Сто восемнадцать лет тому вперёд

Если бы кто-то сказал Акааши, что ночь, которую он провёл на заброшенном складе за чертой города в обществе Куроо и явно недовольного этим Тсукишимы, будет самой странной в его жизни, то сейчас Акааши бы только посмеялся и сказал, что этот кто-то рехнулся. Потому что самой странной ночью в его жизни определённо была эта. Итак, он сидел в собственной лаборатории, у затихшего устройства, которое Акааши с лёгкой руки назвал машиной времени, и, приложившись спиной к шестерёнке, бормотал сбивчивые ругательства от лёгкой боли в плече, а на его коленях лежал потерявший сознание парень, который вывалился из определённо пустого «шкафа» и выглядел… очевидно — не как благовоспитанный гражданин конца девятнадцатого века. Акааши сумел рукой дотянуться до маленького латунного зеркальца, с трепетом поднёс его ко рту незнакомца и перевёл дух, когда увидел на стекле лёгкое облачко пара. Значит, жив. Превосходно. На этом скромные познания Акааши в области медицины заканчивались — он потрясённо вглядывался в лицо человека, свалившегося на него так же внезапно, как гроза изредка обрушивается на Город. Черты лица чудаковатого безумца разгладились, а на губах замерла та самая глуповатая улыбка, с которой он произнёс: «А ты красивый» — первые и единственные слова, которые Акааши от него услышал. И, начиная с того факта, что сам Акааши никогда бы не позволил себе обращаться к незнакомцу на грубое и фамильярное «ты», и заканчивая внешним видом этого безумца… Взгляд Акааши остановился на мерцающих внутри колбочек цифрах. Двадцать четвёртое октября две тысячи семнадцатого. Ровно сто восемнадцать лет. — Она работает, — прошептал Акааши, ничуть не заботясь о том, что у него на коленях лежит бессознательный незнакомец. И тихо, счастливо рассмеялся: — Работает! На какое-то мгновение Акааши даже позабыл о том, где он и что с ним. Он разглядывал машину так, словно она стала величайшим сокровищем на земле — и сейчас, наверное, так оно и было, потому что ни один человек, Акааши готов был поставить на это собственную голову, ни один человек ещё не сумел изобрести самую настоящую машину времени. И, разумеется, Акааши не могло так катастрофически повезти без намёка хотя бы на одно несчастье. И когда он плотно зажмурился, счастливо шепча «Работает, она и правда работает», машина снова начала гудеть. Акааши зачарованно уставился на дверцу «шкафа», ожидая, что из него в клубах пара вывалится ещё один путешественник, который сумеет сказать больше трёх слов перед тем, как упадёт в обморок. Клубы пара и правда появились — выдыхаемые трубой, они огромными горячими облаками заполонили лабораторию за считанные секунды, и Акааши пришлось заслонить лицо рукой и сощуриться, часто дыша обжигающим воздухом. Однако цифры даже не думали мигать, а стрелка на манометре вместо того, чтобы зашкаливать, как всего минуту назад, задрожала — и стекло, прикрывающее циферблат, с треском разбилось. — О нет, — пробормотал Акааши, — нет, нет, пожалуйста, нет! Мелко дрожа, он вскочил на ноги — голова незнакомца стукнулась о пол — и, споткнувшись по дороге о цилиндр, сделал пару шагов навстречу устройству. Его охватил благоговейный ужас, когда он увидел, как труба с рёвом выбрасывает в комнату новые и новые клубы горячего пара, а сама машина ходит ходуном — так, будто вот-вот взорвётся. Акааши был учёным до мозга костей. Но инстинкт самосохранения бежал далеко впереди — и в его голове тревожным звоночком прозвенела единственная мысль: «Надо немедленно убираться отсюда». Акааши развернулся и припустил в сторону, где он оставил бессознательное тело незнакомца, лихорадочно бормоча себе под нос все приходящие на ум ругательства. Он рухнул перед парнем на колени, потрепал его по щекам и даже ударил наотмашь, но у того даже не дрогнули веки. Тогда Акааши, проклиная себя и свою слабость, подхватил его под мышки — полы странного белого халата задрались, и Акааши запутался в них, наступив сверху тяжёлыми ботинками. Кажется, послышался треск рвущейся ткани, но Акааши было уже всё равно: в лаборатории делалось нестерпимо жарко, пар застилал глаза, но, по счастью, хоть не выжигал лёгкие, как дым; дребезжание и гул нарастали, грозя обернуться катастрофическими последствиями, а Акааши даже не мог с этим ничего поделать. С нарастающей в душе паникой и желанием быть отсюда подальше, когда это треклятое изобретение не оставит от лаборатории и камня на камне, Акааши упрямо стиснул зубы и потащил незнакомца вдоль по коридору из хлама, запчастей и тяжёлых ящиков с инструментами. — Сколько же… вы… весите? — пропыхтел он в пустоту — скорее от злобы, чем от желания действительно услышать ответ. Тем более что никто не соблаговолил им озаботиться: голова незнакомца бестолково моталась из стороны в сторону, а ноги и руки постоянно задевали неровно лежащие детали, которые падали на пол и тут же исчезали в клубах пара. Акааши вытащил парня в узкий коридор, привалил его спиной к ступеням уходящей вверх винтовой лестницы и утёр струящийся по лбу пот рукавом сюртука, который позабыл снять, спустившись с крыши. Он выдохнул из лёгких весь запас воздуха — и одновременно с этим гудение в лаборатории наконец прекратилось. А затем раздалось глухое «бум». Акааши даже не стал сквернословить — не осталось сил. Просто в сердцах пожелал себе полететь с этой лестницы вниз и в полёте неудачно переломать пару позвонков, а затем, не позволяя себе задуматься о неизбежных последствиях, снова схватил незнакомца под мышки и потащил наверх, в единственную в доме спальню.

***

Получасом позже Акааши, растирающий ноющие мышцы, опёрся о стоящий в дальнем углу комод со старой одеждой и задумчиво, с прищуром взглянул на лежавшего на его кровати парня. Халат на нём и правда порвался, и Акааши пришлось его снять, одновременно обнаружив, что под ним незнакомец прятал рубашку насыщенного ярко-синего цвета с варварски обрезанными рукавами и непонятной, причудливой картинкой поверх: она изображала огромную сюрреалистичную сову с хищными жёлтыми глазами. Акааши лично ощупал материал, чтобы убедиться, что это не вышивка, затем недоверчиво потыкал пальцем в тёмные штаны из плотной ткани и сдался — он понятия не имел, что это такое. Он лишь надеялся, что из особняка не было видно и слышно, что творилось в его доме, иначе у остальных могли возникнуть вопросы, на которые Акааши пока не мог дать ответа. За то время, что он заваривал себе чай с ромашкой, пытаясь успокоиться, и выискивал в доме чашу с холодной водой, чтобы смочить ею лоб потерявшего сознание, он успел решить, что пока о случившемся никто не должен знать. Хотя бы до тех пор, пока он сам не разберётся, что происходит. Акааши разглядывал незнакомца так долго и тщательно, что, наверное, уже мог бы по памяти набросать на бумаге его приблизительный портрет: мощное тело с тяжело вздымающейся и опускающейся грудью, мускулистые руки и крепкие ноги, лицо — грозное, даром что он был без сознания, а ещё совершенно дикое и типично безумное. Акааши в безумцах прекрасно разбирался. Он не знал, сколько прошло времени, пока он, сжимая в руках горячую чашку с чаем и время от времени заботливо меняя повязку, смотрел на лежавшего в его кровати человека, но, кажется, уже начало светать, когда веки незнакомца затрепетали — и он открыл глаза. Он несколько раз медленно моргнул и сделал попытку сесть за то время, когда Акааши, торопливо отставив чашку, подскочил к постели и, даже не пытаясь скрыть собственного волнения, уставился в его лицо. — Где… — губы незнакомца едва шевелились, а слова угадывались с трудом. — Где я? — Всё в порядке, — машинально отозвался Акааши, хотя всё было ни разу не в порядке. — Вы в безопасности. У меня дома. Как вы себя чувствуете? Ничего не болит? Вы так неожиданно появились и тут же упали в обморок, у вас нет недомогания? Голова не кружится? Вы не хотите… — Эй, эй, стоп, потише! — неожиданно бодро произнёс парень, хватаясь за одеяло. — Я в полном порядке, ещё здоровее тебя! А ты вообще кто, кстати? — Сядьте, — безапелляционно заявил Акааши, ткнув пальцем ему в грудь. Незнакомец ойкнул и рухнул обратно на подушки; мокрая тряпка снова шлёпнулась ему на лоб. — Вы упали в обморок, вам нельзя переутомляться. Парень сердито засопел, стоило Акааши приложить ладонь к его щекам в попытке измерить уровень жара. Пользуясь случаем, он рассматривал незнакомца вблизи, отмечая и забавно сходящиеся на переносице брови, когда он хмурился, и горящие лихорадочным огоньком глаза, и упрямо сжатые в полоску губы. От незнакомца исходила такая сила, что Акааши невольно задался вопросом, кто из них здесь ещё будет здоровее. — Я в порядке, — повторил незнакомец, когда Акааши отступил от постели, и вдруг неожиданно схватил его за руку и с придыханием спросил: — Где я? Кто ты? Что… что вообще, чёрт возьми, творится? Акааши прикусил губу. У него и самого к этому чудаку успел образоваться миллион вопросов, но он мог представить себя в его положении — и потому предоставил право получить ответы первым. — Вы в моём доме, — терпеливо начал он с самого начала. — Меня зовут Акааши Кейджи, я вытащил вас… из… что бы это ни было… — он свёл брови на переносице, прекрасно зная, насколько у него делается строгий вид, и завершил: — Вы сломали мою машину. У незнакомца округлились глаза. Учитывая, что они и без того были просто огромными, Акааши на мгновение показалось, что они заняли пол-лица. — Что, прости? — со смешком осведомился парень. — Я не успел даже прийти в себя, а меня уже в чём-то обвиняют! Сбавь обороты, ладно? Акааши нахмурился: голос звучал энергично и чудно. Посчитав, что в этом положении всё можно списать на культурный шок, он лишь вежливо произнёс: — Не тыкайте, пожалуйста. — Давай-ка с самого начала, — незнакомец не обратил на его слова ни малейшего внимания, только уселся на кровати, подобрал к себе колени и протянул ладонь: — Бокуто Котаро. Какой сейчас год? Запоздало ответив на рукопожатие — ладонь у Бокуто оказалась широкой, мозолистой и крепкой, — Акааши пробормотал: — Тысяча восемьсот девяносто девятый. На этот раз — сомнения быть не могло — на лице Бокуто нарисовался самый настоящий страх. — Чего? — почему-то шёпотом переспросил он, сжимая пальцы в кулак. — Быть не может. — Двадцать четвёртое октября тысяча восемьсот девяносто девятого, — Акааши изогнул бровь: с настоящим путешественником во времени он предпочёл бы познакомиться не так. Однако у него была целая ночь, чтобы оправиться от культурного шока, и потому Акааши только приглашающе повёл ладонью в сторону окна: — Взгляните. Бокуто недоверчиво покосился на него, на что Акааши ответил второй приподнятой бровью, и после недолгих колебаний отбросил одеяло в сторону. Акааши сделал шаг в его сторону, готовый подхватить его при малейших признаках слабости, однако Бокуто только отмахнулся и на нетвёрдых ногах побрёл к окну, по пути с неприкрытым любопытством оглядывая бедно обставленную комнату. Акааши даже не помнил, когда в последний раз приходил сюда, чтобы поспать, а не по требованию Куроо сменить грязную рабочую одежду. — Охренеть, — пробормотал Бокуто, широко распахнутыми глазами уставившись в окно. Акааши прокашлялся: — Извините? Коснувшись пальцами мутного стекла, Бокуто не ответил — только прильнул к нему носом и упёрся лбом в тонкую деревянную раму. Его глаза бегали туда-сюда, а дыхание перехватило. Акааши собирался было сказать, что в этом ничего такого нет, но почему-то передумал. Из его окна открывался вид на станцию для дилижансов и паробусов невдалеке, а также, если потрудиться и заставить работать воображение, можно было разобрать за плотным смогом очертания Города — вздымающиеся к небу трубы заводов и силуэты тёмных, нагоняющих тоску одним видом жилых кварталов. — Так… далеко, — благоговейно прошептал Бокуто. Акааши так и не сумел понять, о чём он: о Городе или о собственном путешествии. — А вы родом из две тысячи семнадцатого, полагаю? — осведомился он, пока Бокуто разглядывал невыразительный пейзаж. Тот живо кивнул, и Акааши, в свою очередь, подавил судорожный вздох. — У меня к вам… очень много вопросов. — Как и у меня к тебе, — вполне дружелюбно фыркнул (фыркнул?) Бокуто. — А вы не считаете нужным озаботить себя формальностями, — вздохнул Акааши. — Вернитесь в постель, пожалуйста, пол холодный. — Я… — начал было Бокуто и осёкся. Он наконец-то соизволил себя оглядеть и, наверное, в первую очередь отметив отсутствие обуви — причудливых белых ботинок со шнуровкой, поинтересовался: — А где мои кроссовки? — Простите, что? — не понял Акааши. — Кроссовки, — заметив его растерянный взгляд, Бокуто покачал головой: — У вас здесь в без пяти минут двадцатом веке ещё не придумали кроссовки? Боже ж ты мой. Это обувь. Белые такие, со шнурками… — он изобразил в воздухе серию странных пассов. — Шнурки. Верёвочки, которые завязываются и… — У нас есть шнурки, — сдержанно произнёс Акааши. — Ваши… кросс… кроссу… — Кроссовки. — Они возле кровати. — Спасибо. Бокуто снова фыркнул, сел на жалобно скрипнувшую, прогнувшуюся под его весом постель, разворошив ладонью одеяло, но за обувью наклоняться не стал — только поджал под себя ноги, упёрся руками в колени и, растягивая каждую гласную, сказал: — Значит, тысяча восемьсот девяносто девятый. — Значит, две тысячи семнадцатый, — спокойно парировал Акааши, без труда различив в чужом тоне изрядную долю скептицизма. — Вы думаете, я шучу? — Я думаю, что ты шутишь, — кивком подтвердил Бокуто. — Замечательно. Потому что я думаю, что шутите здесь как раз вы. Акааши едва удержался от того, чтобы обвинительно ткнуть в Бокуто пальцем: его вопиющая наглость и нарочито наплевательское отношение к этикету выводили Акааши из себя. Однако не признать очевидное было невозможно, потому что если это и правда было шуткой, то очень хорошей. А ещё крайне опасной. — Весьма умело сфабриковано, — Акааши заставил себя говорить уверенно, понимая, что только так выведет Бокуто на чистую воду. — Вы, верно, спрятались в моей машине, когда меня не было в доме, да? Знатно потрудились, чтобы придать себе надлежащий вид… Откуда вы знаете, что находится у меня в лаборатории? Как вы подстроили запуск? — лицо Бокуто источало такой скептицизм, что Акааши невольно прикусил губу. — Скажите правду, и я не стану обращаться в суд за порчу имущества. — Придержи коней! — Бокуто взмахнул руками, вызвав у Акааши громкое и неуместное «пф». — Я говорю правду, ладно? Я живу в две тысячи семнадцатом. Родился в восемьдесят девятом. Я даже доказать могу! Секунду… Бокуто изобразил на лице тяжёлый мыслительный процесс и неуверенно выдал: — В тысяча девятьсот четырнадцатом году начнётся Первая мировая война. — Вы предлагаете мне подождать пятнадцать лет, чтобы я убедился в том, что вы не врёте? — на этот раз Акааши даже не стал прятать своё сомнение за обходительной вежливостью. — Придумайте что-нибудь поубедительнее. — Ну, блин, — протянул Бокуто, — это единственная близкая дата, которую я помню. Как ещё мне заставить тебя пове… — он осёкся. — Мой лабораторный халат. — Ваш… халат? — неуверенно поинтересовался Акааши. — Мой халат, — Бокуто живо кивнул, подскочив на кровати, как маленькая пружинка; настоящие пружины под ним снова мучительно заскрипели. — В нём лежат документы на моё имя, пропуск в лабораторию… Даже фотография есть! Где он? Акааши с сомнением смотрел на Бокуто, но затем молча пересёк комнату, открыл верхний ящик комода, куда, скомкав, бросил рваный белый халат, годившийся теперь только на тряпки. Под пристальным взглядом Бокуто, который излучал такую надежду, что ей можно было заряжать лампы, Акааши нашарил в халате открытый карман и выудил холодный прямоугольник из картона. — Вот видишь? — с придыханием спросил Бокуто с кровати, вытягивая шею. Акааши, сощурившись, разглядывал картонку. На голубом фоне была искусно нарисована непонятная эмблема, рядом стояло имя — Бокуто Котаро, дата рождения — двадцатое сентября тысяча девятьсот восемьдесят девятого… Рядом в небольшом прямоугольнике было заключено знакомое лицо с серьёзной миной, смотревшее прямо в объектив фотоаппарата. — Как вам это удалось? — почему-то шёпотом спросил Акааши, разворачиваясь, и чуть не выронил документ — Бокуто успел перебраться с кровати на пол и теперь стоял в шаге от него, заглядывая через плечо. Акааши отшатнулся. — Господи! Не подкрадывайтесь, пожалуйста, меня же удар хватит! — Извини. Красивый я там, правда? — Бокуто расплылся в улыбке, ткнув пальцем на прямоугольник в руках Акааши, который тот решительно обхватил покрепче, словно собирался с ним на другой конец света. — Как вам удалось сделать настолько… качественную фотографию? — снова потребовал он ответа, повысив тон. Бокуто пожал плечами: — Не знаю. Меня просто… фотографируют, и всё. У вас ещё нет цветных фоток? Акааши не отвечал, скребя ногтем прямоугольник на предмет качественной подделки. Бокуто даже не стал мешать, только хмыкнул и снова вернулся в постель, вертя головой в разные стороны. Как бы Акааши ни хотелось уличить его во вранье, но на злой розыгрыш это не походило. Да даже если и так — кому есть до него дело? Куроо таким не занимается, а в Городе Акааши либо принимают за безумца, либо вовсе игнорируют. Невероятно. Невозможно. Не поддаётся логическому объяснению. Но у него на кровати и правда сидел путешественник во времени — из две тысячи семнадцатого года. Из будущего. Безумнее быть не могло. Сунув фотографию на комод, Акааши сделал несколько глубоких вдохов с закрытыми глазами прежде, чем обернуться к Бокуто, который пялился прямо на него, даже не скрывая собственного интереса. — У меня куча вопросов, — сказал он, заметив на себе взгляд Акааши. Тот помялся, однако осторожно присел на кровать; Бокуто сдвинул для него одеяло — первый признак того, что двадцать первый век не воспитал из него законченного хама. — У меня тоже, — пробормотал Акааши. У него, к счастью, была целая ночь, чтобы подготовить себя к возможному повороту событий вроде этого, даром что Акааши всё ещё с трудом отказывался верить в происходящее. — И побольше вашего. И взглянул прямо в глаза человеку, от которого его отделяло целое столетие. — Предлагаю задавать по очереди, — этот самый человек снова скрестил ноги, обхватил пальцами лодыжки и тут же усмехнулся: — Отвечаем честно и подробно. Чур я первый. — Вы разнесли мою лабораторию, — тоном, не допускающим возражений, произнёс Акааши. — Я имею право требовать больше ответов. — Твоя правда, — Бокуто пожал плечами. — Ладно, валяй. — Валяю, — с изрядной долей скептицизма, который так и сочился из его губ, пробормотал Акааши, начинавший понемногу привыкать к странной манере речи. И, раскатав вопрос на языке, прогнулся вперёд. — Как вы сюда попали? То есть… что вы делали до того, как вывалиться из моей машины, упасть в обморок и обернуть всё масштабной катастрофой? Бокуто сделал вид, что задумался. — Я работаю в исследовательском центре, — наконец произнёс он и, явно увидев в глазах Акааши огромных размеров непонимание, уточнил: — Это как твоя лаборатория, только намного больше. Там вообще работает куча людей, и я среди них. Мы инициировали запуск первой в истории машины времени, и я стал тем, кто вызвался её испытать. Меня загрузили внутрь, включили, а дальше я вывалился у тебя — и тут же отрубился. Сколько я спал, кстати? Акааши неуверенно покосился за окно и повёл плечами: — Около шести-восьми часов, — Бокуто на это вдруг встревоженно закусил губу. — Так значит, в вашем времени такие машины используются повсеместно? Бокуто обиженно нахохлился: — Эй, моя очередь! — Вы спросили о том, сколько спали. Очередь моя. Отвечайте на вопрос. — Нет, я же сказал, — Бокуто сложил руки на груди, — это была первая машина времени. Мы вообще очень долго готовились к запуску, просчитывали вероятности, ставили опыты — и только сейчас решили отправить в прошлое человека, — он помолчал, жуя язык, и полюбопытствовал: — А ты вроде дока Брауна, да? Ой, чёрт, ты же не знаешь, кто это! Он сделал машину времени из своего автомобиля. Это… хм… как повозка, только без лошадей. Так вот, Браун придумал, как сделать так, чтобы этот автомобиль, разгоняясь до восьмидесяти восьми миль в час, мог путешествовать в заранее установленную дату и время. Круто же, а? Акааши нахмурился, старательно игнорируя поток непонятных слов: — Вы же сказали, что ваша машина была первой. Или у вас машина выглядит как… омнибус? — Я не знаю, что это за штука, — беззаботно произнёс Бокуто. — Нет, док Браун — герой из фильма. У вас есть кино? Скажи, что у вас уже придумали кино, пожалуйста! — У нас есть кино, — неуверенным кивком подтвердил Акааши. — Сейчас, кажется, моя очередь задавать вопрос. Вас должны были отправить именно сюда? Лицо Бокуто обрело озабоченное выражение: — Нет, на самом деле, намного раньше. Или позже… Тьфу. Сначала на час назад, а потом постепенно увеличивать расстояние. — Тогда как же так вышло… — Моя очередь, — напомнил Бокуто, ткнув указательным пальцем Акааши в губы в жесте «Тш-ш-ш». — Ты так и не сказал, кто ты такой. Акааши прикусил внутреннюю сторону щеки и опустил взгляд. Хороший вопрос — жаль, что Акааши не знал, что на него ответить. — Я учёный, — наконец нашёлся он, решив, что такое обозначение вызовет меньше всего сторонних обсуждений. — Я занимался разработкой этой машины довольно долгое время… Правда, я считал, что она не работает. Теперь так оно и есть, конечно, но… — Погоди, — Бокуто снова взмахнул руками, едва не угодив Акааши локтем по носу, и тому пришлось оставить при себе все свои замечания о том, что это невежливо. Возможно, в двадцать первом веке своё понятие о вежливости — а учитывая плачевное состояние его лаборатории, у него будет масса времени, чтобы об этом узнать. — Твоя машина не работает? — Моя очередь спрашивать, — напомнил Акааши, но, увидев испуганное лицо Бокуто, сжалился и пожал плечами: — Я не знаю, Бокуто-сан, — такое обращение показалось ему наиболее нейтральным, а вот Бокуто словно на мгновение расцвёл от удовольствия. — Я вынес вас из лаборатории, когда моя машина начала чудить, а потом там, кажется, что-то взорвалось. Я ещё не спускался и потому понятия не имею, в каком она состоянии. Бокуто сильно прихватил зубами нижнюю губу и уставился на свои колени, в полнейшей растерянности пошевелив пальцами ног. — Я должен вернуться, — упавшим голосом заявил он. — Меня не должно здесь быть. Уверен, то, что я попал сюда, — просто случайность! Знаешь, сколько я наслушался о болезнях из вашего столетия? Вы ведь поголовно мрёте от туберкулёза! Акааши скривился: — Спасибо за лестный отзыв о нашем столетии. Уверен, у вас в две тысячи семнадцатом ситуация намного лучше. — Ты сейчас пошутил? — сморгнул Бокуто. — Это была шутка? — Я предельно серьёзен, — Акааши добавил к своему предельно серьёзному тону ещё и каменное лицо, хотя внутри у него всё переворачивалось от мыслей о том, насколько невероятным выдалось сегодняшнее утро — и насколько невероятной в перспективе будет его дальнейшая жизнь. — Разве вам не должны были выдать вакцину перед тем, как отправить сюда? У вас существует вакцина от этих болезней? Прошло больше ста лет, она должна… — Какая вакцина, если никто не думал, что меня выбросит в тысяча восемьсот девяносто девятый? Я умру от туберкулёза. Или тифа. Или… чёрт, я больше не припоминаю ни одной болезни. Тем хуже — я даже не знаю, что могу подхватить! — Успокойтесь, пожалуйста, — Акааши неожиданно для самого себя цепко схватил Бокуто за плечо и сжал пальцы. Тот осёкся, покосившись на него с недоумением, и Акааши тут же уронил руку, сомневаясь, что в двадцать первом веке такое не относилось к нарушению личного пространства. — Я попробую как-нибудь решить вашу проблему. Посмотрю, что можно сделать. — Акааши, — Бокуто прошептал это как-то трепетно, и его глаза снова заискрились надеждой, — ты правда мне поможешь? Ты не дашь мне умереть? — Я заинтересован в том, чтобы вы протянули как можно дольше, — Акааши не удержался от лёгкого, сухого смешка. — У меня не каждый день бывают гости из двадцать первого века, знаете ли. Бокуто смотрел на него потрясённо, будто и правда не верил. А затем, очевидно, поддавшись неведомому порыву, прогнулся вперёд и обхватил Акааши поперёк спины, ткнув в его плечо свой лоб. Вздрогнувший было от неожиданности Акааши успел сообразить, что его обнимают. — Спасибо, — едва слышно прошептал Бокуто в его грудь. Акааши, вконец растерявшись, медленно протянул руку и похлопал его по голове. — Я помогу, — снова пообещал он, — только не сжимайте так сильно, иначе… — Ох! — Бокуто отпрянул и, явно сконфуженный, уставился на бесформенную груду, в которую превратилось единственное целое одеяло Акааши. — Извини. Вы здесь… не очень любите объятия? Акааши почти машинально схватился за шнуровку на своей рубашке — и внезапно осознал, что сидит перед Бокуто чуть ли не в нижнем белье. Грязный и мятый после побега из лаборатории сюртук пришлось оставить в котле с водой, которую Акааши использовал для стирки, а надеть что-то другое он позабыл, слишком взбудораженный мыслью о том, что в его доме — настоящий гость из двадцать первого столетия. — Нет, — наконец с хрипотцой протянул Акааши, осознав, что от него всё ещё ждут ответа, — всё в порядке. Просто… если позволите, я… Не договорив, он сполз с постели и сделал пару шагов к комоду, выудив оттуда жилет в серую полоску. Спиной чувствуя на себе взгляд Бокуто, Акааши быстро стянул рубашку, скомкал её и, заменив на новую, с облегчением застегнул на все пуговицы жилет. Разумеется, Бокуто пристально за ним следил — это Акааши обнаружил, как только снова повернулся к постели. Внимательный взгляд тут же уткнулся в собственные ногти, изображая невинность, на что Акааши только покачал головой: — Беспардонность в двадцать первом веке в порядке вещей? — Мы не паримся насчёт того, где у вас, чопорных джентльменов с комплексами, возникают такие заморочки, — с бесхитростной улыбкой просветил его Бокуто. Акааши вздохнул: — А теперь человеческим языком, пожалуйста. — Мы не стесняемся, Акааши, — хмыкнул Бокуто себе под нос. — К тому же ты не выпроводил меня из комнаты и не вышел сам — значит, не всё так плохо, — у него вдруг загорелись глаза. — А как у вас здесь с сексом? — Бокуто-сан! — охнул Акааши, буквально чувствуя, как вспыхивают его щёки. Бокуто поднял обе руки ладонями вперёд и виновато улыбнулся: — Ясно, плохо, — он окинул Акааши ещё одним внимательным взглядом, от которого тому сделалось слегка не по себе, и, явно погрустнев, протянул: — Что с твоей машиной? Она… совсем не работает? Не подумай ничего такого, с тобой интересно, и я вообще счастлив, что из всех учёных, которые могли изобрести машину времени, мне попался такой симпатичный… На щеках у Акааши, кажется, только что начался Великий Лондонский пожар. — …но я хочу вернуться домой, — закончил Бокуто, подняв голову. Акааши поёжился: внимательный взгляд будто прожигал в нём дыру. — Я как раз собирался на неё взглянуть, — сообщил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более отстранённо. — Пойдёмте со мной, если хотите. На лице Бокуто появилась неуверенная улыбка — и он поднялся с кровати навстречу Акааши. Тот невольно дёрнулся, собираясь подхватить Бокуто, если у него проявятся признаки недомогания, но снова получил в ответ отмашку и небрежное хмыканье, выдающее в Бокуто позёра — Акааши прекрасно видел его по-прежнему бледное лицо и чуть подрагивающие кончики пальцев. Хотя всё можно было списать на волнение, Акааши очень надеялся, что Бокуто не придётся снова тащить на руках. — Охренеть можно, — присвистнул Бокуто, когда они спустились в узкий коридорчик, куда не добрались следы разрушений из лаборатории. — Ты и правда протащил меня от самой лаборатории до постели? По этой лестнице? — Ваша голова всё время стукалась о ступеньки, — мстительно улыбнулся Акааши, желая уколоть Бокуто хотя бы за эти несколько минут ужасных пыток. Тот мгновенно сник — правда, тут же улыбнулся: — Но ты смог! Это здорово. Я ужасно тяжёлый, так что… наверное, я должен извиниться за причинённые неудобства? — И за нанесённый ущерб, — буркнул Акааши, останавливаясь посреди коридора. — Тогда я извиняюсь. — О, вы это умеете? — Бокуто уставился на него так, будто Акааши нанёс ему личное оскорбление, и тот стушевался. — Прошу прощения. Я всего лишь… не выспался и весь взвинчен. Мне надо бы прикусить язык. Акааши и правда прикусил — самый кончик. И только затем сообразил, что в коридоре остановился первым: должно быть, подсознательно не желал ступать на порог лаборатории, прекрасно зная, что ему не понравится. — И ты меня извини, — вдруг изрёк Бокуто. — Я не лучший образец, по которому можно составить впечатление о две тысячи семнадцатом. «Я уже понял», — хотелось сказать Акааши. Вместо этого он выдавил из себя простую улыбку: — Бокуто-сан, уверен, что это не так. Бокуто мгновенно приободрился, расправив плечи, а Акааши, не оставив себе времени на размышления, повернулся лицом к распахнутой двери лаборатории. Внутри комната являла собой печальную картину: повсюду были разбросаны детали и мелкие устройства, которые упали, пока Акааши пытался выволочь Бокуто в коридор, некоторые из них были разбиты, поломаны или безнадёжно испорчены. На полу валялись осколки из, очевидно, циферблата почившего манометра вперемешку с инструментами, болтами и маленькими шестерёнками. Акааши живо вспомнил, как, заблудившись в собственной лаборатории с бессознательным Бокуто на руках, сшиб коленом ящик с инструментами, который полетел в клубы пара — и в сотый раз мысленно пожалел о том, что поленился установить здесь хоть какую-нибудь вентиляцию. Ещё один пункт в растущем списке того, что предстояло сделать. Аккуратно переступая беспорядок на полу, Акааши велел Бокуто следовать за ним и, тщательно следя за тем, куда он ставит ноги, медленно пробрался сквозь захламлённую комнатку к машине — и остановился от неё в паре шагов. — Это… плохо? — тихо спросил Бокуто, замерший за спиной Акааши. Тот вздохнул и почесал шею: — Очень. Очень плохо. Последнее, на что сейчас походила машина, — на машину. По крайней мере, такой, какой она была изначально. Все стёкла в циферблатах датчиков, цистернах для горючего и газовых лампах лопнули, и их осколки хрустели у Акааши под подошвами ботинок. Вода в котле выкипела, и из нагретого чана слышалось тихое шипение; количество полетевших поршней, рычагов и цепей Акааши, заглянувший за «шкаф», даже не брался считать. Сам «шкаф» после взрыва, наверняка произошедшего внутри из-за резкого перепада давления, раздулся в размерах и теперь напоминал не шкаф, а пивную бочку из латуни, меди и влажного, хорошенько пропаренного дерева. — Она неисправна, — упавшим голосом признал Акааши, — даже больше, чем я предполагал изначально. Здесь… здесь придётся заменить практически всё, если не сказать — построить новую. Бокуто топтался позади. Акааши чуть не пришёл в ужас, когда понял, что под его необутыми ногами хрустит стекло. — А… сколько ты строил эту? — Бокуто с явной нерешительностью ткнул пальцем в то, что раньше было цистерной для горючего. Теперь от неё остался только металлический стержень и труба, перекачивающая топливо в резервуар. Акааши вздохнул: — Несколько лет. За его спиной грустно хрустнул чудом уцелевший осколок стекла. — Я не могу столько ждать! — в голосе Бокуто было столько ужаса — таким же он недавно на полном серьёзе уверял, что умрёт от тифа. — Несколько лет… Акааши, — он в умоляющем жесте тронул его за плечо, — мне нужно вернуться как можно скорее! — Бокуто-сан, — пробормотал Акааши, отводя взгляд, — я ненавижу преподносить плохие новости… но неисправность машины — это не самое страшное. — Хуже и быть не может, — Бокуто убеждённо скрестил руки на груди, мрачный, как туча. Акааши приподнял бровь, и он буркнул: — Ну, давай, огорошь меня. — Дело в том, — кашлянул Акааши, — что, основываясь на ваших рассказах, я делаю вывод о том, что машина работала только с вашей стороны. Вы попали сюда, так сказать, по сугубо односторонней связи. Это не значит, что назад дороги нет, — торопливо заверил он, заметив, как перекосилось от ужаса лицо Бокуто, — это значит, что я понятия не имею, что спровоцировало запуск с моей стороны. — Но ты разберёшься? — проклятье, нездоровый оптимизм Бокуто даже заставлял Акааши чувствовать себя виноватым: он, несмотря на научное любопытство и собственный долг, уже готов был опустить руки. — Акааши, ты разберёшься? Ты должен разобраться! Иначе я застрял здесь. Навсегда. Его торчащие кверху волосы, умудрившиеся как-то сохранить свой безумный вид после побега из лаборатории и пересчёта всех ступенек по пути на верхний этаж, кажется, даже опустились вниз от огорчения. У Акааши предательски сжималось сердце. — Если я не пойму, что запустило машину — вы и правда останетесь здесь, — жестковато сказал он, тем не менее не желая питать чужие иллюзии. — Но я… сделаю всё, что в моих силах, обещаю вам, — и когда на лице Бокуто мелькнула неуверенная улыбка, мягко добавил: — Мы вернём вас домой, Бокуто-сан.