Правила поведения, или возможно ли найти лучшее отношение к людям и инструкциям?

И снова было хмурое утро ранней весны средней полосы России, и снова Андрей и Катя присматривались друг к другу, пытаясь прочитать по глазам, что творится в душе человека напротив: того и той, кто так нежданно-негаданно стал так дорог и близок. На дне его глаз она видела радость, любопытство и стыд. Или ей показалось? Катя не знала… А Андрей видел её любовь и грусть. Эта Катина грусть его беспокоила. Чем он обидел её на этот раз? Или кто её обидел? — Кать, у вас все хорошо? — Доброе утро, Андрей Палыч… Зависит от вас. Что вы решили? Вы мне верите? — Я всегда вам верил, Катя! — А Николаю? — И Николаю теперь тоже верю, если вы с ним… не пара, то… Хорошо, что у вас есть человек, который на вашей стороне. — Да, он на нашей стороне. Мы просто друзья. И мы вас не подведем. — Я знаю, Кать. — Спасибо, Андрей Палыч. Он поморщился, как-то не по себе было оттого, что она так официально его называла… Но спорить не стал, понимал, что ему её решение только на руку, не стоит мутить воду. Вот только, вопреки красивым доводам рассудка и желанию обрадоваться, вздохнуть от облегчения, Андрей чувствовал себя как-то странно. Теперь Катя вызывала у него какую-то двойную реакцию: и успокаивала, и волновала… Он радовался в её присутствии, но внутри засела какая-то тревожная грусть, и Андрей не понимал её природы, ведь только что с его плеч упал такой здоровый камень! Эта новая неопределенность мешала сосредоточиться. Сегодня у него не было встреч вне офиса. Вообще, день выдался довольно скучным, а Катя засела за отчеты. Жданов побывал на производстве, проверил готовность цехов к поставкам нового оборудования, на обратном пути забрел в мастерскую, но вместо того, чтобы полюбоваться на моделей, поцапался с Милко и ушел восвояси в состоянии глухого раздражения. Волноваться было вроде бы не о чем. Он верил Кате и даже увидел пользу и необходимость в Зорькине, но то непонятное чувство обиды и тревоги, да нет, именно страха, родившееся с появлением этого мальчишки, вернулось очень быстро. Катя стала опорой для Андрея. На каком-то глубинном уровне он верил, что все у него будет хорошо, пока Катя рядом… Нет! Пока он контролирует Катю, пока она принадлежит ему, любит его. Только сейчас он узнал, чем было то её тепло, которое придавало ему сил. Теперь же её непокорность сводила с ума, пугала, ранила. Катя — его! И ничья больше. И вот, ни с того, ни с сего, она решила стать своей собственной! Возражать ему! Раньше, даже когда они спорили, ему удавалось заставить её покориться, но… в последнее время она стала другой. Изменения в Пушкаревой были такими же пугающими, как та неудачная попытка с внешностью, только в этот раз — внутренние. Вместо того, чтобы отвечать ему, когда он её о чем-то спрашивал, Катя задавала свои собственные, очень опасные вопросы, а он не хотел их слышать. Андрей больше не хотел ей врать. Обманывать становилось все труднее, он даже не был уверен, что… Его внутренний судья не был так строг, как Катя. Она грозилась переехать в кабинет Ветрова! Пигалица! Такая же как и все! Тоже прибегла к шантажу! Только он будет решать, где ей быть! Хоть и злился… он не верил в эти слова… Без её готовности идти за ним он чувствовал себя слабым и потерянным, одиноким… Что-то в нем ломалось… ему никогда не было в жизни так трудно, как в эти последние месяцы президентства, и он уже привык, что его опорой, помощью и поддержкой была Катя. Неужели она не понимает, что он не может без неё? Он даже сказал ей об этом, но все равно… Вызвал помощницу к себе. Потребовал дать Зорькину, обещанную вчера, зарплату и снять офис для «НикаМоды». Жданов уже не ревновал Катю к Коле, как к мужчине, но… Все равно не хотел, чтобы Зорькин был постоянно в Катином доме. «Пусть лучше будет подальше от неё» — думал Андрей, — «тем более, в такие непростые времена». Пушкарева согласилась, но без энтузиазма. Была закрытая и отстраненная, грустная, что расстроило и Андрея. Он не кривил душой, когда писал ей те слова. Он действительно хотел дать ей веру в себя, заботу, надежду — все хорошее, что мог. И её отказ это принять причинял боль. За все время совместной работы она никогда не жаловалась ни на что. Никогда не просила о помощи, даже если требовалось подвезти её поздно ночью или из отдаленного загородного клуба. Но сама всегда приходила на выручку. Во всем. Не только ему, заботилась обо всех, кто ей хоть раз доброе слово сказал. Уязвимость Кати стала для него откровением. А теперь она стала такая чужая. Не подпускала к себе… От этой потери на душе было гадко. Даже погано. После безотчетной радости и тепла, которые он чувствовал, когда вспоминал, как эта нежная и светлая девочка признавалась ему в любви, он словно оказался один в поле в грозу и без укрытия. Их план был глупостью, он был напрасен. Она всегда его любила. Был бы он счастливее, если бы этого не знал?! Навязчивые мысли о Кате мешали Андрею работать. Он постоянно отвлекался, стал почти одержимым и злился, но не мог на нее обижаться по-настоящему, хоть и срывался в мелочах. Нежность, благодарность и стыд за все, что он натворил, сдерживали и сковывали его, не позволяли действовать. Вот только в мастерской главного гения всего ЗимаЛетто он с досадой понял, хотя и раньше это подозревал, но опасался сформулировать даже наедине с собой, он не хотел кого попало, никого кроме… Ему была нужна именно Катя. В ней было что-то особенное, теплое, притягательное, новое, то, к чему его так тянуло вернуться, понять, распробовать. Но из-за этой же заботы о Кате, он не смел попытаться настоять на своем, сломить её сопротивление. И, что еще хуже, он не был уверен, что сможет. Прилипчивые воспоминания всплывали в сознании. Даже гневно шипящая Катерина вызывала восторг и… желание… покорить её. О, как же она покорялась! Как никто! И как никто могла покорять… вершины. И, кажется, его. Хотя последнее он признавать не собирался. Андрей долго сверлил взглядом каморку, но с места не двигался. В конце концов, разозлился на себя. Решил покончить с этим неуместным наваждением. «Не хочет — как хочет! Поеду к Кире. Она всегда мне рада, и мне с ней хорошо». А неуверенное эхо слова «было» он слушать не стал. Ему показалось.