Однажды она сказала мне, что не особо верит в браки. — Что поделать, порой она говорит глупые вещи. Тебе следует сделать ей предложение. Киллиан смеется, качает головой и обнимает Генри за плечи. — Возможно, я так и поступлю, — всего лишь и говорит он, когда они отходят. — Но ты знаешь, что если мы не вернемся к ужину, она будет очень недовольна. На следующий день он возвращается в тот магазин и покупает кольцо. Оно словно обжигает его сквозь карман все последующие дни. Мальчики простужаются, один за одним, и два больных ребенка едва ли подходят под определение романтичного и подходящего момента. Он постоянно отмеряет дозы сиропы от кашля, достает нужное количество Адвила и салфеток, сменяет Эмму, чтобы посидеть с их бедными сыновьями, и засыпает без сил рядом с ней, после того, как укладывает мальчиков. Но когда они оба выздоравливают, он кладет кольцо себе в карман, прежде чем уходит на работу и целует Эмму на прощание, чувствуя, как по телу бежит дрожь предвкушения. У него есть целый план, и мальчики наконец не болеют, и он собирается сделать ей предложение. Генри прав. Ему следовало сделать это давным-давно. Дома на удивление тихо, когда он возвращается с работы. Он находит Эмму в окружении салфеток и одеял, и на кофейном столике стоит наполовину съеденная тарелка супа, и сердце Киллиана ухает. Он кладет цветы на столик и пытается успокоить Эмму, но она горит, ее лихорадит, и ей не хочется, чтобы ее касались. Она отталкивает его, но ее пальцы случайно задевают его карман, и он разочарованно прикрывает глаза, ведь он хотел сделать все правильно. — Киллиан? — тихо спрашивает она, изумленно смотря на него. Она переводит взгляд на цветы, а затем обратно на выпуклость в кармане. Она истощена, ей плохо, но она так же прекрасна, как когда ему было восемнадцать, а Дэвид предупреждал его держаться подальше от его младшей сестры. — Дорогая, все должно было случиться совсем не так, — слегка смеется он и тянется к карману. Когда он осторожно открывает коробочку, тусклый свет тут же отражается от бриллиантов. — Но, полагаю, мы всегда поступали не так, как надо. Он садится на одно колено, и она наблюдает за ним из-под кипы одеял, не говоря ни слова. Это нервирует его, но он все равно продолжает, потому что это то, что он обязан произнести. — Я любил тебя с тех пор, как тебе было пятнадцать, и это никогда не изменится. Выходи за меня, Эмма. Она кивает сквозь слезы и шмыгает носом, когда он надевает кольцо. Она целует его, и он смакует этот момент, ощущение ее нежных губ на своих, осознание того, что она его навечно, но он чувствует жар, исходящий от ее тела. Она хмурится, когда он отстраняется, выливает ее холодный суп и заваривает ей чай, который тут же заставляет выпить, в то время как он обнимает ее, гладит ее по волосам и что-то тихо рассказывает. Это не самая первая мысль, которая появляется в голове при мысли о ночи-после-предложения-когда-рядом-нет-детей, но его это не волнует, потому что у него есть все, что ему надо. Эмма начинает засыпать от таблеток, и он относит ее в постель, после того как она засыпает на диване, и он улыбается, когда Эмма зарывается в подушку, а ее левая рука находится рядом с ее щекой. Бриллианты подмигивают ему в лунном свете, и ему кажется, что он наконец-то познал их секрет. Ему тридцать пять в день их свадьбы. Празднество проходит на пляже рядом с их домом, и он до неприличия горд тем, что Дэвид — его шафер, а Генри и Лиам в одинаковых костюмах замыкают церемонию. Но Эмма именно та, от кого он не может отвезти глаз, Эмма, которая, кажется, парит над песком, пока приближается к нему в белоснежном шелковом платье, которое плотно облегает все ее изгибы, а ветер треплет ее волосы. Это еще одно воспоминание, которое прочно въедается в его память, счастье и любовь, которые он видит в ее взгляде и чувствует каждой клеточкой своего тела. Он едва ли может произнести «Согласен», его голос надламывается, и в ее глазах блестят слезы, когда он целует ее под возгласы семьи и друзей. Он не совсем понимает, как они дошли до этого момента в жизни: безумно влюбленные и увлеченные друг другом, как в самом начале, с двумя прекрасными детьми, с собственным домом и замужем друг за другом. Она любовь всей его жизни, и дорога, по которой они пришли ко всему, что имеют сейчас, была длинной и совсем не ровной, но он бы в жизни не променял это ни на что другое. Ему было восемнадцать, когда она заняла место в его сердце (когда он занял место в ее душе, что она признала лишь спустя много лет), и с тех пор ничего не изменилось.