Шансы

Сознание вернулось к Майклсону, но глаза отрывать он не спешил, опасаясь увидеть нечто ужасное. Нет, Кол не верил в ад и вечные муки, уготованные для грешных душ, однако знал, что, окончательно покинув землю, едва ли отправится в какое-нибудь приятное место; в Валгаллу точно путь закрыт, ибо погиб не как должно воину. Последнее, что бывший вампир помнил – как при первых же словах заклинания, словно чьи-то руки подхватили его и потащили в темноту, в бездну, в небытие, откуда нет возврата и где ты уже даже не бестелесная оболочка, а лишь блуждающий огонь из тех, что на болотах устрашают путников. Пришлось напомнить себе, что при жизни его всегда отличало мужество, решимость и готовность к любым сюрпризам судьбы. Боли и жара Майклсон не ощущал, а это уже хорошо. Медленно выдохнув, Кол осторожно распахнул глаза и принялся осматриваться. Молоко. Вернее, просто необычайно плотный туман, но почему-то ему показалось, что он нырнул в молоко. Странно в аду, оказывается. Мужчина усмехнулся, вспомнив, что одна давняя подруга обожала предаваться любовным утехам в этой жидкости, равно как и в шампанском, или – иногда – обливаясь кровью их жертв. Он поднялся на ноги и сделал несколько неуверенных шагов. Хотя движение вперёд было скорее рефлекторным, по привычке – он не чувствовал своего тела, ничего не видел и не слышал, даже дышать не мог, а мысли путались в лихорадочной попытке что-то предпринять. Как всегда. Кол всегда старался найти выход, повернуть ситуацию в свою пользу, перехитрить планиду, выкинуть на костях больше, чем позволял ему бог Локи… Неизвестно, сколько времени заняла эта бесполезная ходьба, но вдруг он понял, что рядом кто-то есть. Память услужливо подсказала, от кого может исходить столь невероятное сочетание приторно-сладкого, головокружительного запаха жасмина и еле слышной чувственной горечи цветущей сакуры… Киото, 1767 В начале апреля Киото особенно красив. Анна шла по берегу реки, сложив зонтик и подставив лицо весеннему солнцу, и любовалась цветущими вишнями и лёгким розовым туманом, окутавшим лесистые горы. Но сколь счастливо и умиротворённо выглядела окружающая природа, столь мрачно и тягостно было на душе у девушки. Она знала, что в отношениях с Колом наступил момент судьбоносного выбора и, если снова предпочесть свободу и независимость, он никогда не простит, слишком далеко всё зашло на этот раз. Однако любовь всегда идёт рука об руку с уважением, и Майклсон мог бы с большим вниманием отнестись к её желаниям, а не как обычно ставить на первое место свои. Девушка подошла к иве и, опершись о ствол, прикрыла глаза, погрузившись в раздумья, в очередной тщетной попытке понять, в какой момент допустила ошибку, позволив Колу из просто хорошего любовника превратиться в мужчину, без которого нельзя представить свою жизнь… Анну Тэнг всегда отличало огромное жизнелюбие и энергичность, упорство и смелость, даже не вера, а знание, что судьба сложится счастливо. Нищая крестьянка, с раннего детства вынужденная гнуть спину на хлопковых полях, неграмотная девчонка, не знавшая отца-француза, потому что он погиб, когда ей не было и года, она уговорила мать сбежать из провинции Сунцзян и не куда-нибудь, а в страну Лилий. Во время путешествия, продлившегося больше двух лет, Перл всеми правдами и неправдами научилась выживать и зарабатывать себе и дочери на пропитание. Дело в том, что Анна никогда не отличалась хорошим здоровьем, а тяжёлая работа едва не свела её в могилу. Но им повезло друг с другом – Анна умела обаять и расположить к себе практически любого человека, независимо от пола, возраста и рода занятий; красиво пела и вдобавок обладала поистине феноменальной способностью к языкам, а Перл была женщиной мудрой, хитрой и изобретательной, сильной как физически, так и морально. Анабель ни разу не пожалела, что они с матерью стали вампирами, наоборот – воспринимала встречу с Колом, как улыбку фортуны. Она хотела все познать, испытать, до предела заполнить жизнь впечатлениями, переживаниями, ощущениями. А теперь появился способ примерить миллион ролей, и она решила, что каждой возможностью насладится в полной мере – так, словно иной не представится. Она одинаково легко заводила знакомства и прощалась, влюблялась и остывала, достигала поставленной цели и сразу шла к другой. Перл полностью руководила жизнью дочери, выбирая новые вершины, которые предстояло покорить. Анабель, не смотря на волевой характер, нравилась роль ведомой, она знала, что мама всегда на первое место ставит их интересы. К тому же, она великолепно умела адаптироваться к обстоятельствам и чувствовала себя органично в любой ипостаси. Они приехали в Киото в 1754-ом и почти сразу прониклись этим великолепным городом, его культурой, традициями, покоем и гармонией, которыми дышало всё вокруг. Но особенно Анну поразили гейши, утончённые служительницы искусства, образец чувственности и самоотверженности. Девушка решила, что на ближайшие 15-20 лет разделит их судьбу, но станет не просто одной из, а лучшей. Она не особо подходила на роль гейши внешне и ещё меньше характером, да и у Перл идея восторга не вызвала. Однако Анабель была убеждена, что чем сложнее задание, тем интереснее его выполнять, к тому же, в девушке порой просыпался бунтарский дух – как в Англии, в прошлом столетии. Тогда она, ослушавшись мать, отказалась выйти за графа и сбежала с управляющим его поместьем; через три года обратила возлюбленного в вампира, но спустя несколько дней добродетельный парень покончил с собой, не справившись с муками после первого убийства, а своенравная барышня вернулась с повинной, пообещав впредь подобные фортеля не выкидывать. Однако сейчас всё обстояло иначе – возрастающее с каждым годом влияние гейш сулило и Перл блестящие перспективы. Спустя несколько месяцев Анабель уже говорила на японском без акцента, а с помощью щедрого вознаграждения сумела убедить матушку-гейшу Малику – самую авторитетную в городе женщину – принять её на обучение. Анне дали новое имя – Акеми, что означало «светящаяся красота», и закрепили за майко старшую сестру, Акичи; она должна была посвятить юную девушку в секреты ремесла, которые необходимо знать, чтобы преуспеть. В течение пяти лет Акеми училась правильно ходить, сидеть, спать, носить кимоно, играть на сямисене, петь, танцевать, разбираться в литературе и музыке, проводить чайную церемонию. А ещё она культивировала в себе покорность, терпеливость, сдержанность, скромность, потому что решила по возможности обходиться без внушения. Приходилось тяжело, не раз её посещало желание всё бросить или впиться в горло жестокой и деспотичной Малике, которая обращалась с девушками как с рабынями, как с вещами. Но со временем Анна обнаружила в профессии несколько неоценимых преимуществ. Во-первых, проживание в сестринской общине. Разлучённые с родными, лишённые права любить, девушки, особенно майко, с искренней теплотой, заботой и нежностью относились друг к другу, делили горе и радости, были семьёй. Конечно, позже Анабель поняла, что ей просто очень повезло с общиной, но это лишь сильнее осчастливило её, да и женскую дружбу она всегда ценила. Второй светлый момент – новые грани во взаимоотношениях с мужчинами. Гейшами восхищались, как подлинным произведением искусства, посвящали в величайшие тайны; они же, в свою очередь, виртуозно умели угождать мужчинам и поднимать их самооценку. Вскоре поклонниками Акеми стали могущественные самураи, представители семейства сёгуна, поэты и художники. Она могла заставить любого из них думать, что он всё делает правильно, не может поступать иначе и никогда не совершит ничего дурного, но в глубине души с презрением отвергала любовь, как иллюзию, оставаясь женщиной-мечтой, неразгаданной тайной, а оттого ещё более желанной. В 1759-ом Анна завершила обучение и сменила яркие кимоно и вычурную причёску на более строгий облик, перейдя из майко в гейши. А спустя ещё два года была признана лучшей представительницей своего ремесла в Киото. Это получилось во многом благодаря её непохожести на других – внешне сохраняя строгое следование традициям, она проявляла яркую индивидуальность в суждениях, порой смелом поведении; кстати пришёлся богатый жизненный опыт, природное остроумие и отличное знание мужской психологии. И в столь благодатное время в её жизни снова появился Кол. За почти два столетия она довольно часто вспоминала о нём, но лишь в моменты, когда, достигая пика блаженства, вновь убеждалась, что лучше Майклсона любовника не найти. Встретиться с ним не составило бы труда – Кол являлся известной персоной среди вампиров, – но Анна решила довериться судьбе, да и просто хотела, чтоб он сам отыскал её. Кол приехал в Японию с отцом, Майклу нравилась эта страна, нравилось находиться на службе у императора, сражаться, изготовлять лучшее в мире оружие, а окружающая безмятежность, умиротворение и даже некая косность благотворно влияли на его истерзанную душу. И сына хотелось порадовать – очень уж Кол желал получить представление о гейшах, а после провалившейся попытки убить Николауса их отношения заметно охладели. В неприметном с виду чайном домике младший Майклсон с отцом и несколькими самураями ожидали девушек, которые интересной и остроумной беседой скрасят их вечер. Колу не терпелось познакомиться с Акеми, местной легендой, сумевшей пленить чуть ли не всё мужское население города. На ней было шёлковое кимоно цвета зелёной мяты, с длинными рукавами, украшенное изображением журавлей. И в этом наряде она смотрелась столь же естественно, как и два столетия назад в испанской пышной юбке, пелерине и с пассифлорой в волосах. Когда вампиру представили знаменитую гейшу, он и виду не подал, что знает её, однако весь вечер не сводил глаз с девушки, ловил каждое её слово, про себя отмечая, что в этом образе она стала ещё притягательнее и искренне наслаждается своей ролью. Лишь доведённое до совершенства умение скрывать эмоции помогло Анне провести засики на привычном для клиентов высоком уровне. Пристальный, почти осязаемый и очень интимный взгляд Майклсона словно гипнотизировал, и она с нетерпением ждала возможности остаться с ним тет-а-тет. После банкета вампир шепнул отцу пару слов, и слуга, сопровождавший Акеми, исчез в неизвестном направлении, а девушка на вампирской скорости отправилась вслед за Колом, по-прежнему хранившим молчание. Впрочем, и придя домой к Майклсону, они обменялись лишь несколькими фразами, в спешке раздевая друг друга. Эта пара ещё в Кастилии предпочитала любовные утехи беседам – их связь была яркой в плане чувственности, но эмоционально бедной. Кола совершенно не интересовало, как живёт Анна, о чём думает и чего хочет, он воспринимал её как очередную любовницу, да и сама девушка не особо жаждала что-то изменить. Но, как верно подметил Шекспир, любовь сама настигает того, кто желает скрыться от неё. В двухлетнем калейдоскопе дней смешались расцветки кимоно и самурайские доспехи, театральные постановки и кровавые сражения, восхищение на лицах гостей засики и гримасы ужаса у врагов вампиров. А союз веера и меча из сексуального постепенно становился романтическим. Майкл не мог найти рационального объяснения упорному нежеланию сына покидать Японию – мужчине надоела спокойная жизнь, ведь в самураях страна больше не нуждалась, а за два года первородные вампиры достаточно узнали и попрактиковались в изготовлении и использовании оружия. Нет, он, конечно, замечал тщательно скрываемое волнение Кола перед встречей с Акеми, однако считал эту девчонку чересчур эгоистичной, своевольной, упрямой и хитрой, находя в ней много общего с Эстер. Почти восемь столетий прошло, а Майкл так и не сумел оправиться от предательства жены, перенеся своё разочарование и боль на отношения со всеми женщинами. Он не вмешивался в любовные дела сына, но в глубине души переживал, что обольстительная авантюристка окончательно покорит его, а потом оставит. И на то были причины. Поначалу беседы Анны и Кола стали более откровенными, они узнавали друг друга ближе – биография обоих включала множество удивительных, интересных, ярких событий, да и отсутствие необходимости скрывать свою сущность и наклонности делало их встречи незабываемыми. Бель, как он обычно называл её, восхищала Майклсона, в ней поразительным образом сочеталось несочетаемое – хрупкая и нежная, словно фарфоровая куколка, она проявляла огромное мужество, борясь с житейскими неурядицами, и отличалась страстностью и необузданностью; не только в поведении, но и в характере выказывала качества, присущие японцам, однако оставалась независимой и превыше всего ценила свободу. Добродетельная, как Пенелопа и коварная, как Лорелея, Акеми могла заставить его делать всё, что она пожелает, но так незаметно, с милой улыбкой и покорностью во взоре, что он считал, будто она полностью в его власти. А в умении доставить удовольствие в постели – важнейшем, по мнению Кола, качестве вампирши – ей не было равных. Анна и Перл почти полвека провели на Востоке и очень много знали о тамошнем образе жизни и философии, с особым уважением относясь к тантре. Правда, с Майклсоном Акеми не удавалось часто практиковать основанный на умении сдерживать себя секс, да и само учение он осваивать не желал, но разнообразие любил. Когда ревность, свойственная ему, как любому мужчине-собственнику, сменилась страхом потерять эту девушку; когда он заметил, что готов на всё возможное и невозможное ради неё; когда понял, что хочет как можно чаще видеть Анну, разговаривать с ней, узнать все её тайные мысли и желания, Кол решил, что пора расставаться… и купил дом в Киото. Он знал – ничем хорошим открытие ящика Пандоры не закончится, но не нашёл сил разорвать ниточки, связавшие их. Самое забавное, что влюблённым Майклсон себя не считал, даже само это слово произносил с насмешкой или презрением. И не прошлое тому виной – воспоминания о Фрейе давно погребены под обломками человечности, лишь какие-то мелочи вроде полевых цветов в волосах, звонкого голоса или небесного цвета глаз остались. Просто после предательства Ребекки, обмана Майкла, ненависти Ника и презрения Элайджи он не мог ещё кого-то потерять. А потому, пытаясь побороть чувства и оттолкнуть от себя девушку, он стал жесток и холоден, вспыльчив и подозрителен. Однако она уже любила Кола и на многое могла закрыть глаза. Чувства Анны зацвели буйным цветом на заре третьего года пребывания первородных в Японии. Майкл, получив известие о местонахождении Николауса и Ребекки, уехал, но не это расстроило его сына, а то, что отец не сделал никаких выводов из слов Элайджи. И так совпали звёзды, что Анабель оказалась рядом в момент, когда Кол особенно остро нуждался в поддержке, верном друге и чутком собеседнике. В Кастилии он лишь обмолвился, что с братом в ссоре и путешествует с отцом, сейчас же поведал ей все перипетии их семейной истории, как и почему любящие родственники стали врагами, желающими друг другу смерти. Анну поразило, сколько ему пришлось выстрадать, как несправедливо обошлась с Колом судьба, как сильно он скучает по Ребекке и мучается из-за отвращения со стороны Элайджи. Образ весёлого, счастливого и беззаботного вампира заиграл новыми красками – оказывается, Кол умеет тонко чувствовать и не на пустом месте возникла его чёрствость и жестокость. Когда Майклсон впервые заговорил об отъезде, предложив присоединиться, Анна отказалась, но попросила его остаться. А спустя ещё несколько месяцев позволила Колу стать её дана и переехала к нему – чтоб меньше ревновал. Она не бросила ремесло гейши, но первородный теперь был единственным мужчиной Акеми. И тогда в их отношения начала активно вмешиваться Перл. Женщина властная, строгая, категоричная, Перл изначально испытывала к Колу антипатию и выступала против связи дочери с этим самоуверенным вампиром, когда они встретились в Испании. Но Анна объяснила, что такова плата за обращение, а долги она привыкла отдавать. Тогда они почти ничего не знали о Майклсоне, теперь Перл в отчаянии старалась придумать, как обезопасить от него свою Антигону. Мало того, что он убивал и питался себе подобными, мог внушать (возможно, даже использовал эту способность с Анной), так ещё и обладал столь буйным нравом, что порой совершенно себя не контролировал, а вспышки ревности лишь усугубляли ситуацию. Да и просто боялась вампирша, что дочь её покинет – нежелание Майклсона делить кров с матерью любовницы было столь же очевидным, как и доныне неведомой силы привязанность Анабель. Перл действовала мудро – открыто Кола никогда не критиковала, в общении была мила и любезна, однако не упускала случая указать дочери на его недостатки, мягко и ненавязчиво дать понять, что жизнь с таким мужчиной сродни сидению на пороховой бочке. Хорошо разбиравшийся в людях Кол сразу заметил эти манипуляции, но никак не реагировал. Он понимал, как много значит для Анны мать, – как и для него Майкл, – а потому её слово закон, и он скорее наживёт врага в лице Бель, чем сможет убедить её, что Перл к нему предвзята. Да и предвзята ли? Ведь и сам Майклсон будто задался целью ей помочь. Он расправился со всеми бывшими любовниками и нынешними поклонниками Акеми; пил её кровь, хоть и знал, что девушке это неприятно, а своей делиться не желал; настаивал на завершении карьеры гейши и отъезде из Японии, ведь её амбиции не должны ставиться выше их отношений. Она жаждала пылких признаний, а он даже комплименты редко говорил, считая, что мужчине следует доказывать чувства не словами, а действиями. В глубине души Кол мечтал о подруге более покорной, а профессия Анны его коробила – в памяти засело, как однажды он назвал Бель произведением искусства, на что Майкл ответил: «Произведение искусства,.. которое можно заказать с почасовой оплатой для развлечения». Вместе с тем, вампир понимал, что если поработит девушку, то потеряет к ней всякий интерес. На исходе шестого года Акеми безумно устала от попыток сохранить мир и учесть желания всех – не обидеть маму и угодить Колу. Масла в огонь подлила массовая казнь наиболее уважаемых клиентов, которую устроил Майклсон в наказание за то, что она не вняла его запрету и пошла на засики. Кол не потрудился объяснить – убиенные господа нередко весьма пренебрежительно отзывались о знаменитой гейше и распускали о ней дурные слухи. А вчера он обескровил матушку-Малику, услышав, как та уговаривает Анну не завершать карьеру… Кол дал ей время до десятого апреля – либо совместный отъезд, либо расставание. Но она уже знала, как поступит, и сейчас с тяжёлым сердцем шла прощаться. Её не пугала потеря эфемерной власти или всеобщего обожания, она боялась лишиться собственной личности, оказавшись в полной власти Майклсона, лечь на алтарь его печального прошлого и быть принесённой в жертву тщеславию и желанию обладать... Вероятно, он только что закончил тренировку - одет Кол был в кэйкоги, а возле кровати лежали разнообразные мечи и сюрикэны. Вчера они сильно повздорили и теперь, когда Анна вошла, Кол делал вид, будто по-прежнему один в комнате – привычная манера; он никогда первым не мирился. Девушка подошла, положила руки ему на плечи, заглянула в глаза. - Прости меня. Я была неправа. Простишь? Она выглядела такой подавленной и удручённой, смотрела так виновато и ласково, что Майклсон решил, будто Бель действительно раскаивается из-за того, что наговорила множество неприятных вещей. - Конечно. Только постарайся впредь быть более сдержанной, – он слегка улыбнулся, поцеловал ей запястье. – Ты готова озвучить решение? - Давай после. Поможешь мне? Это была их традиция – Кол развязывал оби и, освободив девушку от кимоно, некоторое время массировал ей грудь, болевшую из-за туго завязанного пояса. Оставшись без одежды, Бель стала к мужчине спиной, зажмурилась от наслаждения, волнами распространявшегося по телу. Где-то посреди круговорота восхитительных ощущений у неё возникла мысль, что сегодня Кол ласкает её не так, как после прежних ссор – тогда он обращался с её телом, как маэстро со знакомым инструментом, его движения были чёткими и умелыми, а страсть под полным контролем. А сейчас он действует с мучительной нежностью и благоговением, столь же несдержан и безрассуден, как она. Когда лёгкие, как крылья бабочки поцелуи, которыми Кол покрывал её шею, грудь и плечи, стали более пылкими и чувственными, и девушка ощутила, что любовник уже достаточно возбудился, она развернулась к нему лицом и обвела ногтем ореол соска, раздирая до крови. - Ты же так не любишь, – осипшим голосом прошептал Кол. - Сегодня хочу так, как любишь ты, – ответила брюнетка, увлекая его за собой на ложе… Вдоволь насытившись друг другом, они лежали в обнимку и молчали, словно боясь разрушить волшебство полного единения – телесного и душевного. Анна старалась отсрочить тягостный момент, но понимала, что если проведёт с любимым ещё полчаса, уже никогда не сможет его покинуть. - Кол, ты знаешь, что я очень тебя люблю? - Знаю, – ответил Майклсон, крепче прижимая её к себе. - Тогда ты сможешь меня понять, – отстранившись, девушка приподнялась на локте и провела пальчиком по его губам. – Я не могу уехать с тобой. - Это я тоже знаю. И что мама убеждает, что такое чудовище как я рано или поздно загрызёт тебя в порыве страсти. – Кол снова уложил брюнетку себе на грудь, погладил по спине, опустил ладонь на ягодицы. – И что ты хочешь быть хозяйкой своей жизни, ни с кем не считаясь. Я понял, каков будет ответ по тому, как ты вела себя только что. – Почувствовав вновь вспыхнувшее желание, девушка уселась сверху на любовника. – Хотя у нас каждый раз, как в первый. – Он улыбался и говорил очень мягко, но Анна знала, какой ураган обычно скрывается за этим тихим шелестом. – Давай побудем вместе ещё немного, а вечером я покину город. – Больше Кол ничего не говорил, обхватив брюнетку за бёдра и взяв руководство процессом в свои руки… Когда Майклсон ушёл, на прощание даже не взглянув на неё, Анна некоторое время сидела не шевелясь, тупо глядя в пространство перед собой. А потом зарыдала. В голос. Она всё сделала правильно, так нужно было, и они обязательно ещё встретятся, но сейчас больше всего на свете ей хотелось броситься вслед за Колом. Они оба допустили ошибку, уверовав, что впереди вечность и ещё будет время и возможность, поборов страхи и гордыню, отринув влияние извне и предрассудки, воссоединиться навсегда. Тогда они ещё не знали, что жизнь не даёт вторых шансов, а если и даст, то возьмёт за это непомерную плату. - Здравствуй, Кол. - Здравствуй, милая. – Она появилась из тумана. Прекрасная, как всегда. – Мне полагается приветственный поцелуй? Девушка не ответила, подошла ближе. Не обняла, не прижалась, почти к нему не притронулась – потянулась на цыпочках и чмокнула в щеку. По-товарищески, по-братски. Без всякой туманящей голову страсти, мешающей жить, никому не нужной чувственности, без неуместной между чужими сексуальности. Оно и понятно – теперь другой в любимых числится. - Я здесь давно? Очень бы хотелось узнать, что стало с моим непутёвым семейством. Ты же можешь видеть, что происходит на той стороне? - Могу. Всё в порядке – они освободили Элайджу и благополучно покинули остров, – соврала Анна. На самом деле они сейчас на краю погибели, но Колу об этом знать совсем не обязательно. - Это хорошо. Значит, план Ника в кои-то веки удался. – Майклсон вздохнул с видимым облегчением. Потом посмотрел на девушку. – Ну а ты что здесь делаешь, почему не беседуешь с малышом-Джереми? - Хотела увидеть тебя и отправилась на поиски. Нашла очень легко, почти сразу. - Я польщён, – едко ответил шатен, отворачиваясь. - Давай без этого, ладно? И так несладко находиться здесь, ещё и ты с упрёками. – Брюнетка уселась по-турецки в этом парообразном молоке, принялась обводить пальцами контуры ногтей – всегда так делала, когда нервничала. Майклсон бросил на бывшую любовницу косой взгляд, опустился напротив, заняв ту же позу. - Действительно, откуда только им взяться – женщина, постоянно повторявшая, что любит и будет ждать, сколько потребуется, всего лишь нашла себе желторотого юнца, стоило мне ненадолго прилечь отдохнуть. - Ненадолго?! Тебя не было почти сто лет! Что мне прикажешь – в монахини постричься? Или пояс верности носить? – Его привычная манера всю вину перекладывать на неё, а потом великодушно прощать непонятно за что, опротивела Анне ещё в Киото, и сейчас не было ни малейшего желания позволять этому манипулятору снова довести себя до слёз. - Я говорю не о естественных потребностях, которые ты, понятное дело, имеешь право удовлетворять, а о предательстве – не телом, душой. Сейдж ждала Финна почти тысячу лет, и всё это время любила только его. - Да, верная-верная Сейдж, – издевательским голосом парировала брюнетка. – Уж она точно всегда думала лишь о твоём брате. - Будь добра, оставь свой скепсис, я никому не позволю дурно отзываться о ней. – Ещё в Новом Орлеане Кол заметил, что Анна очень враждебно настроена к его подруге, но никак не мог найти причину этого. – Я очень уважаю Сейдж и восхищаюсь силой её духа; пожалуй, она единственная женщина, к которой я так отношусь. - А кто утешал бедняжку, пока её горячо любимый Финн спал в гробу? – Анна, наконец, оставила в покое свои руки и в упор посмотрела на собеседника. – Не ты ли? Потому, наверное, и не спешил брата освобождать. Майклсон даже вскочил на ноги от возмущения – она могла упрекнуть в чём угодно, но только не в плохом отношении к Финну. Он сделал всё возможное, чтоб вызволить брата. - Что за чушь ты несёшь?! У меня никогда и ничего не было с Сейдж! Я отошёл от семейной традиции делить одну женщину на двоих. - Неправда. Я видела вас в Санкт-Петербурге, и смотрелись вы явно не как друзья. К тому же, она очень привлекательная особа. – Девушка собиралась произнести фразу равнодушно, а вышло ревниво и обиженно. Теперь Колу всё стало ясно. Посмотрев на смущённое личико своей красавицы, он не сумел сдержать улыбку – он ей по-прежнему небезразличен! На миг мужчине показалось, будто плотный туман прорезал луч солнца. - Не знаю, что ты там видела, но могу поклясться – Сейдж всегда была только подругой. Я никогда не воспринимал её… Словом, женщина брата для меня не женщина. – Он опустился на колени, взял руку Анны и, перевернув, медленно проложил дорожку поцелуев от тыльной стороны ладони до сгиба локтя. Здесь никто ничего не чувствовал, но желание, которое всегда вызывала в Майклсоне эта девушка, не покидало его даже после жизни. Брюнетка прикрыла глаза, но вскоре, словно очнувшись, отдёрнула руку. «У меня ведь другой план был! Вечно он своими руками и губами всё рушит!» - Ты как всегда очень пафосно выражаешься, Майклсон. Но, к счастью, лжёшь ты или нет, мне всё равно. Я нашла мужчину, который любит только меня, а при этом ещё и уважает, заботится и ценит. Торжество первородного померкло. Неужели она действительно любит этого депрессивного подростка, скучного, жалкого, никчёмного бывшего наркомана, слабого, как новорожденный щенок? Или всё-таки врёт? Но тогда зачем?.. Ведь они вынуждены будут находиться здесь неизвестно сколько, и самое время для признаний, а не новых игр. - Так, значит, твои чувства к Джери столь сильны? – Он намеренно назвал его прозвищем, данным в Денвере, хотел на её реакцию взглянуть. – Странный выбор. Я думал, роль няньки тебе не по душе. – Не сдержавшись, добавил: – Ведь нас даже сравнивать некорректно! - В этом твоя проблема, Майклсон, – стараясь не смотреть на него, ответила Анна: – уверен, что являешься воплощённой мечтой, идеальным мужчиной, женщину же воспринимаешь, как трофей, награду за победу в каком-то незримом соревновании. А я устала от такого, захотелось чего-то простого и понятного. Джереми совсем другой… Впрочем, тебе не понять. - Куда уж нам, я ведь… как там было… – выдержав театральную паузу, Кол принялся перечислять: – бесчувственный ублюдок, мерзкий кровопийца, подлый отщепенец, самовлюблённый психопат, помешанный на контроле, да и вообще, ты проклинаешь день, когда мы встретились. Она не стала даже пытаться объяснить, что такой возлюбленный как Джереми встречался каждую её «жизнь», а чувства, испытываемые к Колу, совсем иного толка: более сильные, глубокие, неизменные, как небо или земля. Он всегда был, и он всегда будет – хоть на том свете, хоть на этом; он словно неотъемлемая часть её самой. На самом деле очень страшно, когда кто-то значит для тебя так много. Но зачем говорить об этом? Для него ещё не всё потеряно, Клаус обязательно найдёт способ вернуть брата на землю, если, конечно, сам выживет, и пусть лучше Кол считает, что она предала, чем будет страдать от потери ещё одного дорогого человека. - Не нужно повторять то, что я наговорила в порыве злости, ты тоже много чего обидного сказал. Нам было очень хорошо вместе, и я вспоминаю то время с теплотой в душе, но больше не люблю тебя. - Я понял, милая. Благодарю за откровенность. – Кол обманчиво-ласково улыбнулся, не желая показывать, сколь глубока нанесённая ею рана. Прав был отец, что презирал женщин и всегда ждал от них подвоха. Когда та, которую ты вознёс на пьедестал, оказывается обыкновенной ветреной пустышкой или подлой лгуньей, сложно на других не навесить тот же ярлык. Ещё недавно переполнявшие его чувства к Анне словно испарились. Теперь на неё даже смотреть стало неприятно. - Что ты заладил со своим «милая», ненавижу это обращение! – вспылила брюнетка. – Тем более сам говорил, что так называешь тех женщин, которые годятся лишь для постели. - Правильно. Вот потому ты и «милая», – холодно бросил Майклсон, поднявшись на ноги и направляясь куда-то в туман, подальше от неё. Анна сморщилась, словно от боли, но быстро взяла себя в руки. Радоваться нужно – она добилась, чего хотела. - Пора! – радостно воскликнул Сайлос и, слегка ударив Бонни по щеке, подвёл её к телу Джереми. – Читай. Ведьма принялась произносить заклинание, запечатанное в татуировке, а тем временем снаружи поднялся столь сильный ветер, что его завывания стали слышны даже здесь. Стены пещеры сотрясались и несколько обломков, отколовшихся от потолка, упали в шаге от охотников. Клаус почувствовал, что стремительно слабеет; раны, оставленные мечами, раньше не особенно донимали его, а теперь начали приносить нестерпимые мучения. Гибрид попытался посмотреть на сестру и весь похолодел от ужаса: её шея и лицо покрылись чёрными венками, а волосы седели прямо на глазах. Сайлос же с каждой секундой становился всё внушительнее – как ростом, так и телосложением; зрачки его были уже не тёмными, а кроваво-красными. Ребекка застонала и тихонько заплакала. Ей очень не хотелось умирать. Кэтрин повернулась к Элайдже и в последний раз взглянула на него. У Бонни из носа пошла кровь, сначала по капле, а потом струйкой и девушке всё сложнее стало говорить. Но шаман, казалось, не замечал ничего вокруг. Даже исполненный сочувствия взгляд, который Кнут не спускал с ведьмы. Неожиданно раздавшаяся трель телефонного звонка заставила Сайлоса, наконец, отвлечься от ритуала. - Какого чёрта! Я ведь велел выключить мобильные! – прорычал он, ища виноватого. - Прости, профессор, очень важный разговор – у меня мама в больнице, – без малейшего намёка на раскаяние ответил Оскар и поднёс телефон к уху. - Я сам её добью, если будешь мешать! Заканчивай немедленно. – Сайлос знал, что охотник не обманывает – его мать действительно попала на днях в госпиталь с инсультом. Может поэтому он вёл себя так странно в последнее время. - Да, говори быстро… Всё, понял. – Оскар нажал отбой и разбил телефон о стену. – Теперь всё в порядке, прошу прощения. Шаман кивнул и, повернувшись к Бонни, вытер кровь с её лица, потому что брюнетка уже почти захлёбывалась, что существенно усложняло чтение. В этот момент Гордон сделал Кнуту едва заметный знак и уже в следующую секунду самый молчаливый из охотников оттолкнул Лору и, вытянув мечи из Клауса и Элайджи, метнул в профессора нож, который носил за поясом, а сам Оскар перерезал верёвки, освободив Тайлера и братьев Сальваторе. Учинив саботаж, охотники со всех ног умчались из пещеры. Оказавшись на воле, Элайджа ринулся к профессору, вцепился ему в горло и пил кровь до тех пор, пока тот не превратился в тряпичную куклу. Локвуд поспешил к Бонни, которая едва держалась на ногах, но никак не могла остановиться и, стараясь действовать максимально осторожно, оглушил её. А Деймон, желая наказать обидчицу Ребекки, попытался убить Лору, но девушка оказалась проворнее и вонзила ему в грудь обломок скалы, чудом не угодив с первого раза в сердце. Занесённую для повторного удара руку перехватил бросившийся на помощь брату Стефан и, не рассчитав силы, не вполне отдавая себе отчёт, что делает, сломал ей шею. Тем временем Клаус вытащил меч из сестры и, уже на выходе, перехватил попытавшегося сбежать Марко. Таким образом, опасность миновала. Почти сразу с первородными произошла метаморфоза – очевидно, потому, что ритуал не был доведён до конца, – к ним вернулись силы и молодость. Однако стоило Элайдже лишь на минуту отойти от Сайлоса, чтоб освободить Кэтрин и Елену, как тело колдуна бесследно исчезло… Отъезд с острова неожиданно занял много времени – оставшиеся в живых охотники угнали катер Клауса и взорвали судно, на котором приплыли остальные вампиры. Правда, Майклсоны были убеждены, что ещё доберутся до Оскара и Кнута - телефонная флешка, найденная в пещере, вполне могла вывести на след либо Гордона, либо кого-то из его семьи. После долгих размышлений Клаус поддался на уговоры Ребекки не внушать кому-то из Сальваторе или Тайлеру убить Марко, а просто вырвал ему руки и язык. Итальянца излечили вампирской кровью и поместили в психиатрическую больницу в Адене, заплатив за полгода вперёд и внушив персоналу тщательно следить за здоровьем буйного пациента. В Мистик-Фоллз Клаус заточил Елену и Джереми в подвале своего особняка, а Стефана, - пусть и бывшего, но друга, - из жалости запер в одной из комнат, чтоб тот не убил себя, страдая от мучений призрака сумасшедшей девицы. Катерина видела, что мысли Элайджи сейчас заняты исключительно возможным возвращением Кола (хоть в глубине души он и понимал, что у них ничего не выйдет), а её он едва замечает, лишь поблагодарил за участие в его спасении и крепко обнял, – но так обнимают сестру или друга. Но она не обижалась, всё понимала, решив отложить неприятный разговор до лучших времён. После всего случившегося Кэт уже не испытывала ни малейшего желания расставаться с первородным – находясь на краю пропасти, она многое переосмыслила, – а потому уехала в Лондон, пребывая в уверенности, что рано или поздно Эл появится на её пороге. Только попросила позвонить, когда будут новости. Именно «когда», а не «если» – ни за что на свете Катерина не позволила бы Майклсону понять, что сомневается в благополучном исходе их затеи. Элайджа оценил, нежно поцеловал и пообещал, что они непременно увидятся, как только он покинет этот проклятый город. Кэтрин убедила себя, что сможет заставить Майклсона забыть первую любовь; да и его поведение в пещере говорило о многом – с какой тревогой и тоской он смотрел на неё, связанную, как дрожали его руки, когда рвал верёвки, с каким облегчением и радостью обнял её, убедившись, что девушка вне опасности. Вот только Петрова не потрудилась обратить внимание, что связана она была с Еленой, и кровью Элайджа отпаивал их почти одновременно, а значит, теория Клауса себя не исчерпала… Вернувшись в родные пенаты, Тайлер не смог даже пойти к Кэролайн, потому что Ребекка решила пока не снимать внушение – по большому счёту, для его же блага. А потому парню только и оставалось, что яростно ломать всё в доме или запивать алкоголем крушение надежд. Однако спустя два дня ему позвонил некий господин, которого Локвуд доселе не знал, и сделал весьма интересное предложение. После этого настроение Тайлера значительно улучшилось. На поиски средства для возвращения Кола Бонни дали неделю, а для пущего эффекта Ребекка пообещала, что на четвёртый день начнёт приводить ведьму в их особняк, чтоб та лично понаблюдала, как Клаус издевается над её подругой. Но это было излишне – девушка и так продала бы душу дьяволу, лишь бы вновь увидеть младшего Майклсона. Она сама не понимала, как столь быстро неприязнь к Колу переросла во влюблённость, но теперь его не хватало так сильно, что порой Бонни хотелось кричать от тоски и безысходности. Кроме того, силы, данные Сайлосом, покинули девушку, и ей не удавалось прочесть даже самое простое заклинание, что уж говорить о возвращении из мёртвых. Да и в гримуаре ничего на эту тему обнаружить не удалось… Вечером третьего дня Бонни лежала на кровати в своей комнате, уткнувшись в подушку, с опухшими от слёз глазами. Вокруг были разбросаны книги, в курильнице дымила ароматическая смесь, призванная помочь расслабиться и настроить мысли в правильном русле, однако не справлявшаяся с задачей. Опасаясь, что в гневе Клаус нарушит обещание, данное Кэролайн, она выслала отца из города, отказавшись ехать вместе с ним; что толку убегать от первородных, особенно, когда они жаждут отмщения. Очистившимся от экспрессии мозгом она понимала, сколь глупа изначально была затея наживать себе врага в лице Клауса и что шансы выжить у них очень малы. Звонок в дверь встревожил девушку. Она никого не ждала – Кэролайн приходила днём, постаралась помочь с поисками заклинания или хоть немного ободрить, но ничего дельного посоветовать не смогла и довольно быстро ушла. Отворив дверь, Бонни увидела на пороге мать. Ну, конечно, только её сейчас не хватало! Целую неделю не выходила на связь, а теперь вздумала явиться – наверняка с очередными нравоучениями или полной самобичевания тирадой. - Вот веришь, мне сейчас совершенно не хочется тебя видеть, – даже и не думая впустить Эбби в помещение, ответила девушка. Но вампирша отреагировала на удивление спокойно. Когда дочь узнает, какие новости она привезла, непременно сменит гнев на милость. - Я знаю, дорогая, но тебе придётся. Ведьмы Нового Орлеана готовы помочь вам вернуть Кола к жизни. ______________________________________________________________________________ Уважаемые читатели, поскольку в прошлой главе некоторые моменты были недостаточно чётко прописаны, я немного доработала её, добавив больше информации о бароне Франкетти и его отношениях с Ребеккой. Предлагаю перечитать)) (с абзаца "В 1485 году они переехали во Флоренцию")