Лавандовый запах

Время всегда проходит быстро и незаметно, особенно, если ты весь день тренировалась под жестким надзором инструктора. Черт бы его побрал. То стоишь не так, то смотришь. «Нет, клинок держать нужно вот так, а не как ты держишь», — передразнивала ты Киса у себя в мыслях. Конечно не вслух, ты же не самоубийца, ибо этот «дядя» все слышит и все видит. Порой создается такое ощущение, будто он в форме дымки парит рядом с твоим плечом и контролирует каждое бранное слово, вышедшее из твоих уст. Уже вечерело, а ты до сих пор идешь в столовую, где, кстати, еще не закончился ужин. Стоило бы успеть, ведь за день ты слопала лишь кусок хлеба, который, на удивление всему белому свету, дала тебе Саша. Еще пару шагов и ты окажешься у крыльца столовой, откуда сейчас выходил Жан. Судя по шуму, который издавался внутри до этого, Кирштейн снова не сдержал свой острый язык и сказал что-то слишком вспыльчивому мальчику… Эм… Как его там звали? Рэнен? Шла уже неделя после твоего поступления, а ты так и не узнала имени того вечно орущего мальчишки. Видимо, настолько сильно тебе было все равно на него. Временами, Кирштейн удивлялся тому, как ты вообще на ногах стоишь: маленькая, худенькая, изнуряет себя на тренировках, питается одним лишь хлебом, которым с ней делится Саша или Криста. Гляди, если полезешь обниматься — сломаешь все кости… или она сломает тебе. Ты, конечно, милая, но Жан думал, что за такие бесцеремонные объятия точно втащишь ему в глаз. Даже если не дотянешься, то в живот, а может, куда и пониже. Вы не так хорошо общаетесь, чтобы лезть в объятия ни с того ни с сего, поэтому Кирштейн передумал проверять твою хрупкость. Поднимаясь по ступенькам, ты заметила, как усталый взгляд парня устремился на тебя. Ты промолчала, не в силах уже что-либо сказать. — Что-то ты долго, — прислонившись к колонне, произнес он без какой-либо интонации. Просто произнес. Тихо, спокойно. Иногда тебе казалось, что этот наглый остолоп заглядывается на тебя во время тренировок, в особенности тогда, когда ты стоишь спиной или в пошловатой позе. Жан часто этим пользовался, ведь если ты повернулась задом, то не заметишь того, как Кирштейн смотрит на тебя. Наивный Жан. Имир уже давно рассказала об этом, благодаря за то, что ты его таким способом отвлекаешь, и у нее появляется отличная возможность сделать парню подсечку. Как жаль, что ты дышишь ему в грудь и попросту не сможешь дотянуться до лица, чтобы вмазать как следует, ведь «не для него твоя ягодка цвела». Хотя, с этим еще можно поспорить. Это прозвучит странно, но тебе нравилась его наглость. Конечно, это иногда переходило все границы, но все же, без наглости и своей вспыльчивости — Жан уже не тот. За тобой, кстати, тоже был грешок, когда ты вместе с Сашей «случайно» забрела глубоко в лес, где в тот момент купались парни, после долгой тренировки. Было сложно упросить Браус пойти с тобой, но, зная ее слабость к хлебушку и Спрингеру, ты все же уломала ее пойти вместе. Устроившись как следует в кустах, ты высматривала среди них Жана, который только-только снял с себя футболку. «Ну, что ж, шоу начинается» — подумала ты тогда, ехидно улыбаясь, в то время как рядом с тобой сидела и чавкала Саша, нервно кусая хлеб. Кирштейн стал расстегивать свои штаны, от чего по твоему телу прошлись мурашки, а на лице появилась краска от смущения. «Боже, если он узнает, то утопит меня в этом озере» Вдруг парень повернулся в ту сторону, где находилась ты, но не посмотрел вглубь леса достаточно внимательно, а просто положил вещи на траву и побежал к озеру, собираясь сделать бомбочку. Ты тогда чуть на седьмое небо не отправилась от того вида, когда он повернулся в твою сторону. Слегка худощавое, подкаченное тело, все мокрое от пота, просто сводило тебя с ума. Ты старалась как можно незаметнее реагировать на все это, ибо смех Браус точно спалит вас двоих с потрохами, ведь твое лицо в тот момент нужно просто видеть. Временами от него очень приятно пахло, будто он специально натирается лавандой, что иногда надвигало тебя на мысль, что Жан плохо спит. Может, стоит как-нибудь тоже попробовать, ведь мысли о нем мешают как следует высыпаться. В особенности, когда ты думаешь, как будешь зарываться в его мягкие светло-русые волосы. Боже, не Кирштейн, а ходячий секс. — Эй, молчишь чего? — сказал чуть громче Жан, оказавшись перед тобой. Такая внезапность тебя напугала. Наверное, стоит меньше считать ворон, думая о том, как прикасаешься к его рукам, обнимаешь и, уткнувшись носом в грудь, вдыхаешь сладкий лавандовый запах, заставляющий тебя закрывать глаза. — Я? — вдруг удивленно ответила ты, — Думаю, просто устала, чтобы отвечать, прости. Наступила тишина. Можно было услышать, как в столовой до сих пор бушует тот ненормальный, что-то возбужденно крича о титанах. Жан, слыша это, закатил глаза, и уже было хотел вернуться внутрь, чтобы дать ему по самое число, как вдруг заметил, что ты вот-вот упадешь от слабости и, быстро сориентировавшись, поймал в свои объятия. — Ахах, я, конечно, думал, что сногсшибателен, но чтоб настолько, — Кирштейн усмехнулся, смотря тебе в глаза, которые начинали слабо прикрываться. — Ха-ха, — передразнила его ты, — очень смешно, Жан. Но я падаю от усталости… устала видеть твою самодовольную мордашку, — едва найдя в себе силы, сказала ты. — Но на шуточки ты силы нашла. Раз ты так изнуряешься, может, прогуляем завтра половину тренировки? — парень улыбнулся, продолжая держать тебя на руках, — Обещаю не надоедать своей «самодовольной мордашкой», — Жан попытался изобразить то, как ты это сказала пару секунд назад, но вышло у него это слишком мило. Снова. Тот самый лавандовый запах. Теперь захотелось спать еще больше. Прямо у него на руках. И все равно, что скажут остальные — тебе комфортно и уютно вместе с ним. Едва расслышав вопрос, ты улыбнулась и кивнула, а после заснула. — Уже? Эх, маленький усталый мышонок, — чуть слышно сказал он, улыбаясь. Кто бы мог сказать, что самовлюбленный кретин позволит тебе уснуть на его руках? Да еще и заставить его дотащить тебя до женской спальни, а не бросить на лавке у столовой замерзать. Завтра ты будешь нужна ему здоровой и бодрой, а не простуженной и помятой. Воспользовавшись тем, что весь корпус находился в столовой, Кирштейн зашел в спальню девочек и уложил тебя в кровать, которую, кстати, несложно было узнать: ты единственная, кто кладет подушку на южную сторону. — Доброй ночи, — прошептал Жан, выйдя из помещения, но ты уже вряд ли слышала его.