Сто восемнадцать лет тому вперёд

Сугавара объявил Акааши, что он абсолютно здоров, только под Рождество, когда под окнами спальни высился с десяток выстроенных Бокуто снеговиков, сам Бокуто жаловался на то, что в гробу видел варёный рис и яйца, а Акааши поклялся больше никогда в жизни их не есть. Известие о том, что он здоров, было встречено бутылкой вина Куроо и полноценным ужином в особняке. Акааши лишь тогда понял, как на самом деле скучал по этому, почти три недели пролежав пластом в кровати с перерывами на ванны, короткие прогулки вдоль дома и визиты в лабораторию за чертежами, над которыми Акааши продолжал работать даже с ломотой по всему телу. Бокуто дулся, но делать ничего не стал, а Кенма, ставший навещать их чаще, с интересом прислушивался к рассуждениям Акааши и его вдумчивым диалогам с самим собой. Ужин закончился попыткой Бокуто пихнуть играющему на фортепиано Куроо пригоршню снега за пазуху, а Тсукишима назвал это аморальщиной и ненавязчиво выгнал обоих. Куроо пришлось согласиться с тем, что время уже позднее, и Бокуто, с неохотой подчинившись, под конвоем Акааши направился к выходу. Куроо проводил их благосклонной и явно пьяноватой улыбкой, Кенма коротко кивнул, а Тсукишима… Акааши весь вечер ловил на себе его долгие, пристальные взгляды, и ему делалось откровенно не по себе; потому отчасти он был рад вернуться домой. Они с Бокуто шли рядом по недавно убранной дорожке — от огней особняка к растущему, как гриб, дому Акааши с кучей пристроек и дополнительных крыльев. Оба молчали; Акааши ушёл чуть вперёд, слыша за своей спиной скрипучие шаги Бокуто и его тяжёлое дыхание. Затем наступила странная тишина — Бокуто явно остановился и вдруг позвал: — Акааши. — Да? — спросил тот, не оборачиваясь. — Я всё думаю… тут такая странная штука… — задумчивый голос Бокуто действовал Акааши на нервы, и он круто развернулся: — Да? Бокуто, стоявший в паре шагов от него, словно только этого и ждал: на его лице сверкнула фирменная безумная улыбка, а в руке невесть откуда взялся снежок. — Мне до смерти хочется кое-чем запустить тебе в лицо, — плутовато ухмыльнулся Бокуто. Акааши осознал свою ошибку, лишь когда проклятый снежок угодил ему в лоб. Он пошатнулся, хлопая ресницами в попытке очистить глаза от комьев снега, и изумлённо выдохнул: — Бокуто-сан!.. — Сугавара сказал, ты уже не болеешь! — Акааши яростно потёр кулаками глаза, а Бокуто, судя по звукам, уже готовил новый снаряд. — Я могу закидать тебя снежками прямо здесь и сейчас! И ничто не помешает мне… Акааши? Скептически хмыкнув, Акааши провёл перчаткой по лбу и молча наклонился в снег. Бокуто его стремлению явно удивился: держа в руке новый снежок, он не сделал и попытки остановить Акааши, когда тот выпрямился со скомканным на скорую руку снарядом и наугад запустил его в Бокуто. — Это нечестно! — завопил тот, стряхивая с груди липкие комья. Акааши невозмутимо встряхнул пальцами, прекрасно понимая, что до дома в ближайшие несколько минут они не дойдут. А ещё — что кому-то сильно не поздоровится. — Вы первый начали, — флегматично отметил Акааши. Бокуто лишь недобро сощурился на него в ответ. Следующие снаряды они бросили одновременно. Надо было отдать Бокуто должное: пытаться попасть в него было сложно. Он мастерски уворачивался, лепил новые снежки с просто невообразимой скоростью и попадал практически точно в цель. Акааши, в жизни не державшему в руках ничего опаснее сварочного аппарата, за следующие несколько минут досталось неплохо, однако он честно пытался попасть Бокуто по лицу в ответ. Пару раз у него, кажется, получилось, но общая неразбериха и весёлый смех — Акааши обнаружил, что смеяться можно даже с забитым снегом ртом и стучащими от холода зубами — не давали понять. Да и Бокуто, кажется, поддавался. Всё закончилось, когда Бокуто в очередном своём безумном манёвре уклонения от нового снежка вдруг оказался к Акааши слишком близко — а тот, пустив ему снежок в лоб, не удержался от неожиданности и повалился спиной в снег. Фыркая и отряхиваясь, Бокуто показался рядом: его по-детски раскрасневшееся лицо со сверкающими в полутьме глазами нависло сверху. Шумно дышащий Акааши молча смотрел на него; Бокуто с прежней лукавой ухмылкой поднял руку с зажатым в нём снежком — и уронил его аккурат на лоб Акааши. — Признаю поражение, — гневно прошипел тот, после чего медленно поднял пустые руки. Бокуто мгновенно исполнился гордости: — Я лучший в снежных боях. — Вы говорили. — Правда? — Да, — Акааши отвёл взгляд и слегка неуклюже завершил: — Встаньте, пожалуйста, я сейчас задохнусь. — Ох, — Бокуто медленно облизал красные губы, и Акааши соврал бы, если бы сказал, что не следит за движением его языка. — Акааши… Гравитация требует, чтобы я упал на тебя. Кто я такой, чтобы сопротивляться? — Нет! — Акааши упёрся ладонью ему в грудь и, сдвинув брови, отчеканил: — Не смейте на меня падать. Иначе я попросту умру. Бокуто на его строгое лицо изучающе сощурился. А затем медленно-медленно упёрся руками в снег по обе стороны от лица Акааши. И задумчивым тоном произнёс: — Знаешь, о чём я сейчас думаю? О том, что между нами творится. Ты всё ещё злишься на меня за то, что я… солгал? Ты имеешь право, просто… Акааши вздохнул — скорее раздражённо, чем устало: — Я не злюсь, Бокуто-сан. Давно не злюсь. — Тогда стоит ли мне на этот раз просить у тебя разрешения на поцелуй? Акааши затаил дыхание. Морозный воздух колючими иголками обжигал его губы, и Акааши неожиданно вспомнил, какие отрезвляюще горячие губы были у Бокуто. Когда они в последний раз целовались? Когда Бокуто вручил ему подарок на день рождения? Так давно. — Я боюсь, — неожиданно для самого себя признался Акааши. Брови Бокуто поползли вверх, требуя объяснений, и Акааши зажмурился. — Боюсь привязаться к вам, а потом отпустить. Я просто… боюсь… любить вас. Сердце пропустило удар, затем другой. Акааши казалось, что он сказал это и умер, потому что прошла секунда, две — а тишину не нарушал даже ветер. Бокуто смотрел на него, явно ничего не понимая, и Акааши, которому дышать становилось всё труднее (и вряд ли дело было в последствиях болезни), собирался было снова попросить Бокуто подняться, но тот не дал ему шанса. — Зря, — только и прошептал Бокуто, чьи губы едва шевелились. — Я же не боюсь любить тебя. Последним, что Акааши увидел перед тем, как закрыть глаза, стали мерцающие медовые искорки во взгляде Бокуто. Они целовались медленно и глубоко, совсем как в первый раз, только теперь Бокуто даже не думал поддерживать неторопливый темп — вместо этого Акааши почувствовал его язык в своём рту и, не дав себе времени обо всём пожалеть, приоткрыл губы, углубляя поцелуй. Его руки лежали на лице Бокуто, пальцы поглаживали слегка выпирающие скулы, а ресницы дрожали от нахлынувших ощущений. И даже несмотря на то, что Акааши лежал в снегу холодной зимней ночью, по телу разливалось приятное, долгожданное тепло. Бокуто слегка подался назад — и Акааши потянулся за ним, не желая отрываться от его губ. Он вслепую упёрся ладонью в грудь Бокуто, надавил, поднимая корпус, и неожиданно обнаружил, что спину неприятно холодит ветром: Бокуто, явно не ожидая такого напора, свалился в снег, и теперь Акааши нависал сверху, а Бокуто нахально щурился на него и посмеивался. Его глаза округлились, когда Акааши, не удержавшись, аккуратно поёрзал на его бёдрах. Он прекрасно чувствовал, что так далеко заходить не стоит, но было уже поздно: Бокуто успел дёрнуть его на себя, и Акааши плашмя упал на его вздымающуюся грудь. — Ну? — коротко выдохнул Бокуто ему в губы. — Что говорит гравитация? Акааши изогнул бровь: — Что я обязан поцеловать вас ещё раз, — и тоном Бокуто повторил: — И кто я такой, чтобы сопротивляться?

***

Акааши понятия не имел, как они, красные от мороза и поцелуев, с задубевшими от холода пальцами и облачками пара вместо дыхания, нашли в себе силы вернуться в дом. Акааши винил во всём вино на ужине у Куроо, однако даже вино не могло вызвать такие провалы в памяти: он обнаружил себя уже в спальне, на одной кровати с Бокуто и торопливо расстёгивающим пуговицы его жилета. Их сбивчивое дыхание, одно на двоих, стук собственного сердца в ушах и мягкий шорох ткани — вот всё, что слышал Акааши в тот момент. Он видел глаза Бокуто, кострами фосфорирующие в полумраке комнаты, и чувствовал его уверенные прикосновения, а больше в тот момент ему и не требовалось: влажные поцелуи в уголки губ, щёки, виски и шею, поглаживания вздымающихся ключиц, лопаток и стыдливо оголённых рёбер — всё это навалилось тяжёлой мешаниной, расплывчатой и тягучей, мешало мыслить здраво и даже по-настоящему стесняться. Тем более что с Бокуто стесняться не получалось. Холодные прикосновения отдавались по голой коже мурашками, и только тогда Акааши осознал, что его жилет и рубашка давно покоятся где-то на полу, в общем хаосе. Акааши сам терялся в происходящем, способный медленно понимать и принимать лишь тот факт, что Бокуто — настоящий, тёплый, живой Бокуто — хищной птицей висит над ним, пока Акааши загребает пальцами одеяло и неосознанно просит ещё больше прикосновений. Грудь Бокуто тяжело вздымалась и опускалась; Акааши протянул пальцы вперёд, в темноту, касаясь самыми подушечками горячей кожи. Бокуто тут же вздрогнул, но отстраняться не стал — замер, позволив осмелевшему Акааши повести рукой ниже, дрожащими жестами очерчивая светлые контуры ареол и едва задевая соски, затем — ещё ниже, к плоскому животу и рельефному торсу, к ослабленной пряжке ремня и линии приспущенных штанов, под которыми чувствовалась поросль жёстких волос. Бокуто обхватил его за запястье и вдруг прошептал: — Продолжай, — в его голосе звенело странное для него напряжение, а в глазах мёдом разливалось что-то, что не поддавалось объяснению, зато чувствовалось самим Акааши — внизу живота, тягучим узлом и будоражащими волнами. Пальцы Бокуто мягко гладили выпирающую на запястье костяшку. — Пожалуйста, Акааши. Тот перевёл дух. И медленно накрыл ладонью ощутимо выпирающий член. Бокуто выдохнул и подался чуть вперёд. Его колени упёрлись по бокам от Акааши, и теперь он нависал над ним с широко расставленными бёдрами, давая больше простора для действий. Акааши неуверенно огладил член, сжав его в пальцах, и второй рукой потянул вниз штанину. Бокуто приподнялся над ним, с прерывистым вздохом сбросил одежду вместе с бельём и снова тяжело опустился на бёдра Акааши. — Не зажимайся, — довольно мурлыкнул Бокуто ему на ухо, когда Акааши пробила мелкая дрожь от осознания, что к его животу прижимается… о боже. — Бокуто-сан… — судорожно пробормотал Акааши, но закончить не сумел: не нашёл нужных слов. «Бокуто-сан, вы нужны мне». «Бокуто-сан, я хочу вас». «Я хочу, чтобы вы прикасались ко мне, целовали меня, чтобы вы остались со мной, я согласен на что угодно, только не уходите, не исчезайте, пожалуйста». Бокуто, словно услышав его мысли, наклонился к лицу Акааши. Тот видел плещущийся янтарь в глазах близко-близко, а затем Бокуто поцеловал его — глубоко, дразняще медленно, словно в контраст с железным «хочу», исходившим от его взгляда всего пару мгновений назад. Акааши замер, чувствуя, как одновременно с поцелуем чужие руки находят и безжалостно приспускают его собственные штаны к бёдрам. Путаясь в одежде, Акааши отпихнул их к краю кровати и отчаянно вздёрнул подбородок, уходя от губ Бокуто. — Я задыхаюсь, — перекатывая слюну в сухом горле, прохрипел Акааши. Бокуто замер — но тут же негромко засмеялся: — Извини, — он приподнялся на руках, давая Акааши больше воздуха. Член Бокуто снова прошёлся по его животу, рождая в паху тягучее возбуждение; Акааши неосознанно выгнулся в пояснице, подставляясь под чужие движения. Бокуто накрыл ладонью его живот, оттянул ткань трусов и вдруг шёпотом спросил: — Ты в порядке? Акааши уставился на него полубезумными глазами, в прострации переживая то, как головку его собственного члена оглаживают большим пальцем, дрожащими пальцами ухватился за запястья Бокуто и постарался как можно более твёрдо кивнуть: — Да. Я в порядке. Хотя прекрасно отдавал себе отчёт в том, что лгал. Бокуто снова низко нагнулся над ним, оставляя на уголке губ смазанный поцелуй, однако на этот раз Акааши не собирался так просто его отпускать: обхватив обеими ладонями белеющее в полумраке лицо, он потянулся к чужим губам сам, будто ему предлагали глоток воды в раскалённой пустыне. Бокуто с явным удовольствием прикусил кончик его языка — и Акааши ответил жадным, глубоким, полноценным поцелуем, не особо заботясь о том, что всё его тело от возбуждения уже сводит болезненной судорогой. Окончательно избавившись от белья, Бокуто с удвоённой страстью прильнул к Акааши, сомкнув пальцы в кольцо у основания его члена. Новая дуга прошлась по его телу, выбивая искры, вместе с рваным движением, которым Бокуто дёрнул руку вверх, к головке, собирая кожу, и мучительно медленно повёл вниз, сочтя своим долгом очертить подушечками пальцев каждую неровность. Акааши вскинул бёдра, едва успевая ловить воздух; в глазах у него потемнело, но его это беспокоило мало: остался только Бокуто, возбуждение и желание получить больше. Акааши вслепую шарил руками по груди Бокуто, опускался ниже, но дотронуться не решался. Бокуто, увеличивая собственный темп, следил за ним краем глаза, а затем вдруг потянулся — и отпрянул. — Бокуто-сан… — начал было Акааши, чьи руки успели схватить лишь пустоту, однако его перебили: — Я сделаю это, — Бокуто говорил непривычно серьёзно и, кажется, хмурился в полутьме. — Ты правда хочешь?.. Вопрос остался висеть в воздухе. Акааши на мгновение замер, с каким-то удивительным для себя недоверием всматриваясь в белеющее над ним лицо Бокуто. Сохранять самообладание и силу воли под таким взглядом оказалось слишком сложно — и Акааши сдался. — Хочу, — он протянул руки, и Бокуто охотно подставился под его объятия. Акааши снова поцеловал его, на сей раз с губ перейдя на мягкие щёки, виски и лоб. Бокуто молчал, замерев над ним, а Акааши окончательно перестал думать и только беспрестанно шептал: — Я хочу видеть вас, слышать вас, чувствовать вас, я просто хочу… пожалуйста… Акааши затаил дыхание: Бокуто накрыл пальцами его губы в немой просьбе замолчать и надавил, заставляя открыть рот. Интуитивно поняв, что от него требуется, Акааши послушно обхватил пальцы губами, прошёлся по подушечкам языком, смачивая слюной, и сам перехватил запястье Бокуто, направляя движение. Он губами чувствовал грубую кожу на костяшках, а Бокуто наблюдал за ним из-под полуопущенных век, щурясь от явного удовольствия. — Хватит, — наконец сказал он, мягким жестом мазнув пальцами по подбородку Акааши. В воздухе повисла тонкая ниточка слюны, Акааши неосознанно провёл по губам кончиком языка — а в следующее мгновение рука Бокуто скользнула по его груди вниз, к ноющему члену и ягодицам. — Я буду аккуратнее, хорошо? — шёпотом сказал Бокуто, смазывая плотно сжатое кольцо мышц. Акааши невольно зажмурился, из его груди вырвался нервный вздох. — Медленно. Скажи, если… — Просто сделайте уже, — взмолился Акааши сквозь закрытые глаза и сведённые зубы. Какая-то маленькая часть рационального мышления подсказывала, что ему должно сделаться стыдно, но сейчас было всё равно. Когда внутрь на пробу толкнулся один палец, Акааши тихо застонал — просто потому что не мог сдержаться. Бокуто тут же накрыл его губы своими, снова принявшись покрывать лицо и шею беспорядочными, лёгкими поцелуями. — Прости, — шептал он в перерывах. — Прости, Акааши, я знаю, что больно… — Знаете? — Акааши вдруг сухо усмехнулся. Ситуация не располагала, к тому же Бокуто осторожно толкнулся дальше, и в глазах внезапно потемнело, но на ухо тихо фыркнули: — Предполагаю. Не порть момент. Под его напором Акааши откинулся на подушку и прогнулся в позвоночнике, подставляясь под ласку. Бокуто осторожно растягивал его изнутри, оставляя быстрые поцелуи по всему телу, и боль внизу постепенно сменилась терпимым дискомфортом. Акааши старался дышать, но новые прикосновения выбивали из лёгких весь воздух. Он не сразу заметил, когда внутрь толкнулся второй палец, а с ним и третий, полностью сосредоточенный на губах Бокуто, крадущих весь спасительный кислород, и на его взгляде — тёмном от возбуждения, тягучем, как патока. Его член, налитый кровью, бугрящийся венами и сочащийся смазкой, тёрся о живот Акааши, задевая его собственный член, и тот не выдержал. — Хватит, — попросил он наконец, разводя бёдра. — Пожалуйста, Бокуто-сан, просто… Взглядом Бокуто можно было жечь города. — Ты уверен? — Да. Пожалуйста. Сомнение обернулось нетерпеливостью — и влажные от слюны пальцы мгновенно заменились трущимся между ягодиц членом. Бокуто размашисто плюнул на ладонь, растирая слюну вместе со смазкой по всей длине, и изучающе взглянул на Акааши. В его глазах плескалось странное, неподходящее ситуации веселье. — Не стоит надеяться, что у тебя в тумбочке есть презервативы, правда? — вздохнул он. А Акааши в эту секунду обнаружил, что всё ещё умеет краснеть: его лицо запылало, компенсируя все поразительные моменты хладнокровия до этого. — Нет. — Что ж, — Бокуто мучительно медленно приставил головку к входу, и Акааши внутренне съёжился, — тогда обойдёмся так. Ужаснувшая Акааши мысль «Что же я сейчас делаю?» прозвучала в сознании одновременно с глухим ударом сердца: Бокуто толкнулся внутрь. Уже привычно Акааши простонал что-то невнятное, поймал губы Бокуто в спасительном поцелуе и замер, кажется, мелко дрожа. Холодок на обнажённой коже остался на периферии, все лишние звуки, даже слабый скрип кровати, исчезли, будто их и не существовало. Была только тишина — и Бокуто. Акааши не дал себе пожалеть. Просто притянул Бокуто к себе, заставив лечь себе на грудь практически плашмя, вцепился ногтями в его лопатки, кажется, царапая спину, и прильнул к разгорячённому телу. Бокуто успел взглянуть на него, прежде чем уткнулся лбом куда-то в подушку возле Акааши и спросил: — Всё хорошо? — Я… да, — Акааши заставлял себя говорить уверенно, несмотря на то, что голос слегка дрожал. — Всё хорошо. — У тебя слёзы на глазах. Шёпот Бокуто обжигал ухо. Акааши сморгнул, лишь сейчас заметив, что в уголках глаз собирается предательская влага, и повторил: — Всё хорошо. Он обмер, когда Бокуто осторожно приподнялся над ним и прижался губами к закрытому, дрожащему веку. Слеза скатилась ниже, к скуле, и Бокуто собрал её языком. Акааши всё ещё чувствовал его будто пульсирующий член внутри, попытался расслабиться, шире разводя бёдра, и Бокуто воспринял это как немой сигнал, толкнувшись вперёд. Член вошёл до конца; мягкий шлепок послышался где-то по ту сторону сознания, собственный стон показался слабым отголоском. Бокуто замер над ним. — Сейчас всё будет нормально, — его шёпот будто прорвался сквозь толстый слой ваты. — Прости, я хотел осторожнее… Сейчас… я буду двигаться, хорошо? Потерпи. Акааши судорожно кивнул, ловя губами воздух, хотел сказать что-то, но не успел: Бокуто подался назад, а затем снова толкнулся внутрь, и Акааши вдруг обнаружил, что он слегка улыбается, глядя на него сверху вниз. — У тебя такой вид, — шёпотом пояснил Бокуто свою улыбку, видно, заметив его взгляд, — сложно сдерживаться. Дух захватывает. Акааши не ответил. Пляшущие в глазах разноцветные круги растворялись один за другим вместе с гаснущей болью: Бокуто двигался медленно, осторожно, закусив губу так, что Акааши казалось: он вот-вот её прокусит. Толчки постепенно набирали темп и наращивали амплитуду, Бокуто входил в млеющее под ним тело размеренно и глубоко, срываясь на грубые вздохи и выбивая из Акааши стоны, которые просто невозможно было удерживать в груди. И Бокуто, очевидно, нравилось — нравилось, как Акааши плотно жмурится и стонет ему в шею, содрогаясь от каждого толчка, как он отчаянно цепляется за его тело, как сухими губами тянется за поцелуем и, постепенно привыкая и смелея, расставляет бёдра шире и сам подаётся навстречу. Бокуто выбрал собственный темп, входя так медленно, будто впереди у них было всё время мира, сжимал его бёдра, кусал кожу на ключицах и зацеловывал шею, а Акааши задыхался от собственных стонов. Его член тёрся между их телами, и мучительная невозможность получить разрядку отдавалась новыми волнами возбуждения, которые мурашками поднимались от паха до кончиков пальцев. Акааши попытался потянуться рукой вниз, хотя бы прикоснуться, когда тяжесть внизу живота сделалась попросту невыносимой, однако Бокуто перехватил его запястье. — Нет, — с пляшущим во взгляде пожаром заявил он, кладя руку Акааши себе на лицо, большим пальцем аккурат на уголок растянутых в плутоватой ухмылке губ. — Нет, Акааши, давай так. — Но я… — Акааши уронил ладонь, бессильно сжав пальцы. — Я не смогу так. — Сможешь. Бокуто спокойно ему улыбнулся и, будто этого было достаточно, увеличил темп. Акааши лишь сжал зубы и откинулся на подушку; его лицо снова оказалось напротив лица Бокуто, и тот почти зачарованно выдохнул ему в губы: — Я люблю тебя, — Акааши оторопело выдохнул, а Бокуто вдруг зачастил: — Люблю твои кудряшки, такие мягкие, что одно удовольствие гладить тебя по голове, люблю твою кожу, такую белую, что её так и хочется испортить, люблю твои непонятные глаза, каждый раз разного цвета, которые всё равно смотрят так, что кажется, будто ты уже знаешь обо мне всё. Люблю целовать тебя и смотреть, как ты смущаешься, как твои щёки горят. Люблю твою улыбку, боже, Акааши, твоя улыбка — это нечто совершенно… неописуемое. Люблю, как ты хмуришься, как ты выглядишь, когда о чём-то думаешь, как млеешь от прикосновений и даже как сейчас… просто… — Бокуто припал губами к его шее и неловко завершил: — Я очень сильно тебя люблю, Акааши. Акааши хотел ответить. Хотел сказать: «Я тоже люблю вас, просто будьте со мной, останьтесь со мной, прошу». Однако Бокуто не дал ему выдохнуть даже слово — потянулся к опухшим и раскрасневшимся губам за новым поцелуем и одновременно толкнулся глубже, входя на всю длину. Миниатюрная вспышка в голове вытеснила всё, кроме накрепко отпечатавшегося «Я очень сильно тебя люблю». Акааши излился себе на живот со звуком имени Бокуто на губах, пока сам Бокуто толчками выплёскивал сперму внутрь — и он понял это лишь потом, когда вернулась способность видеть и чувствовать. Белёсые капли пожаром жгли кожу, прикосновения Бокуто ощущались как ожоги, и Акааши был уверен: каждый его поцелуй оставит свой красный след. Бокуто вышел из него и, тяжело дыша, рухнул на скрипнувшую кровать рядом с Акааши. Его тело было горячим и влажным от пота, глаза сверкали, как у ночной совы в свете луны, а рот приоткрылся. Акааши не дал ему ничего сказать, с усилием перевернулся на бок, плохо работая дрожащими конечностями, и погладил непослушными пальцами кромку волос на затылке Бокуто. — Я… — Акааши помедлил, восстанавливая дыхание после оргазма. — Я тоже вас люблю. «Только будьте со мной». Бокуто мягко гладил его по лицу и чему-то улыбался. — Я знаю, Акааши, — довольно сказал он, — знаю.