Ночь сгорала, утопая в кислоте неона и ревущих волнах музыки. Это было похоже на массовое сумасшествие и потоп, на прыжок в жерло пробудившегося вулкана, на эйфорию и восхождение. Торжество забытья и скромной анархии.
Жарко. Громко. Безумно.
Музыка накатывала со всех сторон, дрожью проходя сквозь плоть, растекаясь в крови и ударяя в самое сердце. Никаких отдельных личностей, все тут – единое, бесформенное существо, трясущееся в припадке эйфории. Частицы одного целого.
Флуорисцент. Ультрафиолет. Сотни вскинутых к небу рук.
Горло сводит от крика, и легкие болят от нехватки кислорода, но останавливаться нет ни сил, ни желания. Губы соленые от пота и все тело липкое и горячее от разогнавшейся глубоко под кожей крови. Закрой глаза и все равно будешь двигаться в едином ритме. Его (их) почти трясет от восхищения и упоительности. Сердце стучит в горле, а голова идет кругом, все тело ватное и напряженное одновременно.
Свет мигает, режет глаза: белый, синий, фиолетовый, желтый, алый.
Руки на его плечах, на талии, гладят. Кто-то смеется рядом, и кто-то кричит где-то в отдалении. Он отводит руки за голову, прикасается к шее, задевая колкие волоски на затылке. Чужое тело горит, как и его собственное и кажется, что ладони вплавляются кожа к коже. Тут пахнет горячим светом, алкоголем, потом, счастьем и немного – морской солью.
Он не может вместить в себя все это и чувствует, как распадается, стремясь объять необъятное.
Риз открывает глаза. Джек перед ним, недвижимо и будто расслабленно стоит почти рядом, сложив руки на груди, улыбается мягко и хищно и, не моргая, смотрит в одну точку немногим выше его плеча. Осознание патовости ситуации приходит не сразу, но он успевает извернуться и отшатнуться в сторону, прежде чем Джек делает выпад. Звук пробивается даже сквозь зубодробительный рев музыки и похож он на треск сочной, спелой дыни – исходящий будто из глубины, звонкий и вместе с тем приглушенный, он вынуждает поморщиться. Люди отступают в стороны и смотрят.
― Съебывай, пока я добрый, парниша.
Не предложение, а констатация, моментально убивающая всякий воинственный настрой. Риз чувствует страх, и еще – какое-то потаенное удовлетворение от стальных, абсолютно серьезных нот в рокочущем голосе. Злой Джек, серьезный Джек, заявляющий свои права Джек. Восторг и тихий ужас в алом контражуре льющегося со сцены алого света.
Ему почти страшно, когда Джек, молча, берет его под локоть и сильно дергает к себе, перехватывая за шею и болезненно впиваясь в губы. Риз злится, тихо, но решительно и самую малость безрассудно. Он все-таки не его собственность и даже не друг на одну ночь. Риз впивается искусственными пальцами в чужое запястье, а живыми в волосы на затылке, и целует так агрессивно, как никогда раньше. Риз не слышит музыки, и больше не чувствует единства с толпой, зато он остро ощущает дрожь Джека и то, как он на секунду, но уступает ему, совершенно не ожидавший такой дерзкой вольности.
― Твою мать, кексик…
Риз лишь сильнее сдавливает его волосы в кулаке, и Джеку приходится выдыхать слова прямо ему в губы. От него пахнет табаком, гвоздикой и почти выветрившимся одеколоном.
― …да ты, сука, прям как мешок Санты – полон неожиданных сюрпризов.
Риз смеется – весело и самую малость нервно, – его разом расслабившаяся рука соскальзывает Джеку на шею и тот выпрямляется, крепко обнимая его за талию и таща прочь от толпы и бьющего по глазам света. Они рассеиваются среди посетителей, становясь частью слоняющегося тут и там скопища людей, и их мотает от одного развлечения к другому, заставляя забыть обо всем и жить моментом настоящего.
Они возвращаются в отведенную для отдыха зону глубокой ночью – вымотанные, но счастливые и ничуть не сонные. Риз то и дело спотыкается о натянутые повсюду стропы палаток, и Джек терпеливо ловит его, не позволяя в прямом смысле ударить лицом в грязь. А потом Джек возится с замками молнии отвратительно медленно, и Риз нетерпеливо теснит его в сторону, одной рукой завидно быстро расправляясь сначала с одной молнией, а после и со второй, откидывая полог клапана в сторону и вваливаясь в душный полумрак палатки. Он стряхивает с себя обувь и джинсовку, и валится на спальники в соседний с тамбуром отсек.
Джек присоединяется к нему минутой позже, превосходящей, горячей массой тела наваливаясь сверху и глумливо посмеиваясь над вялыми попытками сопротивления. Риз чуть надавливает пальцами руки ему под ребра, и Джек дергается и сжимается, выдавая себя с головой. Щекотка – слабость каждого третьего. Они шутливо борются и больше всего это похоже на шумную щенячью борьбу, а не на какое-то там противостояние.
В какой-то момент Ризу удается оседлать бедра Джека, и он шумно дышит, ладонями упираясь в его плечи и подслеповато осматривая «поле брани», – смятые и развороченные спальники, рассыпанные повсюду мелочи и они… он – растрепанный и все такой же неизменно горячий прямо под ним. Риз замирает, наблюдая за тем, как дергается у Джека кадык, и ладонью ощущая, как вздымается широкая грудь. Джек пальцами зачесывает растрепавшиеся волосы к затылку и провокационно медленно обводит языком верхнюю губу. Риз знает, что он делает это специально, и понимает, что это вовсе не хитрая, но все же ловушка, и все же взгляда он отвести не может, всматриваясь и впитывая памятью.
― Увидел что-то интересное, парниша?
Он смеется над ним, едва не издевается, говоря приглушенно и вкрадчиво, заставляя вслушиваться. Он смотрит прямо, не моргая и не отводя взгляда, чертовски внимательно и притягательно. Если ад со всеми его демонами существует в действительности, то Риз, кажется, только что нашел беглеца со второго его круга.
― Ничего такого, чего не заметил бы раньше.
Сегодня он сам поражается своей решительной наглой дерзости. Джеку это нравится, сегодня – это отлично вписывается в момент, атмосферу и настрой.
Риз делает вид, что не чувствует скольжения ладоней по своим бедрам и бокам. Риз делает вид, что не видит вызова и похоти в разноцветных (почти как его собственные) глазах, которые видит отчетливо даже сквозь густой мрак.
― Я только начал, кексик. У нас масса времени, не будем торопиться.
Риз на фантомном, не поддающемся описанию уровне ощущает прикосновение к границе между плотью и протезом, и это кажется ему необычно приятным. Он не отводит взгляда даже тогда, когда слышит первый щелчок крепежа, пускай и ощущает едва уловимое внутреннее сопротивление происходящему. Это как проверка на доверие, только чуть более глубокая и нервная. Ему никогда не нравились прикосновения к культе, а случайные взгляды зачастую вызывали дискомфорт или раздражение. Он не пытается отстраниться и не препятствует происходящему, но чрезмерно внимательно прислушивается к себе, мельком помогая – скорее интуитивно, нежели намерено.
Джек не спрашивает разрешения – Джек делает, но куда более аккуратно, чем обычно. Он настолько увлечен, что даже не выказывает нетерпения. Он сдвигает протез далеко в сторону и Ризу нравится то, как крепко он придерживает его за плечо, сохраняя баланс его тела в равновесии.
― Ты один из немногих, кому я это позволил, ― задумчиво, скорее для себя, чем для Джека говорит Риз, откидываясь назад и усаживаясь устойчивей.
― Я должен быть польщен?
― Скорее да, чем нет.
― Ну, тогда я польщен, кексик.
― Ты придурок, Джек, ты в курсе?
― Как грубо.
Риз даже понять не успевает, не то, что воспротивиться тому, как быстро Джек скидывает его с себя, укладывая на лопатки и нависая сверху. Повинуясь слепому импульсу, Риз касается пальцами его лица, проводя ими от виска к плечу. Ему бы хотелось, шутя сказать, что Джек подло пользуется удручающими «особенностями» его тела, но он слишком хорошо понимает, что места для разговоров не осталось.
Джек не спрашивает, Джек делает – это простая фраза охватывает и описывает если не всю, то большую часть его сущности.
Он вовсе не первый, но Риз реагирует столь остро, словно до этой ночи его никто и никогда не касался. Губы к губам, ладонь на боку, горячее дыхание. От Джека пахнет соленым и травянистым, и сам он горячее любого костра. Риз обнимает его рукой за шею и откидывает голову назад, доверчиво подставляя горло. Клыки Джека острые, а зубы крепкие, и он явно не собирается его щадить или действовать вполсилы.
Джек делает то, что хочет делать – и это тоже определяющее его выражение.
Риз не пытается сопротивляться, понимая, насколько это бесполезно, и еще потому, что у него нет такого желания. Он помогает, как может, и ворочается, позволяя Джеку раздеть себя, и зябнет, наблюдая за тем, как раздевается сам Джек. Никаких церемоний и постепенности, и вместо полутонов – прямолинейная, но не лишенная своей доли обаяния конкретика. Риз чувствует себя смущенно и совсем немного неуютно под голодным, изучающим взглядом. И все же ему нравится чувствовать себя желанным – это льстит.
Риз выгибается, следуя за движением ладони Джека вдоль своей груди и живота. Он хочет быть ближе к нему. Джек медлит, он изучает, примеривается и отмечает границы дозволенного (наверняка лишь для того, чтобы их нарушить). Совершенно не вовремя и абсолютно не к месту Риз задумывается о том, что он, скорее всего, не единственный работник компании (теперь уже бывший), кто попал под силу харизмы этого сильного человека. Поморщившись, Риз отталкивает эти мысли как можно дальше, ограждая себя от них – он все равно не сможет ничего изменить, а они по сути никто друг другу, и у него нет никакого права на осуждение, ревность или еще какую-нибудь глупость подобного вида.
Джек не думает ни о чем, сосредоточенный лишь на нем и происходящем, и это, к слову, тоже приятно. Риз расслабляется и отпускает себя, отдаваясь в чужую власть, обнимающую его со всех сторон. В конце концов для того он сюда и приехал – делать то, что хочется и поступать так, как вздумается. Мораль нынешней ночью вовсе не в моде, и Риз растягивает губы в усмешке, приподнимаясь на локте и едва не шипя Джеку на ухо о том, что он «вовсе не какая-то гребанная принцесса, чтобы цацкаться с ним целую вечность». Ладонь Джека на его горле – фиксирующая и давящая, – отличное подтверждение тому, что он его понял.
Джек неумолимо безжалостен, и Ризу это нравится. Столько лет стремившийся к власти, он может позволить себе один раз, но попасть под чужое влияние. Джек кусает до режущей боли и сжимает до синяков и гематом, Джек пренебрегает его комфортом и хрипло стонет на ухо, Джек усмехается широко и довольно, выбивая из его горла несдержанные стоны, и действует грубее, сильнее и жестче, закрепляя эту лихорадочную ночь в их памяти.
Риз царапается, шипит и скалится в чужое лицо, он огрызается и всякий раз зарится на превосходство, превращая секс в маленькое сражение за доминирование, в котором он осознанно и неизбежно терпит поражение раз за разом. Он стонет в широкое плечо, кусает свои губы и запястья, распаляясь, когда Джек рычит ему на ухо, нашептывая выражения настолько грязные и бесстыдные, что у Риза все внутри поджимается едва не до боли.
Джек чувствует его тело почти пугающе хорошо и абсолютно бессовестно пользуется этим. Он мучает его, подпуская к самому краю желанной разрядки, и тут же одергивает, вынуждая скулить и скрежетать зубами от досады и нетерпения. Будь его сознание чуть более ясным, Риз отдал бы должное чужой силе воли, потому что он едва не кожей чувствует нетерпение Джека, которое мало в чем уступает его собственному.
― Пожалуйста, Джек…
Не то хрипит, не то скулит Риз, не узнавая собственного голоса, и благодарно стонет, когда ладонь Джека крепче обхватывает его член, жесткими и сильными движениями доводя до абсолютного исступления. Риз не думает ни о том, что на улице едва-едва задается рассвет, ни о том, что где-то совсем рядом отдыхают после отрывной ночи другие люди. Он стонет Джеку в губы, жмурится и почти до хруста сжимает его запястье пальцами, чувствуя, как все его тело содрогается и выкручивается от сладких, желанных спазмов.
А потом он делает Джеку минет настолько глубокий и умелый, что тот даже не в силах захрипеть, не то, что зарычать от удовольствия, – он только и может, что хватать губами воздух и скрести пальцами по гладкому материалу спальников, выгибаясь и время от времени косясь на Риза из-под прикрытых век. Риз расслабленно лежит рядом, удовлетворенный и абсолютно довольный собой, и поглаживает Джека по лицу, шее, бокам и все еще вяло сокращающемуся животу, на котором проступает каждая мышца. Если это и месть, то, пожалуй, одна из самых приятных, которые только можно придумать.
И пока Джек отдыхает, стараясь придти в себя и обрести контроль над разомлевшим телом, Риз кое-как натягивает на себя его шорты с единорогами и выходит наружу, чтобы остудить голову и прополоскать рот, в котором до сих пор стоит горьковато-солоноватый привкус спермы. Через палатку две сонные, отдыхающие у небольшого костерка девушки подмигивают ему и молчаливо передают сигарету, и Риз весело хмыкает этому проявлению солидарности и понимания, молчаливо благодаря кивком головы, но не закуривает – табак это совершенно не по его части, и ему в юности хватило одного раза, чтобы понять это.
Джек, закутанный в покрывало, как Цезарь в тогу, появляется рядом почти бесшумно, с усмешкой смотрит на свои, неизбежно сползающие с тощей задницы Риза шорты, и, разложив складной стул, усаживается, сгребая Риза себе на колени и забирая сигарету из его пальцев. Риз прикрывает глаза и откидывает голову на подставленное плечо, сквозь ресницы смотря в светлеющее небо и совершенно не находя в себе сил, чтобы заговорить или хотя бы полюбоваться живописным рассветом. Сейчас ему просто комфортно в чужих руках, и он прислушивается к тому редкому чувству, когда кажется, что тебе в жизни хватает абсолютно всего.
― Только представь, что было бы, не подбери я тебя тогда. Абсолютная скука, тыковка. Мне пришлось бы повеситься в ближайшем лесу, чтобы не сойти с ума от тоски.
Джек преувеличивал и приукрашивал, и это у него всегда отлично получалось – Риз даже не сомневался. Ему нечего было ответить, и вместо этого он лишь демонстративно тяжело вздохнул, потому что страдальчески закатывать глаза со смеженными веками занятие не самое умное. Он ворочается, кое-как переворачиваясь на бок в совершенно неудобную, но по своему уютную позу и утыкается макушкой Джеку под подбородок, чувствуя, как тот крепче обнимает его за плечо, и на миг (может ему это только показалось) прикасается губами к его волосам. Умиротворение это, пожалуй, именно то, чего ему действительно не хватало все это время.
― Пойдем-ка обратно, кексик, надо бы проспаться. У нас еще гребанная куча дел впереди.
* * * * *
Риз просыпается в полдень и интуитивно жмется к горячему боку рядом, сильнее кутаясь в тонкий спальник. Земля вибрирует от ритмов звучащей вдалеке музыки и где-то за брезентовыми стенами уже во всю силу течет бьющая ключом жизнь, которая словно обтекает их, игнорируя. Джек закидывает руку ему на талию и скользит ладонью вниз, ровно до выступа тазовой кости, и движение это настолько осознанное, что Риз моментально понимает – Джек вовсе не такой уж и спящий, каким хочет казаться, и возможно, что проснулся он, куда раньше, чем сам Риз.
― И тебе доброе утро, Джек, ― охрипше после сна произносит Риз, не особенно торопясь открывать глаза, Джек не отвечает, лишь глухо и весело хмыкает на его слова и улыбается в изгиб шеи, обнимая крепче. Риз уверен, что, несмотря на свои вчерашние воинственные порывы, он абсолютно точно готов проваляться так до самого вечера. Риз переворачивается на другой бок и потягивается, разгоняя кровь по одеревеневшим мышцам, после чего пристраивает голову на груди Джека, закидывая ногу ему на бедра.
― Освоился, м? ― Джек беззлобно хмыкает и треплет его по волосам, притягивая к себе и бегло целуя в губы. ― Пора вставать, тыковка. Мы с тобой покорили еще не все горизонты, а времени у нас не то чтобы много.
Риз широко зевает и кивает в ответ. Что толку противиться неизбежному, которое рано или поздно, но должно было наступить.
Их полуденное утро началось с добротного завтрака и не заканчивалось до самой ночи. Поездка по пересеченной местности на квадроциклах, бирпонг, танцы, ужин, снова танцы, кофе с ликером ровно в полночь, чтобы расслабиться и в тоже время не заснуть, ночной заплыв на гидроциклах в Мексиканском заливе и позднее купание, когда кажется, что вода – это продолжение ночного неба, и ты словно плывешь среди звезд. Обсыхая, они отдыхали у общего костра, слушая мелодичное бренчание гитары и смотря на небо, где золотые искры пламени смешивались с холодным серебром ярких звезд.
А потом Джек потащил его на стоянку к машине, всю дорогу загадочно улыбаясь, и Риз шел за ним, прекрасно понимая и его «хитрый замысел», и то, что охрана будет крайне удивлена утром, если по неосторожности заглянет в салон. Позже Риз сделает вывод о том, что машина – это, конечно, интересно и волнительно из-за вероятности быть обнаруженным, но совершенно неудобно.
Они провели вместе несколько абсолютно сумасшедших дней, заводя новые знакомства, находя новые приключения и переживая новые же впечатления. Риз сделал сотни фотографий, едва не утопил дорогостоящий протез и чуть не свернул шею, когда они решили лезть на скалы наперегонки. Он ни о чем не жалел и ни один из своих поступков не считал глупым – все это того стоило. Все это время он не задумывался о том, что будет потом, у него банально не было на это времени, а голова постоянно была занята совершенно другим. Лишь в последний поздний вечер мысли о неизбежном «после» накатили на него отрезвляющей, холодной волной.
Они с Джеком сидели в тамбуре у распахнутого настежь клапана палатки и молчаливо наблюдали за обрушившимся на побережье ненастьем: ливневый дождь разогнал людей и вспенил бьющееся о волнорезы море, вокруг шумели стучащие по палаткам и листве редких деревьев дождевые капли, где-то вдалеке тревожно кричали птицы, а небо – потяжелевшее и сбившееся серыми кучевыми тучами – словно опустилось ниже, грозя пасть на землю.
Риз натянуто улыбался, наблюдая за тем, как самые безбашенные посетители, к неудовольствию смотрителей, бросали вызов непогоде и с дикими воплями выбегали на побережье, прямиком под бушующие волны, или просто радостно носились под дождем, подставляя свои тела и лица под упругие, прохладные струи. Риз не выгорел, но устал за эти несколько дней, и ему куда приятнее было сидеть в укрытии палатки, в свежей сухости, греясь о извечно горячее тело обнимающего его Джека, который, судя по свесившейся на грудь голове, задремал под монотонный стук капель. Повернув голову, Риз посмотрел на него украдкой, вновь всматриваясь в размягчившиеся и разгладившиеся черты лица, жесткие линии профиля.
Риз точно знает, что в малом кармане его рюкзака лежит распечатка авиабилета на рейс из Хьюстон Интерконтинентал, потому что в начале этого долгого пути он даже не подозревал, что кто-то станет для него больше, чем «водитель на один раз». А теперь он смотрит на Джека (нагло вломившегося в его путешествие Джека) и понимает, почему столь многие говорят о том, что у судьбы скверное чувство юмора. Риз морщится и покачивает головой, усмехаясь собственной сентиментальности – жизнь не заканчивается, а они живут в чертовом двадцать первом веке, где созданы все условия для общения даже на самых далеких расстояниях, так что это может и конец их маленькой авантюры, но вовсе не конец всего.
― Сделай что-нибудь со своим животворящим взглядом, Риззи, ты слишком пристален, ― приподняв голову и приоткрыв глаза бубнит Джек, вяло улыбаясь тому, как Риз припадает плечом к его плечу.
― Возможно, все дело в том, что ты слишком мнительный, Джек.
― Или в том, что дождь навязал тебе какое-то унылое настроение.
― Возможно, ― Риз пожимает плечами. ― Хотел спросить, подбросишь меня до Хьюстона завтра?
― Я думал, мы задержимся в Галвестоне, тут есть какой-то, как мне сказали, отрывной бар и еще несколько интересных мест…
― У меня билет на самолет, Джек, и дело на теперь уже бывшей работе, которое надо, наконец, решить, да и еще некоторые обязанности и все такое, ― голос Риза – сосредоточие усталости, и Джек морщится, но не спорит, понимая, видимо, что это совершенно бесполезно.
― Твое слово – закон, тыковка. Подброшу, а потом покачусь обратно, у меня все-таки дел тоже немало.
― Не все хорошее вечно.
― Зато мы можем провести вечер и ночь с пользой, как думаешь? ― Риз не сопротивляется, когда Джек застегивает клапан и утягивает его в нутро палатки, заставляя забыть обо всем и просто наслаждаться моментом.
* * * * *
Риз мнется у входа в аэропорт, смотря то на стеклянные двери, то на хмурого Джека – в его настолько непроницаемое и невозмутимое лицо, что Ризу почти обидно. Джек не волнуется вообще или мастерски это скрывает, но Риза все равно коробит то, как он приятельски похлопывает его по плечу и желает удачного полета. Риз в очередной раз думает о том, что он слишком многое себе придумывает и накручивает, и пора бы начать воспринимать мир не столь категорично и близко к сердцу – толку от этого, правда, как от крика в пустой колодец, то есть никакого.
Ему до вылета еще четыре часа и они сидят в каком-то кафе и болтают о чем-то несущественном. Риза раздражает то, что напоминает себе какую-то пустоголовую, навязчивую воздыхательницу – лучше от этого не становится, зато это отлично стимулирует молчать, чтобы не сделать себя посмешищем и отличной мишенью для острот Джека. «Не хочешь знать ответ – не задавай вопрос», – отличный совет для данной ситуации.
Джек провожает его до зеленого коридора, бегло обнимает и говорит о том, что это было замечательное путешествие. Риз просто надеется на то, что его улыбка не выглядит слишком вымученной. Он прощается с Джеком – просто и почти по-деловому, и уходит (сбегает) в зону ожидания, не вовремя вспоминая о том, что так и не взял у Джека никаких контактов. Впрочем, будь на то желание, Джек найдет его и самостоятельно. Риз слоняется без дела по огромному залу, переписывается с Воном, вновь слоняется и вновь переписывается. Когда он проходит регистрацию и занимает свое место в самолете, то чувствует себя морально вымотанным и уставшим, несмотря на то, что сегодня он отлично выспался и отдохнул.
Скоро все вернется в прежнюю колею – он вернется в их съемную квартирку в Денвере, найдет новую работу и заживет своей среднестатистической жизнью, но он не то чтобы действительно уверен, что хочет этого.
В конце концов, все хорошее действительно не вечно.
