Акааши покинул дом в одиночку: извинившись, Кенма вернулся в спальню Куроо, и Акааши побрёл по заснеженной тропинке один. Бокуто, встретивший его негодующим «Где ты был», от известия о болезни Куроо пришёл в ужас.
— Наверное, и правда я виноват, — убито признал он, оседая за кухонный стол. — У меня-то железный иммунитет, я даже у вас умудрился ничего не подхватить. А о Куроо я вообще не подумал. Я даже тебя выводил на улицу! Пока ты… Боже, ты ведь тоже мог заболеть!
Акааши покачал головой:
— По правде говоря, я не думаю, что это обычная лихорадка. Следует подождать, что скажет Сугавара-сан…
— Его дилижанс уже уехал, — вставил Бокуто, выглядывая в окно, — отсюда видно. Пойдём, я схожу с тобой. Очень странно получается…
Однако на этот раз их даже не пустили на порог: Акааши долго стучал в дверь, пока наконец открывший Тсукишима не сообщил, что Сугавара ограничил круг посетителей. После чего сухо поблагодарил за беспокойство и захлопнул дверь.
— Это не очень-то вежливо, — нерешительно протянул Бокуто после пары секунд гробового молчания. — Мне не нравится.
Акааши поддержал его горьким хмыканьем; вот только не нравилось ему совершенно другое.
— Это будет не очень весёлый Новый год, — подытожил Бокуто на пути обратно к дому. Они брели по скрипучему снегу, и Акааши очень хотелось надеяться, что на этот раз Бокуто не собирается затевать снежную битву, но у него, видимо, не было настроения.
— Не тревожьтесь об этом, Бокуто-сан, — попросил Акааши наконец. — У вас… гм… славный обед.
— Обед не вылечит Куроо, — пробубнил Бокуто в расстроенных чувствах. Акааши помедлил, не зная, стоит ли этим делиться, но наконец сказал:
— Есть в этой болезни что-то странное. Куроо никогда раньше не болел. Оттого и необычно, что его так подкосила лихорадка. Совершенно непонятно, когда и как он заразился, а сейчас ещё и нельзя узнать, что сказал врач, потому что нас не пускают на порог. Пока Куроо не поправится, в доме всем будет заправлять Тсукишима: Кенма не эконом, да и вряд ли он отойдёт от постели Куроо.
Бокуто помолчал, яростно сминая снег под ботинками.
— Спорим, этого он и хотел?
— Кто?
— Тсукишима. Получить в своё распоряжение все дела Куроо. Я слышал, у него солидный доход от некоторых родительских фабрик.
— Это так, — задумчиво согласился Акааши, — но Тсукишима не мог отравить Куроо: попросту нечем. Да и Сугавара-сан тут же заметил бы…
— В нашем времени есть куча способов убрать неугодного тебе человека, — Бокуто вдруг нахмурился. — Если знаешь, где искать, конечно же. Но вряд ли Тсукишима такой же путешественник, как и я. Он… ну… да он вообще ни разу не похож.
И, неловко закончив предложение, Бокуто поставил на разговоре жирную точку гневным сопением. Акааши не стал развивать тему, вместо этого глубоко задумавшись. Хотя думать сейчас стоило совершенно о другом: о том, что и как им придётся делать завтрашней ночью.
Акааши не знал, как обычные люди проводят новогодние вечера, но явно не так, как они с Бокуто. Запершись в лаборатории, из угла которой на них взирал почти новый хронометр, они пытались по чертежам составить худо-бедный план проникновения. Чертёж Акааши вырисовал сам, ничуть не сомневаясь, что в нём бездна ошибок: его память была далеко не идеальной, а за те пару лет, что он не был в Коллегии наук, там наверняка много чего изменилось.
— Лучше всего будет пробраться через чёрный ход с обратной стороны здания, — Акааши ткнул пальцем в точку на чертеже. — Коллегию изначально строили как жилой особняк, а в университет переоборудовали потом, так что первоначальный план должен быть схож с планом особняка Куроо. С чёрного хода попадают в один из коридоров — в нашем случае, наверное, будет так же. Те двери обычно не запираются так же тщательно, как парадные, проблем возникнуть не должно. Дальше…
— Если это важная операция, — авторитетно перебил его Бокуто, у которого всё это действо вызывало непонятный азарт: слишком уж быстро он позабыл о том, что за проникновение их могут убить, — нам нужны кодовые имена.
— Простите, что?
— Кодовые имена. Позывные. Секретные названия. У тебя есть рации? Мы могли бы переговариваться.
— Бокуто-сан, мы собираемся ограбить Коллегию наук верхом на лошадях, какие ещё рации? Что вообще такое рации?
— Совсем отсталый век, — огорчился Бокуто, — даже раций нет.
Акааши сощурился на него:
— Вы только что назвали мой век отсталым?
— Так мы ни к чему не придём, — решительно отмёл Бокуто. И, бросив на импровизированную карту задумчивый взгляд, предложил: — Назовём операцию «Тайфун». Все крутые операции называются крутыми именами. Я буду Сычом. А ты, например, Неясытью, — Бокуто ткнул в него кончиком ручки, которую грыз. — Ты похож на неясыть. Здорово, правда?
Акааши нахмурился, сомневаясь, стоит ли воспринимать это как сомнительного рода комплимент, и кисло отозвался:
— Очень. Итак, дверь чёрного хода открыть будет довольно легко: студенты в своё время часто пользовались ею, чтобы сбегать в город, и в тех замках не ковырялся только ленивый. На всякий случай, — Акааши указал на небольшую баночку, стоявшую на столе, которая уже давно притягивала внимание Бокуто, — есть это.
— И что это?
— Концентрированная серная кислота, — торжественно улыбнулся Акааши. — Дряхлый замок разъест. Не рекомендую трогать, если не хотите остаться без пальцев.
Бокуто тут же отдёрнул руку и на всякий случай отъехал от баночки подальше, гневно воскликнув:
— И ты эту штуку свободно держишь на столе?
— А что такого?
— Знаешь, сколько я начитался ужасов про то, как эта гадость выжигала людям глаза? Не смей трогать баночку! И тащить её с собой! И вообще, — Бокуто сердито нахохлился, оправдывая свой до нелепого смешной позывной, — засунь её куда-нибудь в дальний угол и забудь о её существовании. А лучше закопай.
— Бокуто-сан, — Акааши приподнял брови, — вы позволите мне рассказывать дальше или прочитаете лекцию о безопасности?
— Ладно, — пфыкнул тот. Но гневно на кислоту коситься не перестал: от одного его взгляда банка могла треснуть и разлететься на мелкие кусочки самостоятельно.
Дождавшись полной тишины, Акааши продолжил:
— Когда мы окажемся внутри, следует найти лабораторию, в которой своими исследованиями занимается Футакучи. Вероятнее всего, именно там и будет нужный нам преобразователь. Однако я понятия не имею, куда нам идти… Учебные комнаты здесь, — он ткнул пальцем в чертёж-карту, — жилые здесь. Лаборатории разбросаны по всему зданию. Нам придётся обойти весь корпус.
— Разделимся? — предложил Бокуто, возвращая ручку себе в рот; его голос стал невнятным. — Так будет быстрее. О! Для сигнала можно использовать совиный крик. Я учился звукоподражаниям в летнем лагере, могу мычать и гавкать. А ещё изображать кукушку и сову. Акааши, можешь сделать «уху»?
— Бокуто-сан, — тот вздохнул, — почему вас так тянет к совам?
— Куроо сказал, что я похож на сову, и мне понравилось. Из тебя вышла бы прекрасная сова, Акааши.
— Спасибо?
Бокуто расплылся в улыбке, держа ручку в зубах на манер трубки с табаком:
— Пожалуйста! Ох, да, прости. Наш план. Итак, мы разделимся…
— Не стоит, — торопливо возразил Акааши. — Здание большое, да, но ни вы, ни я понятия не имеем, как выглядит преобразователь, если он вообще существует. Лучше не разбредаться. Я не знаю, оставляют ли на ночь охрану, а вообще идеальным вариантом будет, если вы дождётесь меня внизу, с лошадьми.
— Что? — Бокуто выплюнул ручку. — Акааши, нет, я иду с тобой. Даже не думай!
— Вы… гм… прикроете пути отхода. Годится?
— Звучит круто, но всё равно нет.
Акааши устало наморщил лоб и потёр переносицу. Уловив в этом признак глубокой задумчивости, Бокуто предпочёл удержать дальнейшие комментарии при себе и замолчал, сосредоточенно жуя язык. Пару секунд Акааши взвешивал все «за» и «против», а затем покачал головой:
— Один я управлюсь быстрее.
— И подставишься, если тебя схватят! Акааши, не вздумай.
Бокуто вдруг перелез через стол, помяв локтями кривую карту, и сжал пальцами плечи Акааши.
— Один раз ты уже чуть не убился ради меня, — категоричным шёпотом заявил Бокуто, — я не позволю сделать так ещё раз.
Его ресницы взволнованно трепетали, а в глазах поселилась железная решимость идти напролом. И Акааши в который раз сдался под этим чудовищным напором.
— Хорошо, — вздохнул он, — как вам будет угодно. Пойдём вместе.
Он хотел было добавить что-то ещё, но напряжённый день уже сказывался: Акааши сорвался на зевок и прикрыл рот ладонью. Его взгляд упал на часы.
— Мы засиделись, — отстранённо отметил он, — уже почти полночь… Бокуто-сан, что такое?
Схвативший его за руку и поднявшийся на ноги Бокуто посмотрел на него с культурным шоком в глазах:
— Что такое? Через пару минут Новый год! Пойдём. И часы возьми!
— Но карта…
— Только не говори, что хочешь встретить новое столетие за чертежами, — Бокуто продолжал настойчиво тянуть его к выходу, затем, не утерпев, вручил Акааши тикающий механизм и без лишних слов подхватил его на руки. Акааши невольно издал полузадушенный вскрик. — Идём!
— Поставьте меня!
— Не-а, — Бокуто довольно ухнул и выбрался из лаборатории в коридор. Сердце Акааши падало всё ниже по мере того, как Бокуто поднимался по ступенькам.
— Куда вы меня несёте? — дрожащим голосом поинтересовался он.
— На крышу. Праздновать.
— Бокуто-сан! — Акааши вцепился в его плечи. — Поставьте! Вы же знаете, что я не могу… Я боюсь высоты!
— Так не смотри, — мурлыкнули ему на ухо.
Акааши взбрыкнул, но Бокуто, явно собой чертовски довольный, держал его крепко; не оставалось ничего другого, кроме как плотно зажмуриться и смириться. Бокуто боднул головой люк на крышу, в лицо ему ударил пробирающий до костей зимний ветер, и Акааши предпринял новую попытку защититься:
— Там же холодно.
Это на какое-то мгновение вернуло Бокуто на землю:
— И правда… Так, жди здесь, — Акааши вдруг поставили на лестницу, и он покачнулся, вцепляясь руками в перила, — я мигом!
Бокуто унёсся вниз по ступенькам и, не успел Акааши опомниться, вернулся с двумя меховыми накидками в руках. Одну он наспех закрепил у себя на груди, другую набросил на Акааши и проверил сохранность часов у него в руках:
— О, ещё пара минут. Отлично, пошли.
— Зачем это вам? — с плохо скрываемым любопытством окликнул его Акааши, и Бокуто с упоением рассмеялся:
— Хочу поцеловать тебя ровно в полночь.
— О боже.
Бокуто первый выкарабкался на крышу и подал руку Акааши, а затем помог выпрямиться, опираясь на широкую трубу. Город вдалеке скрывался за серым пятном не то снега, не то смога — в это время года серым там делалось всё, а глубокой ночью разглядеть что-то и вовсе не представлялось возможным. Акааши затаил дыхание, боясь смотреть на землю под своими ногами, до которой было добрых три этажа, и вместо этого обернулся к укрытому под белой шапкой особняку. Свет горел лишь в спальне Куроо, и Акааши задумался о том, как он сейчас.
— Он поправится, — заверил Бокуто, словно прочитав его мысли. Он вдруг сдёрнул с себя накидку, постелил на холодную черепицу и повёл рукой в приглашающем жесте: — Прошу.
— Вы замёрзнете, — с укоризной пробормотал Акааши.
— Ничуть.
Бокуто мягко надавил на его плечи, заставляя сесть, и тут же поднырнул под бок. Накидки Акааши им с переменным успехом хватило на двоих, и Бокуто на полном серьёзе выставил рядом с собой часы, заворожённо следя за секундной стрелкой. До полуночи оставалось не больше двух минут.
Акааши молчал, считая в уме секунды. Он пытался не думать ни о чём, решив эти две минуты не отягощать и без того перегруженную голову, однако мысли возвращались, как назойливые мухи: перед внутренним взором плыло бледное лицо Куроо, с которым он просил завещание, Футакучи с его проклятым кактусом и по-своему величественное здание Коллегии наук. Бокуто, снова показав себя образцовым эмпатом, нашарил под накидкой его талию и притянул Акааши ближе к себе.
— Не думай о том, что будет завтра, — посоветовал он, — думай о том, что сейчас. Я всегда так делаю.
— Как вы…
— У тебя всегда такая вертикальная складка на лбу, когда ты о чём-то думаешь, — Бокуто вдруг повернул к себе лицо Акааши и оставил между бровей невесомый поцелуй, холодными мурашками отдавшийся по коже. — Вот здесь. И ты часто хмуришься, так что у тебя морщинки возле глаз. Поэтому не думай. Смотри, я не думаю — и у меня никаких морщин.
Акааши невольно рассмеялся:
— И в этом весь секрет?
— А то.
Бокуто, судя по довольной улыбке, его смех пришёлся по душе; ему всегда нравилось вызывать у Акааши подобную реакцию на свои слова. Акааши хорошо об этом знал.
Они прожили вместе всего пару месяцев, а Акааши уже казалось, что он знает Бокуто всю свою жизнь.
— Безумие, — зачем-то прошептал он.
— Что?
— Мысли вслух, — Акааши улыбнулся. — Просто… вы похожи на безумца. И меня сделали таким же.
— Я всего лишь следую принципам своего любимого фильма, — рассмеялся в ответ Бокуто.
— И какой у вас любимый фильм?
— «Алиса в Стране Чудес».
Акааши снова не сдержал улыбку:
— Вы говорите о книге?
— Нет. О фильме. О боже, ты читал «Алису»? Я чувствую себя таким старым, — Бокуто нахохлился. — В книге этого не было. Того, что я хочу тебе сказать.
На крыше было холодно. Акааши поёрзал под накидкой, прижимаясь ближе к Бокуто.
— Чего?
Бокуто повернулся к нему. В почти полной темноте — рассеянный свет давала только луна — он обхватил прохладными пальцами лицо Акааши, поглаживая выдающиеся скулы, и с явным удовольствием выдохнул ему в губы:
— Безумцы всех умней.
Часы отбили полночь. И Бокуто, как и обещал, тут же наградил Акааши глубоким поцелуем.
Целоваться на холоде становится в порядке вещей, отстранённо заметил Акааши, поглаживая затылок Бокуто. И хотя пальцы Бокуто на его скулах ощутимо холодили кожу, а сам Акааши чувствовал, что снаружи наверняка похож на острую снежинку, по венам от поцелуя струилось живительное тепло. Он притянул Бокуто к себе, ближе, стремясь удержать контакт между ними как можно дольше и далеко не впервые желая, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался. И хотя до него были сотни, если не тысячи других — этот был одним из ярчайших. Такой же, как самый первый, как тот, что был под серебристым светом луны и что был после подарка Бокуто на день рождения. Поцелуй в снегу после их примирения и поцелуй под огни фейерверков на Рождество, те бесчисленные, аккуратные и пылкие, глубокие и чувственные, прикосновения, поглаживания, случайные взгляды и мимолётные улыбки, один жар и один холод на двоих — Акааши казалось, что он помнил всё.
И когда Бокуто разорвал поцелуй, он вдруг обнаружил, что плачет.
— С Новым годом, Бокуто-сан, — пробормотал он, смаргивая непрошеные слёзы.
Бокуто, к его удивлению, ничего не сказал. Его радужка ярко светилась в полутьме, когда он потянулся к лицу Акааши снова. Тот закрыл глаза, однако вместо прикосновения к губам Бокуто поцеловал его веки. Затем ту самую складку между бровей, затем кончик носа, затем висок и щёку — легко, невесомо, так, будто боялся, что Акааши разлетится на кусочки, как дорогая ваза.
И только потом простодушно сказал:
— С Новым годом, Акааши.
***
Той ночью они перепачкали последнюю чистую простынь, и Акааши об этом ничуть не жалел. Его губы распухли от поцелуев, волосы растрепались и мокрыми прядями лежали на лбу, а внизу всё болезненно ныло — Акааши не жалел и об этом. Учитывая, что они с Бокуто практически прощались, ему стоило бы переживать о гораздо более важных вещах, чем испачканная простынь.
О завтрашнем дне заведомо не говорили: Бокуто кое-как заснул, подмяв под себя одеяло и Акааши вместе с ним, а Акааши долго лежал в полной темноте, прислушиваясь к их общему дыханию и размеренному сердцебиению. Сон не шёл, и мысли, отогнанные вечером, вернулись сейчас, гораздо более тревожные, чем в самом начале. Сминая в кулаке одеяло, Акааши нервно размышлял о том, что будет, если их поймают, если никакого преобразователя энергии не существует, если Бокуто останется здесь навсегда.
Он был эгоистом, потому что последняя мысль его сознанию нравилась.
Когда Акааши наконец заснул, ему снились постоянно сменяющие друг друга сны, то и дело перерастающие в кошмары: вот Бокуто улыбается ему, заскакивает в хронометр и в клубах пара исчезает, и Акааши твёрдо знает, что он больше никогда не вернётся. А вот Футакучи с его проклятым кактусом наставляет на Акааши соткавшийся из тумана револьвер, но стреляет почему-то в Бокуто, и Акааши слышит свой затихающий в сознании крик. Вот Бокуто, улыбающийся ему так, как обычно — широко и доверчиво, а в следующее мгновение ему на шею опускают верёвку, завязывают узел, и высокая тёмная тень легко толкает его во тьму.
Акааши проснулся от собственного крика.
Тут же подскочив, Бокуто запутался в одеяле и сел, щуря в темноту огромные глаза. Акааши подобрал колени к груди и часто задышал, неуверенный, почудилась ли ему эта тень, реальным ли был звук выстрела из револьвера…
— Акааши? — Бокуто легко тронул его за плечо, и Акааши, сам не понимая, что делает, схватил его за руку. — Что случилось? Хватит, я здесь. Ну же.
Вместо ответа Акааши притянул Бокуто к себе, заставил лечь обратно в постель и крепко обнял. Просто хотелось почувствовать, что Бокуто — тёплый, родной Бокуто — здесь. И жив. Акааши никогда не снились настолько явные кошмары, и никогда он не чувствовал такой потребности в прикосновениях, в чьей-то… защите?
— Мне приснилось, что я потерял вас, — судорожно прошептал Акааши, уткнувшись Бокуто в грудь. Тот застыл и неловко похлопал его по спине.
— Я же здесь. Всё хорошо, Акааши, слышишь?
— Да, но это было так ярко… я слышал выстрел… а потом верёвка и…
— Ты перегружаешь себя, — Бокуто мягко взъерошил пальцами волосы на его затылке, — и твои кошмары этим пользуются. Тише. Я жив, со мной всё хорошо, ладно? Вот он я.
Тепло его тела стремительно успокаивало. Акааши унял дрожь, выровнял дыхание, но образ висящего в пустоте Бокуто с толстой верёвкой на шее не давал покоя — и Акааши на ощупь в темноте вытянул руки из-под одеяла, положив их на лицо Бокуто, просто чтобы знать, что он действительно здесь.
— Не тебе одному снились кошмары, — вполголоса хмыкнул Бокуто; Акааши под подушечками больших пальцев чувствовал, как двигаются его губы. — Мне вот однажды приснилось, что я стал огромной зефириной.
Серьёзный, убийственный тон и абсурдность сказанного сделали своё дело: Акааши издал хрипловатый смешок.
— Что же в этом кошмарного?
— О, это был тот ещё ужас. Представь: ты огромный кусок зефира. Ты не можешь двигаться, только дёргаешься, как огромный желейный монстр. А потом какие-то вредные дети начинают кусать тебя со всех сторон, тебе жутко больно, а ты даже кричать не можешь — ты, чёрт возьми, зефирина! И когда они добираются до твоего лица, ты просыпаешься в холодном поту, — Бокуто усмехнулся и подвёл итог: — Это была полная жуть.
Разомлевший от мягких поглаживаний затылка Акааши слабо улыбнулся:
— Могу себе представить.
Бокуто начал полушёпотом рассказывать что-то ещё — может, бормотал слова утешения, пел колыбельную собственного сочинения или продолжал описывать ужасы превращения в зефир. Постепенно этот успокаивающий шёпот отошёл на задний план, слился с общим шумом, и Акааши снова провалился в тревожный сон. На этот раз, к счастью, без кошмаров.
***
Всё утро Бокуто был на взводе, умудрившись сжечь весь завтрак дотла. Зашедший на кухню на запах горелого Акааши обнаружил Бокуто меланхолично потягивающим чай из своей огромной чашки и пялящимся в окно.
— Тсукишима уехал в Город, — сообщил он, заметив Акааши на пороге. — Я видел, как он шёл в сторону станции.
— Он оставил Куроо, а вы поднялись так рано? — Акааши неуверенно хмыкнул. — Что такого произошло?
— Новогодние чудеса, — подмигнул ему Бокуто и отхлебнул из чашки.
Ночное происшествие они будто заведомо договорились не обсуждать, и Акааши был благодарен Бокуто за отсутствие тревоги. А тот, видимо, за то, что Акааши решил не прояснять вопрос с огромной зефириной.
— Нам стоило бы поговорить с Кенмой, — сказал Акааши, когда Бокуто подвинул ему его чашку. — И узнать о самочувствии Куроо. По правде говоря, я сильно волнуюсь за него. И тот факт, что Тсукишима даже не пустил с ним увидеться, меня тревожит.
— Будь что-то не так, Кенма бы сообщил нам, — уверенно произнёс Бокуто, на что Акааши покачал головой:
— Вы не знаете Кенму. Он согласился нам помочь, но он боится Города с самого пожара. А с болезнью Куроо он вряд ли оставит его хотя бы на минуту.
Тем не менее, Кенма открыл им дверь: после скорого завтрака Бокуто, не теряя ни минуты, поволок Акааши по заснеженной дорожке к особняку и бешено затрезвонил в парадную дверь. Если бы на лице Кенмы не было маски, под его глазами наверняка залегли бы фиолетовые тени от бессонной ночи, а если бы руки не были протезами — дрожали бы от плохо скрываемого беспокойства. Однако вся эмоциональная нестабильность Кенмы выражалась одним лишь взглядом, в котором полыхал тревожный огонёк.
— Прошу прощения за вчерашнее, — пробормотал он, даже не здороваясь, и открыл дверь шире, пропуская их внутрь. Бокуто стряхнул с волос Акааши редкие снежинки. — Тсукишима решил, что лишнее беспокойство не пойдёт Куроо на пользу.
Акааши нахмурился:
— Разве это не… Бокуто-сан, я сам развяжу шарф… Разве это не врачебное предписание?
— О да, Сугавара-сан сказал, что лихорадка спадёт, если не допускать к нему слишком много посетителей. Он по-прежнему бредит и требует вина, и я не думаю, что ему полегчало.
— Он больше не порывался написать завещание? — поинтересовался Акааши. Кенма принял у них зимние накидки и кивнул в сторону лестницы, тоненько хмыкнув:
— Нет, он изложил его устно. Передал право распоряжаться землёй Тсукишиме… Не могу сказать, что не ожидал подобного решения, к тому же мне отошёл гардероб и… эм… его любимая лошадь. Ганнибал.
Бокуто кашлянул в кулак, не сдержав странной улыбки, но Акааши решил, что спрашивать его ни о чём не будет. К тому же Бокуто сам сказал:
— Мы можем с ним увидеться?
Кенма пожал плечами:
— Тсукишиме бы не понравилось. А его здесь нет. Идёмте.
На этот раз в спальне Куроо было не так жарко: камин не горел в полную силу, лишь за решёткой тлели угольки, которые Кенма поворошил лопаткой. Сам Куроо полусидел, а не лежал пластом, к нему, кажется, вернулся более-менее здоровый цвет лица (хотя за задёрнутыми шторами сложно было разглядеть), а ещё он слегка улыбался.
— Акааши! — махнул он рукой с кровати. — И мой любимый путешественник во времени, надо же!
Бокуто споткнулся на пороге и чуть не улетел носом в ковёр, потянув Акааши за собой. Тот удержал равновесие, но плечо, за которое схватился Бокуто, отозвалось резкой болью, и Акааши ойкнул. Кенма с каменным лицом отвернулся от камина; улыбка Куроо померкла. Странно было видеть его настолько растерянным.
— Я сказал что-то не так?
Вздохнув, Кенма молча подошёл к его тумбе, поворошил груду таблеток и порошков, оставленных Сугаварой, и протянул Куроо белую кругляшку вместе со стаканом воды.
— Всё хорошо, — заверил он. — Ты тяжело болеешь, вот и болей, — он дождался, пока Куроо послушно проглотит таблетку, уронил ему на лоб новую тряпку (Куроо брезгливо сморщился) и ткнул пальцем в грудь. А потом сделал маленький шажок назад, словно сам удивился такой смелости.
Куроо, к вящему удивлению Акааши, подчинился.
— У меня в голове каша, — наконец сказал он после пары секунд молчания, а потом сполз по простыне вниз, на подушки, и невидяще уставился в потолок. — Я… ничего не понимаю. Всё тело ломит. Кошмары снятся. Любые безумства уже впору воспринимать как должное.
— Один мудрец однажды сказал, — Бокуто нравоучительно вздёрнул палец, и на этот раз Акааши улыбнулся, — что безумцы всех умней. Я привык доверять мудрецам.
Куроо скосил на него кошачий взгляд:
— И как звали этого мудреца?
— Тим Бёртон.
— Оу, — Куроо ещё пару секунд буравил взглядом потолок, а затем расслабленно улыбнулся. — Прекрасно.
Видимо, таблетки произвели свой эффект: он отвернулся и позволил Кенме заботливо закутать себя в одеяло.
— Наверное, — сонно пробормотал он, — это по-прежнему плод моего воображения. Я сейчас спокойно сплю, а всякие путешественники во времени появились в моём сознании из-за Тсукишимы…
— Тсукишимы? — заинтересованно переспросил Бокуто. Акааши нахмурился, Кенма шикнул, но Куроо снова улыбнулся:
— О да. Он сказал, что вы там строите. Конечно, сначала я ему не поверил, но сейчас это так удивительно сходится… Неважно, — он широко зевнул, — я всё равно забуду это, когда проснусь. Я чувствую, что вы что-то задумали, и лучше бы вам не обманывать меня, — он попытался обвиняющим жестом ткнуть в Акааши пальцем, но уронил руку. — Всё это опасно. Вы даже не отрицаете, видите?
— Куроо… — попытался было вклиниться Акааши, но тот нетерпеливо махнул головой:
— Нет, не хочу ничего знать. Всё равно это сон, и я даже рад. Но ты, Кенма, не вздумай им помогать, я слишком тебя люблю.
Кенма на это лишь как-то тоскливо вздохнул, покачал головой и отвернулся, позволяя Куроо дальше бормотать горячечный бред. Акааши смотрел на него с немым сочувствием, и даже Бокуто явно стало не по себе.
— Видите? — мрачно сверкнул глазами Кенма. — Он по-прежнему бредит, хотя с самого утра он чувствовал себя лучше. Понятия не имею, что это за загадочная болезнь. Сугавара-сан сказал, что простая лихорадка, но таблетки не помогают, и он мечется по постели уже сутки, — он помолчал и добавил: — Мне нельзя его оставлять.
— Ты его любишь? — вдруг брякнул Бокуто.
Акааши схватил его за руку, крепко сжав пальцы, и попытался незаметно наступить ему на ногу. В глазах у Кенмы что-то недобро сверкнуло, но тут же куда-то пропало.
— Люблю, — вздохнул он. — К сожалению, я не отвечаю некоторым его… требованиям. Теперь, если вы позволите, я бы хотел обсудить вашу ужасную ночную авантюру.
Акааши повёл плечами, а Бокуто, явно чувствовавший себя виноватым из-за такого откровенного вопроса, тут же воспользовался возможностью перевести беседу в другое русло:
— И вовсе она не ужасная!
— Если в чём-то бессмысленные бормотания Куроо и попали в точку, — Кенма наградил Бокуто долгим взглядом, — так это в том, что всему этому лучше случиться в чьей-нибудь голове. Но если это единственный шанс для тебя вернуться домой… Что ж, не мне решать этические вопросы, — он обхватил руками плечи и вполголоса продолжил: — Я открою для вас конюшню, когда стемнеет, и оставлю под кормушкой ключ от главных ворот, какую-нибудь одежду, чтобы вас не узнали, и, если повезёт, отыщу в кабинете револьвер. Надеюсь, вам не придётся им воспользоваться.
Акааши почти почувствовал, как бледнеет. Кенма почему-то бросил в сторону Куроо быстрый взгляд и снова повернулся к ним:
— Если случится так, что до конца дня мы больше не увидимся, я… желаю вам удачи сейчас.
Он испытующе смотрел на Бокуто, который понял, на что намекает Кенма, только через пару секунд.
— Так это… — он почесал в затылке. — Это уже, получается, прощание?
— Предварительное, — уточнил Кенма. И не успел ничего добавить: Бокуто налетел на него, сминая в крепчайших объятиях. Кенма лишь беспомощно похлопал его по спине, пока Акааши стоял в стороне, слегка улыбаясь.
— Был рад познакомиться, — ошалело прошептал Бокуто, и по голосу чувствовалось, что он вот-вот расплачется. — Ты был отличным учителем.
— Говоришь так, будто я умер, — с укоризной прошипел Кенма, — пусти.
— Нет. Я не закончил, — Бокуто серьёзно уставился на него. — Тебе стоит сказать Куроо о своих чувствах. Я бы прямо так и поступил, и, хотя обычно я даю плохие советы, этот — исключение. Ты мне веришь?
У Кенмы, пославшего Акааши через плечо умоляющий взгляд, попросту не было выбора.
— Верю, — обречённо вздохнул он. — А теперь пусти.
И Бокуто разжал хватку — только чтобы броситься через всю комнату к постели Куроо, который за это короткое время успел провалиться в сон. Кенма и Акааши предупреждающе шикнули в спину Бокуто, однако тот даже не думал его расталкивать: просто стоял над Куроо и смотрел на его лицо.
— А ты был классным другом, — наконец вздохнул Бокуто, отступил на шаг и протёр глаза, после чего повернулся к Акааши и попросил: — Пойдём, а то я… не знаю… сделаю что-нибудь.
Напоследок Акааши сам обнял Кенму, хотя тот оказывал слабые попытки к сопротивлению, и шепнул:
— Спасибо тебе за помощь.
Кенма апатично хмыкнул, но в его глазах, когда Акааши отстранился, светилась странная приязнь. А у самого Акааши почему-то появилось предчувствие, что больше этого взгляда он не увидит.
Он позволил Бокуто приобнять себя за плечи, и тот, беспрестанно по-мальчишечьи шмыгая носом, первым вышел за дверь. Кенма их не провожал.
Они уходили не оглядываясь.
