Правила поведения, или возможно ли найти лучшее отношение к людям и инструкциям?

Тридцать лет своей жизни Андрей не умел зацикливаться на неприятностях. Он их устранял, прятался от них, смеялся вместе с лучшим другом или срывался на ком-то или на чем-то. Так или иначе, но он находил выход или облегчение. Плохое настроение быстро уходило, и он шел по жизни легко и с улыбкой. И только президентство, о котором он грезил столько лет, которое считал воплощением всех своих мечтаний, началом новой жизни. Жизни в которой не будет границ, а только возможности, в которой он воплотит все свои фантазии и будет бесконечно, безмерно счастлив… Это выстраданное, драгоценное президентство стало источником кошмаров, непомерного груза вины и связало его по рукам и ногам настолько, что он даже вообразить себе раньше не мог… до всей этой эпопеи. Бойтесь исполнения своих желаний! Да? Конечно, Жданов и не думал отказываться от своего места — оно было главной ценностью его жизни. Или казалось? Только набив себе первые шишки, он задумался о том, что благо компании и его собственное возвышение не идут рука об руку. В минуты слабости он даже спрашивал себя: «Может, я зря здесь?». Но ответ был всегда один: «Кто, если не я?». И альтернатив не было. Без развития, без рывка вперед было никак нельзя; так жаль, что отец этого не видел! Когда Андрей рисковал с тканями, он опасался только за свое место, за репутацию компании, за капитал двух семей, и только узнав, что ошибся, понял главную опасность — люди! От его решений зависели судьбы тысяч людей. Если они с Катей и Романом не вытянут «ЗимаЛетто» из ямы, и банки конфискуют имущество компании, тысячи семей останутся без средств к существованию. И в этом будет виноват он один! Постоянные вина и страх настолько его измучили, что бессонница и ночные кошмары стали казаться естественным состоянием. Еще полгода назад оптимизм из Андрея так же бил фонтаном, как и из Ромки. Но теперь, изнанкой всех грандиозных планов и надежд на светлое будущее шел страх, а иногда даже ужас. Этот страх питался не только виной, но и опасениями повторений. За каждой победой таилась новая проблема, причем каждый раз опаснее предыдущей. Так было с выборами на пост президента и ошибкой в плане, с новым планом и экономией на тканях, с новыми поставщиками и конфискацией купленных тканей, с первым успешным показом и проклятым Зорькиным, с завоеванием Кати и… с падением в новую западню страха и вины. Какой-то почти животный инстинкт требовал оберегать Катю, но Андрей не знал как. Он буквально разрывался между своим страхом и острой потребностью оберегать и заботиться, которая засела, как заноза, в сердце с того самого момента, как Катя вышла из душа в гостинице на свой день рождения. Или в ту ночь появилось другое? Удовольствие от её любви? А когда он стал о ней заботиться? Почему вдруг? Когда она защитила его: сама влезла между молотом и наковальней — Кирой и Лариной, или нет? После того, как она спасла его, пробившись на футбольное поле, а он после этого утирал ей слезы? Она ставила в тупик, раздражала, когда-то даже хотелось сбежать… И, все же, она была чудом, ЕГО чудом. «Волшебницей в голубом вертолете» — как он сам же когда-то сказал своему другу. Андрей даже в мыслях, наедине с собой, боялся произнести, какое именно значение вкладывал в слова: «Она умрет, если узнает». Просто обещал себе не допустить утечки. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Он будет осторожнее сам и Малиновского заставит. При воспоминании о Ромкином беспечном отношении раздражение вспыхнуло с новой силой. Андрей так резко вскочил, что стул отлетел назад и врезался в стену. Жданов немного побегал по конференц-залу: очень хотелось что-нибудь сломать, еще больше — кого-нибудь убить, но этот «кто-то» сейчас был слишком далеко, оставался лишь вариант на кого-нибудь наорать, например, на Клочкову, но перед этим необходимо было спрятать компромат. Нельзя самому проявлять беспечность, за которую только что отчитывал другого. Начал с инструкции. Просто скомкать её было недостаточно, с большим удовольствием и прилежанием он методично рвал её на мелкие кусочки и едва удержался от того, чтобы не продолжить мучить горстку мелких бумажек, когда закончил. Уничтожение этой пакости даже немного успокоило, Клочкова и женсовет могли быть спокойны. Схватил пакет не глядя, подобрал телефон («Надо же! Не разбился. Только батарейка вылетела!».) и вернулся в свой кабинет. За собственным столом, рядом с Катиной каморкой, раздражение почти утихло. Захотелось увидеть улыбку Катюши. К счастью, сегодня у него для этой цели был собственный реквизит. И свой план. Улыбнулся в радостном предвкушении. Последнее время в его жизни начал появляться какой-то странный баланс. Муки совести становились все тяжелее, но появлялись реже: то есть стали отступать, когда Катя была рядом и улыбалась. Ему становилось легко и весело, Катино присутствие… близость, вызывали целую бурю положительных эмоций. Редкие минуты радости, которые выпадали ему в это тяжелое время, были так или иначе связаны с Катей. Её присутствие в его жизни стало похоже на американские горки, его бросало из одной крайности в другую: из страха за трогательную девочку в боязнь, что он не сможет удержать свою добычу из-за Киры, Зорькина или кого-то еще, и вместе с этой потерей потеряет компанию; от доверия, большего, чем испытывал к кому-либо еще в своей жизни, к панике от одной мысли, что кто-то другой может повлиять на его помощницу; а отношения с ней вызывали то мучительные угрызения совести, то сочетание умиротворения с блаженством, которых он раньше никогда не испытывал. Утренний разговор с другом принес-таки пользу. Андрей понял, что сама по себе эта любовь Кате навредить не должна: она счастлива с ним. А потом… он будет осторожнее и постарается причинить ей как можно меньше боли. Может, это утопия, но им удалось выбраться из такой тяжелой ситуации с компанией, причем с Катиной помощью. Катя во всем была его опорой. И не злилась никогда на него, даже если думала, что отношения закончились. Хотя, точнее будет сказать, раньше не злилась. Вспомнилась её вчерашняя ревность. Она почему-то больше смешила, чем раздражала. Как она смущалась и возмущалась, пыталась убежать и ничего не смогла сделать. Ну что ж, Екатерина Валерьевна, считаете себя вправе ревновать? Тогда придется отдуваться самой. Даже облизнулся от этой мысли. Полез в сумку достал сверток с букетиком и стал аккуратно разворачивать. После банка он заскочил домой и убрал в шкафы все Кирины вещи: чтобы не бросались в глаза, а совместные фотографии положил сверху книг так, как это делала уборщица, когда протирала пыль: и в глаза не бросятся, и Кира не прибьет, если он забудет вернуть все на место. На лестничной площадке натолкнулся на Лешку с… Виолой Владимировной, кажется, вот и перехватил трофей у старушки. Андрей выбросил упаковку, аккуратно взял букетик и поспешил в каморку. И чего Катя не показывается? Открывая дверь, окликнул свою девочку по имени, но ответа не последовало… Немного растерялся. Где же она ходит? Вроде долго тут сидел и размышлял. Нет? Зашел внутрь. Пальто и сумка на месте… Катя еще тут. Цветы, наверное, надо поставить в воду. Взял стакан у себя на тумбочке, наполнил водой из графина, вернулся в каморку. Пока Жданов занимался своей маленькой инсталляцией, в кабинет вошла Пушкарева. Девушка не обнаружила присутствия начальника и, понадеявшись, что ей удастся улизнуть незамеченной, стала торопиться… Помощница с президентом столкнулись в дверном проеме каморки. Андрей протянул руки, чтобы обнять и поддержать её, зная чью-то неуклюжесть, но Катя отскочила от него как ошпаренная, что было очень странно.       — И-извините.       — Ничего страшного, Катюш, — он тепло улыбался.       — Можно? Отступил в сторону, оперся на косяк и стал наблюдать за ней. Хотела взять сумку, но замерла, увидев цветы. Перед Катей стоял маленький, но такой нежный и трогательный букетик крохотных, хрупких цветочков. Они были похожи на подснежники, но не белые, а цветные: от небесно голубого до нежно-фиолетового. Очень красивые. Еще утром у Кати бы от них дыхание перехватило. Услышала сзади шаги Андрея и почувствовала его руки на своих плечах.       — Нравятся? Захотелось сбросить его руки и сбежать, но свою реакцию показывать было нельзя, иначе выяснения отношений не избежать, а… она…       — Откуда они? …Такие необычные.       — И очаровательные, как и ты. Поцеловал в щеку. Катя напряглась; он решил, что она стесняется и постарался успокоить её рассказом.       — В обед заглянул домой. А у меня сосед-приятель купил в нашем же подъезде квартиру для одинокой матери, вместе с ней жить не мог, но и оставить в деревне тоже было нельзя, здоровье у неё слабое: какие-то проблемы с ногами. Бабуля очень любила свой сад, вот и пытается его воспроизвести у себя на подоконнике и у сына. Увядающие цветы её печалят, поэтому она старается срезать их и раздавать. Сегодня повезло мне.       — Они красивые. Спасибо.       — Ты закончила работу?       — Да…       — Тогда собирайся. Развернулся, чтобы снять её пальто с вешалки.       — … Я домой.       — Что? Какое домой, Кать, еще рано. К сожалению, я не могу тебя никуда сводить…       — Тогда, что не так с моим решением закончить работу вовремя и поехать домой?       — Не сердись, Кать, просто я сегодня вечером должен быть дома…       — Я знаю, и тоже собираюсь.       — Я хочу пригласить тебя к себе.       — ЧТО? То есть как — к себе?       — Киры нет, с проверкой она не нагрянет, бояться нам нечего.       — Но она ведь может допросить твоего консьержа!       — Ты не кто-нибудь, ты — моя правая рука. Даже если узнает, можно сказать, что работали с документами.       — Я не могу. Развернул к себе.       — Почему, Кать?       — … Она смотрела на него и чем-то напоминала испуганную птичку. Но было что-то еще… В ней чувствовался не просто испуг, а какая-то рана, надломленность, как вчера. Ну кто тебя за язык тянул, Жданов!       — Глаза красные. Ты плакала?       — Я плохо себя чувствую. Отвернулась, взяла сумку.       — Настолько?       — Не страшно. Это просто мигрень. Со мной редко, но бывает. Глаза слезились, вот и… Протянула руку за пальто, Андрей его подал.       — Ну если ты уверена, тогда ладно. Поехали домой.       — Нет, я…       — Катя одну в троллейбус я тебя не отпущу!       — За мной папа приехал.       — Я тебя провожу до машины.       — Нет, он думает, ты уехал. Будет ругаться, если что.       — Переживу.       — А я — нет: буду нервничать, станет хуже.       — Ладно, береги себя. Коротко обнял, поцеловал в макушку.       — Завтра утром позвони, если будешь плохо себя чувствовать… Сил выносить его близость у Кати больше не было. И говорить что-то — тоже. Молча вышла из кабинета и поплелась к лифтам.