Сколько ни жги, слова остаются живы

Если б все так просто: есть Бог и Дьявол, и один из них над тобой стоял, на покой души заявляя право, труп ребенка кутая в белый саван. От любой болезни укроет вера, и воздастся каждому высшей мерой. А тебе — не видеть застывших, серых. И воды в корыте, от крови ржавой. Если б только каяться и молиться, под холстиной грубой не прятать лица слишком юных, целую вереницу. Если б в каждом горе виновен чёрт. Так решил другой, всемогущий кто-то, а ты просто делал свою работу — может, был усопший гневлив, не кроток и за это платит теперь свой счет. Ты ушел бы в скит как святой отшельник, строгий пост назначил бы главной целью, а закрыв однажды глаза в сочельник, и свою бы душу пустил в полет. Пусть ланцет и иглы гниют на полке, от шприцов, флаконов — одни осколки, пусть и раны некому штопать шелком: выйдет срок — и смерть тебя заберет. Если б все ошибки — веленья Рока. Только вот ни дьявола нет, ни бога, просто снова выбрал не ту дорогу и на ней, споткнувшись, летишь во тьму. А мальчишка с синим, прозрачным взглядом — он так верил в силу святых обрядов — остывает сутки вторые кряду. И никто из них не помог ему. Слишком смелый, чистый, живой и пылкий. И в ладонь ложится легко бутылка, на виске трепещет и бьется жилка, и ланцет дрожит словно в первый раз, словно нитка в пальцах небесной пряхи, словно крылья мелкой весенней птахи. Твой последний друг и последний факел. Человек, которого ты не спас.