«Подцепи меня».
Ума смеялась над ним, скалила зубки и нагло называла Красавчиком прямо в лицо. Его – бесстрашного пирата, у которого волны вместо крови по венам. И плевать, что стрелки яркие-яркие, угольно-черные вокруг голубых глаз и бандана всегда немного набекрень.
Хорошенькая стервочка.
Ума не имела в виду ничего плохого. Ничего, что могло бы быть между ними, потому как прекрасно понимала, что нет, на самом деле не могло и не может. Подцепить его – невозможно, нереально, не получится. Отца вон подцепили – о да, его мамаша слыла в свои годы ловкачкой, – и что же из этого вышло? Купол, грязь и кричащий ребенок. С Гарри достаточно нелицеприятных примеров.
Прочувствовал всю силу любви на своей шкуре, спасибо, прекратите.
Ума смеялась, не подозревая даже, что дверцу в его сердце легко и просто отыскать. И еще проще – открыть. Без всяких отмычек и магии, одним-единственным удивленным взглядом, что прошибает волной мурашек прямо до пяток. Что цепляет – рыболовными крючьями под кишки – и выворачивает наружу.
Больно до алых пятен перед глазами, до позабытых в легких рваных вздохов.
Бен.
Три буквы имени самого Короля. Три буквы имени правителя, запершего их на Острове. Три буквы – мальчишка с оленьим взором, приоткрытым ртом и красивыми нервными пальцами.
Всего три чертовых буквы, парочка минут побоку – и все, Гарри зацепился. Как глупая, прожорливая рыба насадился прямо жабрами на крюк.
Он пытался сорваться, он дергал воображаемым хвостом и скалился в усмешке. Ранил глазами, прощупывал мягкую плоть под синей кожаной – ужасный, мальчик, у тебя вкус – курткой. Ее бы ударить, в нее бы ножом по самую рукоять, и чтобы кровь – густая-густая – по пальцам, и страх, и паника, и боль в нежном взгляде.
Не получалось. Совсем, никак.
Прижатое к мачте тело не хотелось ударить.
Гарри это пугало. Крюк словно застрял у него в глотке, и убежать, выбраться не предоставлялось шанса.
Казалось, все это – то, что он чувствовал, ощущал, тщательно запирал внутри себя – похоже на корабль под трепещущими парусами. На бешеный фрегат – мощный, прекрасный, летящий под неверным ветром навстречу шторму, навстречу тучам и гибели.
Гарри абсолютно не желал разбиваться. Но не было выбора.
Бен манил его, притягивал, из печенок доставал слова и признания, которых раньше Гарри не знал. Бен ломал, менял его – так быстро, за такое короткое время. Бен взращивал в нем что-то бесконечно хорошее, пугающее до холодка по позвоночнику.
– Хорошо теперь быть Королем, а? – наглости, яда, ехидности плеснуть сполна.
Добавить столько, чтобы хватило скрыть стучащее через раз сердце и тепло в самых уголках глаз. Он злой, совершенно отвратительный пират – а не вот это вот, расплывающееся лужицей по корме.
– Неплохо, – гордо вскинутый подбородок, точеные черты лица, аккуратный нос.
Волшебный мальчик. Сказочный принц. Маленькая личная звездочка.
– Уверен? – близко-близко, чтобы всей кожей, чтобы хоть раз успеть коснуться, прильнуть, запомнить.
Ты должен быть приманкой. Приманкой – не призом.
– Конечно, – храбрый.
Храбрый, что челюсть ломит и сводит скулы. Храбрый в том смысле, что головой бы о бетонную стену.
Потому как святая вера в справедливость, в добро, в любовь будто молот по наковальне. Пробивает, вышибает дух. Заставляет проникнуться и признать – мол, да, скорее всего Бена спасут, и для них, ни в чем не виноватых по сути, все останется по-прежнему.
Купол, грязь, кричащие дети. Горечь со вкусом пепла, пьяные разборки в подворотнях и вонь помойных труб.
Но он – верит, что все иначе. Всей, мать его, душой. Правильный, не сломанный мальчик.
Где же тебя такого сделали?
Гарри дышит ему на ухо и щекочет мягкую кожу.
– Кис-кис-кис, – издевательски, в крайней степени едко и противно.
Прикрывая собственную слабость, жизненную необходимость – прижаться, погладить,
при-лас-кать. Оставить след, запечатлить частичкой себя и – хоть так – увидеть солнце Аурадона.
Подольше быть рядом.
Боже, черт, как же он жалок!
***
Вырывается, крутится на пятках. Смутный свет фонарей отсвечивает в волосах, торчащих из-под шапки. Парирует удар как истинный воин, выставляет блок – и нападает тут же, стремительно, как лев, не знающий поражений.
Красивый. Солнечный. Настолько, что не избежать падения.
Гарри виснет на лестнице и шипит. Больно ушибленный локоть, больно раненную ногу – больно где-то под мышцами и вязью жил. А он – улыбается, рушит окончательно всю пропащую жизнь. Он – радуется спасению, радуется подружке, радуется всему, чему может.
Он – пальцами по подбородку, самыми подушечками. Ласково-ласково, едва касаясь. И голосом – неожиданно тихим, низким, запретно лучистым – чуть ли не в самые губы:
– Кис-кис-кис.
«Кис-кис-кис, я зацепил тебя, приятель».
Зацепил – за потроха, за потрепанную душу, за остатки чести и доблести. Всего, без остатка.
Это конец.
***
Когда вдаль уплывает, скрывается из виду длинный, как акула, автомобиль, Гарри стоит на пристани и улыбается. Открыто, широко, своей привычной лукавой улыбкой.
Теребит в руке морские капли, перебирает ладонью тяжесть промокшего плаща – и сжимает крепко-крепко шапку, темно-синюю, набухшую, но все еще хранящую запах Короля.
Гладит,
впитывает тепло.
– Закинешь меня на Аурадон следующим приказом, а?
Размазывает уголь по щеке, хмурится сладко, не отпуская взглядом черную спину машины, дышит глубоко, словно только что научился.
– Заки-и-инешь, – перекатывает на языке, пробует слова, как море, на вкус, – закинешь, Бен. Ведь, давай признаем, – говорит громко, словно его все еще могут услышать, – я тебе нужен.
Буквы обрывают ветер, окрики разозленной Умы и гогот Гила.
– Ведь такого наглого кота, готов поспорить, тебе еще никто не дарил…
«Ты подцепил меня, парень. И теперь это на твоей совести».
