Сто восемнадцать лет тому вперёд

В Город Акааши сумел выбраться только на следующий день: составление списка растянулось до полуденного чая, а к вечеру, когда Акааши разбирал бешеный почерк Бокуто, который выводил слова так, будто в первый раз взял в пальцы ручку, ему пришла в голову идея пересмотреть чертежи и сделать пару новых заметок. Акааши тщательно осмыслил услышанное от Бокуто и, оставив его готовить скудный ужин, заперся со старыми чертежами в лаборатории. На первичной стадии его устройство напоминало собой простой ящик, соединённый с двигателем от паробуса и огромным отопительным котлом, и лишь затем, в попытках Акааши сделать его способным выдерживать высокое давление, обзавелось таким количеством мелких деталей. Акааши почти растерянно грыз собственные костяшки, дорисовывая к металлическому «шкафу» деревянные панели, чтобы тот способен был сохранять тепло, и под выпуклыми стёклами гогглов рассматривал извлечённый из котловых труб предохранительный клапан. Учитывая его покорёженный и неисправный вид, Акааши был уверен, что именно клапан стал причиной повышения давления и впоследствии — взрыва. Однако клапан невозможно было сломать без запуска, и Акааши ещё предстояло выяснить, что же в конце концов привело к его поломке. Ужин прошёл за вяло текущим разговором: Акааши делился своими планами на завтра, диктовал Бокуто список работ, которые ему предстоит сделать, пока сам Акааши будет в Городе, и демонстрировал примерные схемы того самого «шкафа». Бокуто покивал, сделал попытку поделиться своим видением машины, работающей на магнитах, однако Акааши зажал уши. — Изменения во времени, помните? — на повышенных тонах спросил он, и Бокуто поник. А Акааши, жуя кусок баранины с овощами, в душе понадеялся, что если Бокуто способен мастерить так же хорошо, как и готовить, то починка устройства затянется ненадолго. Ночь он снова провёл на крыше, задумчиво глядя в сторону особняка, где лишь в одном окне — кажется, в библиотеке, Кенма любил засиживаться там допоздна, — горел свет, и размышлял. В тишине и ночной прохладе Акааши всегда думалось лучше, но почему-то не сейчас: пытаясь представить себе машину, он натыкался на улыбку Бокуто, а заставляя себя сосредоточиться на том, как сделать устройство рабочим, сталкивался с картинкой, где Бокуто в клубах пара исчезает из девятнадцатого века — и больше не возвращается. Неудивительно, что Куроо, ранним утром, когда Бокуто ещё спал, встретивший Акааши на станции для остановки омнибуса, первым делом отметил: — Выглядишь неважно, — Акааши только буркнул что-то в ответ, протерев кулаками слипающиеся глаза, но Куроо даже не думал отставать: — Опять не спал всю ночь? — Где Тсукишима? — вместо ответа спросил Акааши, привыкший, что Куроо на такие грубые смены темы не обижается. Несмотря на то, что его сюртук — тот, который Бокуто не успел порвать — был довольно тёплым, а поднятый воротник защищал горло от промозглого октябрьского ветра, Акааши всё равно чуть дрожал, пряча успевшие посинеть пальцы в карманы. — Тсукишима с Кенмой наводят порядок в особняке. Я решил, что вдвоём мы прекрасно управимся. Куроо позволил себе усмешку и замолчал. Обдувавший станцию ветер не желал затихать, и Акааши невольно обхватил себя руками в перчатках, стремясь остаться в тепле. Куроо, к чьему сюртуку прибавлялся ещё и заботливо повязанный шарф — явно чужими руками, сам он упорно не справлялся с узлами, — выглядывал на дороге омнибус, объезжавший пригороды. Связь с Городом была только через него и только по ранним утрам, обедам и поздним вечерам, что Акааши, в общем-то, устраивало: живя на отшибе, он никак не мог взять в толк, какой дискомфорт испытывают люди, чьи окна выходят на станции паробусов. Даром что в лаборатории Акааши тоже вечно что-то гремит и имеет дурную привычку взрываться — постоянный дорожный шум, противопоставляемый ночной тишине и одиночеству, только действовал Акааши на нервы. Именно поэтому он так не любил Город. — О, вот и он, — оживился Куроо, когда углядел вдалеке приближающийся омнибус. Акааши сощурился — от ветра слезились глаза, и он запоздало подумал, что для визита в Город можно было выбрать день поспокойнее, однако тут же вспомнил, что починка устройства не терпит отлагательств; потому оставалось только войти в такой же холодный салон следом за Куроо, который заявил, что в жизни не полезет на второй этаж, ибо ему дорого здоровье. Омнибус тронулся; Акааши сидел прямо напротив Куроо в пустом салоне первого этажа, где кроме них был разве что кучер в отдельной кабинке и кондуктор, проверявший билеты на выходе. Акааши смотрел в точку чуть выше плеча Куроо, созерцая унылый пейзаж, границы которого размывались в утренних сумерках. Должно быть, Куроо подумал о том же, о чём Акааши, потому что выглянул в окно и спросил: — Бокуто ещё спит, да? — Акааши чуть приподнял бровь, и Куроо подавил смешок. — Он не похож на человека, который встаёт спозаранку. Я бы тоже не встал, но раз ты попросил… — Ты неплохо узнал Бокуто-сана, — торопливо прервал его Акааши, опасаясь за то, что дальше последует какое-нибудь требование в обмен на этот ранний подъём. Куроо пожал плечами: — Он мой типаж людей. Не в этом смысле, — на этот раз он не стал скрывать смешок при виде округлившихся глаз Акааши, — в смысле — он наверняка хороший друг. Его компания… Он из тех, с кем мне было бы приятно проводить время. — Я заметил, — пространно сообщил Акааши своим рукам, сложенным на коленях. Не заметил бы только слепой — и уже то, что Куроо дал им один день без своего навязчивого вмешательства, было чудом. Хотя, возможно, он всего лишь посчитал, что Акааши тоже заслуживает внимания собственного гостя, и это делало честь полному отсутствию у него манер. — Да уж, — Куроо усмехнулся. — Я ни в коем случаю не умаляю твоих прав на него… — Бокуто-сан — не моя собственность. — Разумеется, — Куроо поднял бровь, и Акааши прикусил язык — он сказал это жёстче, чем стоило бы. — Я к тому, что вы с ним заняты своим… устройством, верно? Двери моего дома для вас всегда открыты, но я не буду настаивать на ваших частых визитах, — он помолчал и добавил: — Слишком сильно. Акааши отделался лёгкой, неуверенной улыбкой и снова уставился в окно. Омнибус делал вокруг Города практически целый круг, заезжая на равноудалённые станции у подобных особняку Куроо домов, стоявших вдалеке от «развитой цивилизации» в гордом уединении. Паровая тяга обеспечивала омнибусу чуть более высокую скорость, чем конному экипажу, которые остались где-то в очень далёком детстве Акааши, и всё же прошёл добрый час прежде, чем колёса застучали по брусчатой дороге, ведущей к въезду в Город для торговых экипажей. Людей понемногу прибавилось, но ни Акааши, который разглядывал проплывающие мимо куски голой, отравленной дымом и сажей природы, ни Куроо, который беззастенчиво протирал свои металлические пальцы салфеткой, это почти не волновало. Когда они миновали дорожный знак, свидетельствующий о том, что омнибус въехал в черту города, и мимо принялись сновать ранние торговцы, по крыше кареты забарабанили первые мелкие капли дождя. Куроо покосился на проехавший мимо паромобиль, постучал пальцами по ручке длинного зонта, который таскал с собой вместо джентльменской трости, и вдруг спросил: — Что это за устройство, над которым вы работаете? Некоторые из пассажиров покосились на него исподлобья, но спрашивать ничего не стали; Акааши вздрогнул, поднимая на Куроо расфокусированный взгляд, моргнул и моляще протянул: — Куроо, я ведь уже попросил… — Я ради тебя поднялся спозаранку, — Куроо нравоучительно ткнул в него металлическим пальцем, вызвав долгую череду любопытствующих взглядов — всё-таки к подобному виду протезирования, когда рука напоминала часть скелета, не привыкли и вряд ли привыкнут. — Я даже Тсукишиме дело нашёл, хотя он собирался поехать со мной, если не сказать — вместо меня. Он утверждал, что я не умею выбирать правильные булочки. — Куроо… — Я доверяю тебе, Акааши, — напрямик — и громче, чем стоило бы в переполненном омнибусе — сказал Куроо. — Я думал, что это взаимно. При всём уважении к Бокуто, я не думаю, что ты знаешь его достаточно долгое время. Он твой гость, но я ни разу не слышал, чтобы ты о нём говорил, из чего следует, что доверия к какому-то иностранцу у тебя больше, чем ко мне — к человеку, который пошёл на огромные жертвы, чтобы тебя защитить. И сделал для тебя очень многое. Так что… Куроо оборвал своё многозначительное «Так что», и теперь в омнибусе на них не поглядывали исподтишка, а откровенно таращились — и если Куроо это не особенно заботило, то Акааши, который до сих пор помнил, как к нему относилась интеллектуальная прослойка Города, лишнее внимание только выводило из себя. — Смотрите, наша остановка, — вдруг сказал он: омнибус завернул в сторону Центральной площади. Необходимая им мастерская была парой улиц дальше, однако Куроо, собиравшемуся в Город за новым фраком (Акааши так и слышал обречённое «Боже, опять», сказанное голосом Тсукишимы), требовался салон одежды, мимо которого они как раз проезжали. — Остановите, пожалуйста! — звучно велел Куроо. Отряхивая и расправляя сюртук, Акааши поднялся на ноги. Они выбрались через заднюю дверь омнибуса, который после проверки билетов укатил в сторону площади, и Куроо тут же раскрыл зонт: дождь набирал силу, а до салона следовало пройти по мощёной улице. Акааши, у которого при себе были лишь деньги, ночные чертежи и список деталей на замену, думал было пройтись под холодным душем, однако Куроо молча сжал пальцы здоровой руки у него на плече и пихнул к себе под зонт. — Дурак, — только и буркнул он, видимо, посчитав, что это ёмкое слово прекрасно описывает рассеянность Акааши, когда дело касалось настолько незначительных вещей, как необходимость взять в Город зонт. — А зачем мне таскать это с собой? — спросил Акааши, ткнув пальцем в чёрную «крышу» у себя над головой. — В Городе практически не бывает дождя, кто же знал, что именно сейчас… — Да уж, — как-то несмело хмыкнул Куроо, — поистине редкое явление — слишком плотный смог над городом. Впрочем, последние несколько дней дул сильный ветер, возможно, дело в этом. Тем не менее — дождь не означает, что можно бродить на холоде сколько душе угодно. Кто будет тебя лечить? — Я сам замечательно себя лечу, — буркнул Акааши. Даром что в приличном обществе такой ответ посчитали бы за хамство — с Куроо всегда было проще. С Бокуто так не получалось, даже если он старался размыть рамки и первый подталкивал Акааши к нарушению формальных табу; Акааши просто физически не мог заставить себя общаться с Бокуто так же, как к Куроо. — Ну, да, разумеется. Так что за устройство, Акааши? — мурлыкнул Куроо, взяв курс на салон одежды, и Акааши потерял всякие надежды на избавление от этого неудобного разговора. — Я сам не уверен… — промямлил он в лучших традициях Кенмы, у которого всегда виртуозно получалось увиливать от тем, которые он не горел желанием обсуждать. Куроо такой ответ ожидаемо не устроил: — Оно же должно служить какой-то цели. Все твои изобретения служат. И раньше ты вполне охотно показывал прототипы посудомоечной машины, а теперь разве что лабораторию не запираешь. И затих, словно задумался. Акааши от этих поблёскивающих под чёлкой глаз сделалось нехорошо, и он сделал себе мысленную зарубку — сегодня же приладить на дверь лаборатории какой-нибудь замок. Иначе с Куроо станется влезть туда самому или подослать Кенму, который у Акааши чувствовал себя даже лучше, чем в особняке. Акааши и так повезло с тем, что ни одна живая душа не узнала о взрыве в стенах лаборатории; не хватало только чтобы Куроо по незнанию отправил себя в какую-нибудь эпоху Средневековья — с его механической рукой его тут же сожгут на костре. Даром что устройство не работало. — Акааши? — потормошил его Куроо, и тот наконец нашёлся с ответом: — Оно не готово. И я не уверен… совсем не уверен, если честно… что вообще будет работать. Я покажу его тебе, как только закончу с ним, но до тех пор будет лучше, если о нём никто не узнает. Куроо, пожалуйста, — Акааши постарался вложить в это слово столько мольбы, сколько мог, — это очень важно. Куроо порывисто вздохнул и покосился на него из-под тёмной чёлки. Несколько долгих секунд он молчал, но наконец с неожиданной покорностью кивнул: — Хорошо. Если это и правда важно. — Невероятно важно, — заверил его Акааши, на что Куроо только хмыкнул — и замолчал. Они прогулочным шагом шли по мостовой. По зонту барабанили капли дождя, припозднившиеся торговцы выкатывали на улицы тележки со свежими овощами, открывались двери булочных и даже трактиров. Людей прибавлялось — девушки в простых платьях служанок, мужчины в рабочей мешковине и редкие покупатели в сюртуках разбредались по своим делам. Акааши всей душой ненавидел Город: за огромные уродливые заводы-монстры, отравлявшие воздух, за запах шлака и грязи, за серость, за неказистое здание Коллегии наук, в которой Акааши проучился несколько лет прежде, чем его сочли безумцем. Однако по утрам, в золотой середине между бурлящей светской жизнью днём и ночными бездомными, выбирающимися из смердящих канав, Город был… вполне терпим. Сейчас на улицах не было людей, которые признали бы в Куроо «того самого богатенького отшельника-франта», которым он прослыл в свете, и не было давних коллег Акааши, могущих ткнуть в него пальцем и сказать: «Да это же тот самый поехавший!» Акааши прекрасно знал, как его ненавидит учёное сообщество — за Кенму и практически полную его автоматизацию, отчасти даже за Куроо и его бездумное отношение к экспериментальному протезированию. Просто за сам факт его существования и новаторские идеи, которое общество раз за разом отвергало. В конце концов, Акааши решил, что оно того не стоит — заперся в своей лаборатории, обозлился на Город и стал строить проклятую машину времени. И отчасти из-за своей закоренелой ненависти к этим улочкам и людям, их наполнявшим, Акааши не хотел, чтобы Город посещал Бокуто: его эта унылая клоака, средоточие лицемерия, смрада и консерватизма только расстроит. Колокольчик над дверью в салон одежды громко звякнул, отвлекая Акааши от посторонних мыслей, и они со сложившим зонт Куроо вошли внутрь. Несмотря на довольно ранний час, в глубине магазина с мужскими манекенами уже хозяйничал один из портных; однако он повернулся, и Акааши с удивлением узнал в нём хозяина. — Куроо Тетсуро! — расцвёл от удовольствия он, приблизившись к ним широкими шагами. В одной руке у него была подушечка с булавками, во второй — моток алой ленты; тёмная чёлка волной падала на лоб. — Какими судьбами снова к нам? Второй раз на неделе, а сегодня что — четверг? Сюда разве что местные модницы заходят чаще, а им на каждый день нужна новая шляпка, это какой-то кошмар… — Ойкава, — Куроо натянуто улыбнулся, прерывая его тираду, — я за новым фраком. И, кажется, Тсукишима должен был день назад занести сюда сюртук с рваными рукавами, его уже починили? Ойкава гневно пфыкнул: — Ты держишь меня за простого подмастерье? Разумеется, починили! Секунду. Куними, пожалуйста, тот рваный коричневый сюртук от высокого очкастого блондина. За его спиной послышалось копошение, и в заднюю часть магазина юркнул портной в приталенном жилете и с ровной тёмной чёлкой. Акааши проводил его задумчивым взглядом и тихонько хмыкнул — Ойкава, может, и не подмастерье, его салон считался лучшим в Городе, но организация у него была никудышная. Предпочитая держаться в тени Куроо, Акааши, которому в таких местах всегда было некомфортно, молча рассматривал дорогие костюмы, выставленные на витринах за баснословные деньги. — И зачем тебе столько фраков… — словно услышав его мысли, задумчиво пробормотал Ойкава, стряхнув с манекена видную ему одному пылинку. — Ты почти не показываешься в Городе. Оставляешь их пылиться в гардеробе? — Они становятся слишком малы в плечах, — пожаловался Куроо и остановился напротив тёмно-красного, почти бордового сюртука. — Вот этот неплохой. — Думаешь? — хмыкнул Ойкава над ухом. — Я всё смотрю на него и не могу определиться, нравится ли мне цвет. Хотя тебе определённо будет к лицу. Красный — это твоё. А тебе, Акааши… И не думай, что я не вижу твои вопиюще потёртые плечи, кошмар, как ты позволяешь себе появляться в таких изношенных вещах в моём салоне? Ойкава вроде бы говорил с привычной ехидцей в голосе, да и сам Акааши, вынужденный терпеть визиты Куроо сюда в течение каждой поездки в Город, пусть и успел привыкнуть к эксцентричности местного владельца, всё же различил в его тоне немое: «Ты портишь мне репутацию». — Боюсь, у меня на такие дорогие вещи не хватает денег, — признал он, выйдя из тени Куроо. Ойкава снисходительно пфыкнул: — Вздор и чепуха. Так вот, тебе стоит отказаться от этого скучного коричневого. Как ты смотришь на тёмно-синий? — он задумчиво склонил голову и даже сощурился. — Под цвет глаз. — Ну, вот! — зачем-то обрадовался Куроо. — Я же говорил, что они тёмно-синие! — Пожалуйста, только не снова, — взмолился Акааши, но его оборвали снисходительным хмыканьем: — Будет тебе, Бокуто ведь нет рядом, чтобы тебя засмущать. — Бокуто? — заинтересованно переспросил Ойкава, когда Акааши подумывал возразить. Куроо с готовностью пояснил: — Гость Акааши. Прямиком из Индии. Тсукишима совсем недавно покупал здесь одежду для него — подумать только, набрал оттуда каких-то необычных национальных костюмов, а наши фраки даже в глаза не видывал… У Ойкавы сделался странный вид, и Акааши почувствовал, что Куроо ступает на скользкую дорожку; однако уже через мгновение Ойкава деланно рассмеялся: — А, широкоплечий гигант, судя по указанным размерам! Для таких сложно шить. Один вздох — и всё порвётся. И нога у него каких-то чудовищных размеров, судя по рассказам Ива-чана — это ведь он обувью занимается… Куними, как раз вовремя. Куними молча протянул Ойкаве ровно сложенный сюртук, и тот протянул его Акааши, при этом не удержавшись и брезгливо поморщившись — «Боже, коричневый». — Подумай о том, чтобы сменить гардероб, — посоветовал Ойкава, когда Акааши развернул сюртук: ни следа порванных плеч, только ровные швы и пара аккуратно заштопанных дыр в подкладке. Вдобавок его, кажется, пропарили. — Ладно ты, у тебя нет вкуса… Это должно было быть обидно, но хоть в этом Акааши был с Ойкавой согласен: он не видел различий между своим сюртуком и сюртуком в три раза дороже, выставленным на витрине, пока оба их можно было носить. А Ойкава, когда дело касалось городской моды, и вовсе говорил то, что думает. — …но Куроо хотя бы должен заботиться о собственном подопечном! Куроо состроил кислую рожицу: — Я столько раз предлагал ему сжечь весь комод в горе сухих листьев, но… мне не дают разрешения. И я сдался. — Мне комфортно в моей одежде, — заявил Акааши. — Ойкава, при всём уважении к твоему салону, я не понимаю таких баснословных цен. Ойкава картинно схватился за сердце: — Как я вообще мог ожидать от тебя понимания! Это мода! Это первое, что видят люди, когда ты появляешься на званых ужинах! И за одно это впечатление можно заплатить какие угодно деньги, — Акааши уставился на него с абсолютно усталым видом, и Ойкава махнул рукой. — Впрочем, что с тебя взять. Куроо, насчёт этого фрака — я готов продать этот или сделать по индивидуальному пошиву, но обойдётся, как обычно, дороже. Примерь, со всей ответственностью заявляю: это твой цвет. Пока Ойкава любовно вертелся вокруг Куроо, как цветастая юла в полосатом жилете, подгоняя фрак и снимая мерки, а попутно сетуя на то, что у Куроо каждый раз разная ширина плеч, Акааши отошёл в заднюю часть магазина, избрал своим объектом внимания самый простой чёрный сюртук и внимательно на него пялился. Его мысли крутились отнюдь не вокруг этого сюртука или собственного гардероба; на ум упрямо приходил Бокуто и то, насколько он был бы хорош в местных фраках. Акааши не знал, сколько он проторчал в задней части магазина, разглядывая приглаженный воротник, но его тронули за плечо — и над ухом послышался вкрадчивый голос Куроо: — Забирай. Вздрогнув, Акааши обернулся и обнаружил, что в лицо ему тычут чёрным свёртком. Куроо, успевший попрощаться с Ойкавой и, судя по коробке с новыми ботинками, даже заглянуть в отдел с обувью Иваизуми, улыбался, и это был тот вид улыбки, который Акааши не нравился. — Что это? — осведомился он, ткнув пальцем в свёрток. Куроо не изменился в лице, только растянул уголки губ ещё шире: — Твой новый сюртук. А теперь идём, у нас в планах мастерская. Акааши вконец растерялся: — Но, Куроо, я же не могу… — Можешь, — его беспрекословным жестом развернули к выходу из магазина. — Скажи спасибо Ойкаве, он отыскал среди уже изготовленных твой размер. И я заметил, как ты пялился на него на витрине. — Куроо… — Бокуто понравится, — припечатал Куроо, будто заведомо знал, что эта реакция заставит Акааши замолчать. Он и замолчал — скорее от недоумения, чем и правда принявшись размышлять над тем, понравится ли Бокуто. И только когда Куроо снова подтолкнул его к выходу, Акааши спохватился: — Куроо, нельзя же так! Сколько стоит этот сюртук? Куроо состроил рожицу: — Едва ли дороже всего твоего гардероба. Сердце Акааши упало куда-то вниз. В осознании собственной безнадёжности он позволил вытолкнуть себя из салона — Ойкава, уже занятый другим ранним клиентом, радостно помахал им вслед — и побрёл по улице, увлекаемый Куроо вдоль неровного ряда домов. «Такая благотворительность тебя до добра не доведёт», — хотелось сказать Акааши ему в спину, когда над их головами снова раскрылся зонт, однако он только промямлил: — Я отработаю. Куроо на это только отмахнулся: — Да брось. С одной твоей посудомоечной машиной мы сэкономили огромную кучу денег. Учитывая, что нам она досталась практически задаром, уверен, мне придётся купить тебе ещё пару новых костюмов, чтобы вернуть её стоимость. Ответ был веским и вполне логичным, однако Акааши подобного рода бартер не давал покоя. Он время от времени поставлял Куроо продукты собственного изобретения — в обмен ему давали деньги и еду, позволявшие Акааши жить на земле Куроо. Заказ каждой дорогостоящей детали оплачивал Куроо. Редкие масштабные покупки вроде того же сюртука — Куроо. Акааши почти не просил, стараясь обходиться минимумом, однако прекрасно понимал, что наживается на чужих деньгах, которых у Куроо с наследством от почивших родителей и довольно крупным доходом от пары фабрик далеко не бесконечное количество. Акааши практически не окупал собственные расходы, а Куроо не отдавал своим деньгам отчёт — и именно для того, чтобы сохранить хоть какое-то их количество, в доме появился Тсукишима. Крупные капли дождя за то время, что они были в салоне Ойкавы, сменились редким и противным моросящим дождём, который, в отличие от настоящей грозы, в Городе не был редкостью. В этом дожде мешались и канавные помои, и испарения сточных вод, и грязные потоки с улиц. Подобные дожди не вымывали из Города всю грязь, лишь делали его ещё более отвратительным. Акааши нравилось в Городе лишь два места — булочная, которую держал огромный бородач, и мастерская, куда они сейчас направлялись. Скупые лучи солнца пробивались сквозь тёмные облака, а огромные башенные часы на главной площади показывали девять утра. Куроо выглянул из-под зонта, сунув лохматую макушку, по поводу которой так сокрушался Ойкава, под капли дождя. — Управимся к обеду? — деловито поинтересовался он, ныряя обратно. Акааши только пожал плечами: — Надеюсь. В мастерской всегда пахло железом, углём, машинным маслом и калёным металлом. Куроо здесь предпочитал держаться в стороне от огромных гудящих станков, опасаясь за целость своего внешнего вида; Акааши же совался глубже, в темноту, которую освещали только огни из плавильных печей и искры паяльных инструментов. Будь его воля — он остался бы жить здесь, на втором этаже, хоть и не мог взять в толк, как здешний хозяин терпит ночами весь этот шум. По сравнению с хрупкой лабораторией Акааши, мастерская была громоздкой и неуклюжей, однако в её гудении было что-то другое, нежели в гуле всего Города, и здесь хотя бы можно было сбежать от гнили и смрада с улиц, а ещё — от косых взглядов и просьб. Потому что Яку Мориске старался не задавать чересчур неудобных вопросов. — Снова вы? — окликнул их Яку, едва завидев на входе знакомый профиль Куроо. Заметить его патлатую голову, которую Куроо, при всей его любви к местному дендизму, даже не старался держать в порядке, было несложно. — Снова мы, — улыбнулся ему Куроо. У него с Яку с самого начала что-то не заладилось. Даром что Яку хотел от Куроо немногого — чтобы тот перестал смотреть на него как на карлика. С лёгкостью шныряя между громоздкими автоматами и станками, Яку пробрался к входу и стал напротив, отряхивая запачканный в масле фартук. — Что на этой неделе? — поинтересовался он, утирая рабочей перчаткой пот со лба. Акааши вынул из внутреннего кармана сюртука длинный список собственного авторства — корявые буквы Бокуто для понимания не годились, поэтому пришлось переписывать — и протянул его Яку. — Всё это в указанном количестве, — попросил он, терпеливо дожидаясь, пока глаза Яку с прищуром живо забегают по строчкам и дочитают до конца. По мере прочтения брови Яку поднимались всё выше и выше, пока не скрылись в верхней половине лба и не оказались близки к тому, чтобы исчезнуть под шапкой светло-русых волос. — Ого, — наконец выдавил Яку, — зачем тебе столько добра? Что ты собираешься строить — дредноут? Куроо за спиной Акааши, кажется, поперхнулся воздухом. — Там металлическая стружка в воздухе летает, аккуратнее, — бархатным голосом предупредил Яку, чьё любопытство никуда не делось, только подстегнулось реакцией Куроо. Акааши в ответ на пристальный взгляд только покачал головой: — Нет, никаких дредноутов. Просто… сколько займёт всё это раздобыть? Минуту Яку разглядывал список, чесал в затылке и загибал пальцы, затем, видимо, плюнул и махнул рукой куда-то в сторону подсобных помещений: — Пойдём. — Я останусь здесь, — тут же вклинился Куроо, на что Яку лишь пожал плечами: — А тебя и не приглашали. И, явно довольный собственной язвительностью, первый направился через искрящие станки к своему кабинету. Куроо пробурчал ему вслед что-то обидное — наверняка «Такой маленький, а такой злобный» — и непреклонным голосом заявил Акааши: — Пока вы будете разбираться, я подожду на улице. Просто скажешь мне, сколько этот гном сдерёт с меня на этот раз. Акааши подумывал объяснить Куроо, что, если Яку услышит из его уст в свой адрес слово «гном», Куроо разом лишится некоторых жизненно важных органов, если не всех сразу, однако молча прикусил губу, кивнул и поспешил нагнать прыткого Яку. К тому времени как Акааши протиснулся внутрь, Яку, расположившись в своём кресле, с энтузиазмом перечерчивал что-то из списка Акааши себе на листок, попутно гоняя по старомодным счётам деревянные бусины и заодно умудряясь вводить данные в собственную вычислительную машину, которая огромным блоком из цилиндров и труб высилась в углу. Акааши давно мечтал заиметь себе такую и мысленно пообещал, что когда-нибудь, возможно… — Если не дредноут, тогда я ставлю на подводную лодку, — важно заявил Яку в перерыве между подсчётами. — Подводную лодку? — живо поинтересовались в углу. Акааши подскочил — увлёкшись созерцанием вычислительной машины, он не сразу заметил, что в тёмном кабинете Яку, под которое был отведён дальний угол цеха с фанерными перегородками, находится кто-то ещё. «Кто-то ещё» копошился в музыкальной шкатулке в виде механической птицы, тщательно смазывая её шестерни из маленькой маслёнки, и обладал шапкой платиновых волос и огромными, длинными ногами. — Лев, — устало вздохнул Яку, бросая счёты поверх кипы бумаг, — я же попросил не вмешиваться в дела клиентов!.. — Простите, Яку-сан, — смиренно отозвался Лев. Однако на Акааши пялиться не перестал. Птицу оставили в покое, и на переносицу Акааши взволнованно уставились огромные зелёные глазищи. — Здравствуйте, — пробормотал Акааши, падая в кресло возле стола Яку. На всякий случай он беглым взглядом осмотрел кабинет, в душе надеясь, что больше по тёмным углам длинноногие Львы не прячутся. — Акааши, Лев, — усталым тоном представил его Яку, на лице которого поселилось стойкое «Геморрой он, а не Лев». — Лев, Акааши. Лев — мой помощник на ближайшие пару месяцев. Акааши не стал спрашивать, что случилось с предыдущим — каким-то робким молчуном, — как не спрашивал и до этого. Две недели назад здесь был ещё один, такой же маленький, как Яку, а этот Лев мало того, что был слеплен из двух таких, как он, так ещё и особой молчаливостью не отличался. Уставившись на Акааши, он с детским восторгом спросил: — Так вы и правда строите подводную лодку? — Боже, Лев! — Простите, Яку-сан. — Нет, не строю, — отрезал Акааши. Яку что-то хмыкнул себе под нос, но новых вопросов задавать не стал — да и предыдущие носили в себе шуточный характер, потому что Яку никогда не лез в дела Акааши, лишь молча выполнял свою работу, за которую Куроо платил огромные деньги. Акааши подозревал, что детали стоят дешевле, а Яку из вредности завышает Куроо цену, и он хотел бы сказать, что его это не волновало, однако… чем больше Куроо тратил на Акааши, тем более виноватым Акааши себя чувствовал. — Кстати! — вдруг оживился Яку. — У меня для тебя кое-что есть. Он подскочил на ноги, выбрался из-за стола и, отпихнув в сторону Льва, вытащил из угла кабинета большой ящик, в котором, как знал Акааши, хранил всякие старые и нуждающиеся в ремонте детали. Любовью к немедленным разбирательствам Яку не отличался, а потому сваливал весь хлам в такие коробки — где-то в подсобке цеха их хранилось с пару десятков. — Нашёл её с пару месяцев назад… — пропыхтел Яку, под любопытствующей зеленью взгляда Льва роясь в ящике. — Я знаю, что это твоё, так что решил дождаться, пока ты навестишь меня. На бережно вытянутых руках Яку продемонстрировал Акааши механическое кошачье тельце. Он во все глаза уставился на отключённую беглянку, которую не видел с июля — с тех пор, как Ски выбралась из его лаборатории через узкое оконце и канула где-то в лесу. Акааши помнил и холодный металлический корпус, под которым прятались миниатюрные поршни и паровой двигатель, и хвост, в котором скрывалась трубка вывода пара, и даже мордочку — с ней Яку помогал собственноручно, вытачивая каждый штрих так, чтобы сваренные детали напоминали настоящую кошачью голову. У нижней челюсти был закреплён голосовой аппарат, настроенный на мяуканье и мурлыканье. В глаза Акааши вставил миниатюрные фонари, которые теперь не светили и пялились в пустоту: Ски не умела моргать. — Выходит, она всё это время пробыла у тебя? — Акааши без разрешения отобрал у Яку сбежавшую кошку, осматривая её на наличие повреждений, хотя волноваться не стоило: Яку наверняка о ней позаботился. — Откуда? — Представляешь, сама прибежала, — Яку рассмеялся, не обращая внимания на Льва, который завис в пространстве, разглядывая чудо паровой инженерии на руках Акааши. — Точнее, я нашёл её в паре кварталов отсюда, она уже отключилась… Я разобрал её, кое-что подправил и собрал заново, но она так громко мяукала и постоянно путалась под ногами, что я упрятал её в коробку до твоего приезда, — он вдруг усмехнулся и со странной нежностью прибавил: — У тебя любвеобильные изобретения, Акааши. Повисло молчание. Оно длилось не больше секунды, но этого времени Льву хватило, чтобы наконец ввернуть: — Это настоящая механическая кошка? Живая? — Как сказать… — Акааши нахмурился, опустив Ски на пол. Тело было холодным и почему-то ощущалось каким-то аномально мёртвым, хотя кому как не Акааши было знать, что кошку запросто можно включить снова. — Ски вообще рассчитана на то, чтобы без цели слоняться под ногами и время от времени мурлыкать. Механизмы запредельно простые: паровой двигатель позволяет ей двигаться и иногда запускает голосовой аппарат. Но она не живая. — Милая, — оперативно высказался Лев. И, честно выждав секунду тишины, зачастил снова: — А как долго она может работать? Вообще, в теории, ей получится создать хоть какое-то подобие мозга? Я могу её разобрать? Только для того, чтобы посмотреть, как работает двигатель! И ещё для… — Лев! — вскинулся Яку, чьё терпение лопнуло рекордную секунду назад. — Работай! А ты, — он повернулся к Акааши, не став слушать возражений, — заберёшь свою кошку назад? — Боюсь, нет, — Акааши закусил губу. — У меня с этим заказом на неё совершенно не останется времени. И мой гость… Акааши представил Бокуто скачущим вокруг кошки с радостным воркованием и помотал головой: нет, Ски будет только мешать, как бы Акааши в душе ни любил собственное создание. — К тому же если она удрала из лаборатории, то и назад с лёгкостью проберётся, — Акааши с извиняющимся выражением лица протянул механическое тельце обратно Яку. — Извини. Оставь её себе, хорошо? Пускай гуляет по кабинету. Она хорошая кошка. Яку воззрился на Ски в полнейшей растерянности, а затем сдался: — Проклятье! Ладно, я заберу её. И позабочусь о ней так, как не можешь ты, чёрствое создание, — и решительно уложил кошку на стол. Лев, явно решивший, что сейчас её включат, навис рядом, но Яку грозным взглядом отправил его обратно к шкатулке. — Так, с этим потом… Теперь твой заказ. Куда я дел список?.. Пока Яку обшаривал стол, выискивая список деталей, Акааши задумчиво рассматривал Ски. Бокуто она бы пришлась по душе, Акааши был в этом уверен, но он физически не мог позволить вертлявой и слишком уж хитрой для примитивного механизма кошке соседствовать с потенциально взрывоопасной машиной времени. «Лучше пусть будет так», — решил он. Хотя Ски нравилась всем — даже Кенме, явно видевшем в ней свою родственную душу. — Если не случится какого-то коллапса и если поставить твой заказ первым на очереди, — тем временем задумчиво прикинул Яку, снова вернувшийся к счётам, — то управимся за неделю. Акааши сморгнул: — Неделю? Я думал, это займёт больше времени. — Ну, какие-то детали уже есть в готовом виде, — Яку пожал плечами. — Другие закажем, третьи переплавим и сделаем сами. Неделя уйдёт, если сделать твой заказ приоритетным. Я же знаю, что для тебя одинаково важны и скорость, и качество. Яку барабанил пальцами по столешнице, подперев другой рукой подбородок, Лев пялился откуда-то из угла со своей птицей, а Акааши думал. Произнося следующие слова, он чувствовал себя худшим предателем на свете: — По правде сказать, на этот раз я не особо тороплюсь. Он хотел заверить себя, что это ради того, чтобы Бокуто получил побольше времени на «осмотр» девятнадцатого века, однако в первую очередь Акааши руководствовался эгоистичными побуждениями — и признавать это было легко, пусть и печально. Акааши хотел, чтобы Бокуто задержался подольше. Потому что не было смысла скрывать: пусть Акааши нельзя было знать ничего о веке, из которого Бокуто прибыл, у Акааши был к нему интерес. Как к путешественнику во времени — и не больше. По крайней мере, он старался заверять в этом самого себя. — Хорошо, — Яку пожал плечами, вырывая Акааши из собственных мыслей. — Тогда две недели. Лев, перестань пялиться так, будто собираешься сожрать моего клиента! — Простите, Яку-сан. — И вернись уже к музыкальной шкатулке, и так время потерял, — на новое «Простите, Яку-сан» Яку только фыркнул и уронил подбородок в ладони. — Сущий ад, — пожаловался он. — Я вышлю Куроо чек на нужную сумму, за заказом можете вернуться в десятых числах ноября. Это всё? — Да, — Акааши чуть приподнял уголки губ. — Да, спасибо. — Приятно иметь с тобой дело, — озорно улыбнулся Яку, стоило Акааши подняться на ноги. — Точно не хочешь забрать кошку? — Ты о ней позаботишься, я знаю, — заверил его Акааши. — До встречи. Лев зыркнул в его сторону своими большими зелёными омутами, помахал перепачканной в масле ладонью, и Акааши вышел из кабинета. Вслед ему фанерные стены сотрясло громогласное: — Ле-е-ев! Акааши вынырнул из мастерской на воздух. Куроо встретил его недалеко от выхода, занятый ковырянием пуговицы на своём сюртуке, и, завидев Акааши, приободрился: — А, вот и ты, — над ним снова раскрылся зонт. — Как поживает Яку? — Обзавёлся новым помощником, — только и ответил Акааши, не став вдаваться в подробности о кошке, которую Куроо наверняка бы забрал к себе. — Вернусь сюда на второй неделе ноября. Яку пообещал, что пришлёт тебе счёт. Куроо на это только спокойно кивнул: — Чудно. Так, теперь нам бы стоило заглянуть к булочнику — если поторопимся, успеем забрать самые свежие. Затем овощи, фрукты, молоко, говядина… Что-то ещё? Акааши только помотал головой. — Куроо, — окликнул он, когда они снова направились вниз по улице, к главной площади, откуда уже доносился приятный запах сдобной выпечки. — Тебе правда не в тягость платить за всё это? Над его ухом тяжело вздохнули: — Акааши, мы сотню раз это обсуждали. То, что ты сделал для меня и Кенмы… и продолжаешь делать, — Акааши не смотрел на Куроо, но тот явно улыбался, — всё это — меньшее, что я могу в ответ. Начиная с того, что ты сохранил Кенме жизнь, когда все врачи утверждали, что он больше не жилец. И заканчивая тем, что ты не оставил калекой меня. Так что не смей говорить, что купить тебе новый сюртук после такого для меня должно быть в тягость. Акааши хотел было возразить — но почему-то передумал и позволил увести себя по мостовой в сторону булочной. Они были практически на месте, когда Куроо вдруг спросил: — Когда я разговаривал с тобой о Бокуто, почему ты вспомнил Кенму? Акааши запнулся: — Что? — На ужине, — пояснил Куроо. — Я сказал, что тебе не стоит прятаться от людей, если они к тебе тянутся, а ты зачем-то сказал про Кенму. При чём тут он? Акааши позволил себе грустную улыбку: — Ни при чём. Просто… подумал, что он как раз прячется. Куроо не стал устраивать допрос, только задумчиво хмыкнул и замолчал. А Акааши ещё долго не мог отделаться от мысли, что Куроо на самом деле знает о том, какие чувства Кенма к нему испытывает. И даже когда на него навалился дурманящий запах свежей выпечки, а булочник — Асахи, кажется — с улыбкой протянул им бумажный пакет с хлебом, Акааши пытался представить, что чувствует Кенма, каждый день видя Куроо рядом с Тсукишимой. И если весь его мир с появлением Бокуто переворачивался с ног на голову, то Акааши страшно было думать, каково приходилось Кенме последние несколько лет.