Офсайд

Нацу, вздохнув, потянул с плеча лямку рюкзака, сбросил его на землю и, помедлив, опустился на пока ещё зелёную, но уже начавшую подвядать травку. Сегодня его ждало ещё много дел, но ничего не случится, если пару минут он посидит здесь, в тишине и одиночестве. Год. Именно столько прошло с тех пор, как на этом самом месте Люси попросила его о необычном и весьма запоминающемся подарке на свой День рождения. Всего лишь триста шестьдесят пять дней, а кажется, что прошла целая вечность, и та яркая, беззаботная пора, наполненная обычными подростковыми проблемами и потребностями, будто осталась в другой жизни. Нет, Нацу ни о чём не жалел — и тогда, и сейчас он был уверен, что поступает правильно. Даже отец, пусть и не сразу, но принял его решение, недавно в одном весьма откровенном разговоре признавшись: «Я внимательно наблюдал за тобой всё это время и теперь могу с уверенностью сказать — ты очень изменился. Повзрослел, возмужал. Стал настоящим мужчиной — надёжным, заботливым, тем, на кого можно положиться в трудную минуту. Жаль, что твоя мама не дожила до этого момента, но я могу сказать и от её имени тоже — мы гордимся тобой, сынок». Эти слова грели, как и родная, полная доверия улыбка, без которой он уже не представлял свою жизнь. Но сколько им всем пришлось сделать, чтобы снова её увидеть! Те десять дней, что Люси лежала в коме, показались самыми страшными для него. Даже когда умирала мама, не было так безнадёжно-пусто в груди: Мэган Драгнил болела долго и угасала постепенно, сначала перестав узнавать близких, а потом и вовсе потеряв связь с действительностью, превратившись в бледную тень, мало чем похожую на некогда жизнерадостную хохотушку, какой она была до болезни. Да и врачи с самого начала не настраивали их на благоприятный исход. Он успел смириться, привыкнуть к мысли, что матери скоро не станет. А Люси не отпускалась. Никак, ни под каким видом. Даже чисто физически выпустить её руку было практически невозможно, словно без этой связи девушка могла исчезнуть, растаять, как Рождественский снег, лишь сутки порадовавший их своим присутствием. Хорошо, хоть миссис Хартфилия, то ли почувствовав его состояние, то ли спроецировав на него своё, не гнала из палаты, приносила еду, по сути заботясь теперь уже о двух детях. Нацу очень хотел помочь, но всё, что он мог — сидеть рядом и говорить, что тогда, с гудящей головой, давалось с большим трудом: мысли путались, непослушный язык запинался на словах, приходилось мучительно вспоминать, о чём шла речь, и начинать всё с начала. Это лишь усиливало охватившие его отчаяние и чувство никчёмности. Наверное, именно поэтому та безумная идея и пришла ему в голову — теперь и он мог что-то сделать для Люси, что-то реальное, совершенно в своём духе. Раздобыть лист ватмана и цветные маркеры оказалось гораздо легче, чем уговорить друга поучаствовать в своей авантюре. — Ты себя в зеркало видел? — недовольно нахмурившись, поинтересовался Грей, когда выслушал его план. — Хочешь провести на больничной койке ещё пару лишних недель? — Плевать. — Рука уже привычно потёрла ноющий висок. — А вдруг это сработает? Я сейчас за любую соломинку готов хвататься. Ну что, поможешь или мне самому всё делать? Грей, конечно же, согласился. «Грохнешься где-нибудь, а мне потом всю жизнь от угрызений совести мучиться», — пробурчал он вместо ответа, молча выслушал инструкции и поспешно ретировался, чтобы не попасться лишний раз на глаза отцу — тот каким-то внутренним чутьём всегда угадывал, когда друзья собирались замутить очередную глупость. Побег из больницы прошёл без сучка без задоринки, даже мистер Фуллбастер не поинтересовался у сына, куда того понесло с утра пораньше. Охранник при въезде на территорию школы (такая предосторожность после декабрьского происшествия не казалась родителям и педагогам излишней) только странно покосился на упакованную в гипс конечность Драгнила, но тоже ничего не сказал. Зато на финальной стадии неожиданно возникли проблемы. — Могу я поинтересоваться, что здесь происходит? — раздался за их спинами строгий голос мисс Милкович. Заговорщики переглянулись. Как действовать в подобной ситуации, они не придумали. Теперь приходилось рассчитывать только на силу импровизации. — Молодые люди? — поторопила их учительница химии. — Э-э-э… мэм… — в любое другое время Нацу обязательно бы выкрутился, просто, по выражению Фуллбастера, «спустив с поводка» свой язык, но сейчас голова соображала туго. — Мы… — Вас уже выписали из больницы, мистер Драгнил? — резко перевела разговор на другую тему мисс Милкович. — Не совсем, — решил обойтись малой ложью Нацу. — Отпустили. На время. — Мы проводим акцию в поддержку Люси Хартфилии и её семьи, — перетянул на себя внимание химички Грей. — Она им сейчас очень необходима. Хотя бы моральная. Так что все желающие могут написать свои пожелания. Или просто расписаться. — А господин директор знает об этой… акции? — мисс Милкович кивнула на украшающий стену ватман с увеличенной фотографией Люси и надписью: «Поправляйся скорее!». — Конечно, — не моргнув глазом, солгал Нацу. — Вы совершенно не умеете врать, мистер Драгнил, — иронично усмехнулась мисс Милкович. — Поэтому после возвращения в школу вас будет ждать строгое взыскание за самовольство и попытку обмануть учителя. Как и вас, мистер Фуллбастер. А что касается вашей акции… Вы позволите? — она подошла ближе к плакату и вытянула из судорожно сжатых пальцев Нацу один маркер. Через несколько секунд он, оставив на пока чистом ватмане несколько слов и размашистую подпись, вернулся к Драгнилу. — Люси очень повезло, что у неё есть такие друзья. — Если отец решит в качестве наказания отослать меня обратно к матери в Детройт, я тебя убью, — пообещал Грей, когда мисс Милкович затерялась в толпе учеников. — Замётано, — согласился Нацу, тяжело приваливаясь к стене — кажется, пронесло. К концу учебного дня ватман оказался полностью заполнен пожеланиями. Те, кому не хватило места, писали на отдельных листочках и прикрепляли их на клейкую ленту. Кто-то положил под плакат игрушки и книги, а ученики первого класса, с которыми Люси возилась на продлёнке, нарисовали для неё рисунки. Вечером Грей, пыхтя, притащил это всё в больницу, и они с Нацу по очереди то зачитывали надписи на плакате, то описывали неумелые, но полные искренних чувств картинки юных художников. Люси эта затея не принесла ощутимой пользы, зато миссис Хартфилия заметно воспряла духом. И это было лучшей наградой за проявленную инициативу. Конечно, Нацу был далеко не единственным, кто поддерживал супругов Хартфилиев — никто из их многочисленных родственников не остался в стороне от трагедии. Лейла просила родных не приезжать (её сестра Рут уже была рядом, и они вдвоём прекрасно справлялись с уходом за Люси), поэтому все ограничивались звонками. По совету врачей их голоса записали — кто-то пел песни, кто-то читал стихи или просто рассказывал разные весёлые истории из того времени, когда Люси жила у них — и каждый день давали ей слушать в надежде, что одна из этих записей может сработать и вывести их девочку из комы. Нацу и от этого не смог долго оставаться в стороне, безвозмездно пожертвовав Лейле флешку с любимыми композициями Люси, теми, что смог вспомнить: её телефон так и не удалось восстановить, и все данные оказались потеряны. Но только через несколько дней, прослушав плейлист, понял, что пропустил самую главную песню. — Прости, — каялся он позже, лихорадочно шаря в собственном мобильном. — Как она вылетела у меня из головы? Нехило меня, видимо, всё же приложили, если такие вещи забываю. — Нацу аккуратно вставил в ухо Люси одну капельку наушников, другую забрал себе. — Помнишь, как мы тогда её слушали? Вот так, вместе, несчётное количество раз. Повторим? Палец легко прикоснулся к сенсорному экрану, запуская воспроизведение. Нацу, взяв Люси за руку, опустил голову на их переплетённые пальцы и не заметил, как заснул. Ему снилось их место: тонкие осинки, утонувший в пологих холмах горизонт, невесомые паутинки облаков в бархатистом тёмно-голубом небе, одиноко парящая птица с пёстрым опереньем. Он захотел проследить взглядом её полёт, но непонятно откуда взявшаяся ветка заслонила обзор, а потом начала елозить по лицу, щекоча нос и щёку. От этих ощущений Нацу и проснулся, с удивлением обнаружив, что они вполне материальны. Но только встретившись с подёрнутыми поволокой карими глазами понял их причину. Люси смотрела отстранённо — то ли не узнала, то ли ещё пребывала во власти коматозного сна. Да разве ж это важно? Она очнулась, и всё остальное не имело значения. — Сейчас, подожди, — торопливо забормотал он, метнулся в коридор, крикнул, начисто забыв о кнопке вызова медперсонала: — Эй, кто-нибудь! Позовите доктора Фуллбастера! — и через мгновение снова оказался рядом с кроватью, зашептал горячо, баюкая в ладонях худое, без кровинки, лицо: — Ты молодец! Теперь всё будет хорошо, слышишь? Мы с тобой. Пришедший врач немедленно выставил его из палаты, но Нацу не обиделся — у него были дела поважнее. Два обязательных звонка: первый, полный перехлёстывающих через край эмоций — отлучившейся домой миссис Хартфилии; второй, на который уже почти не осталось сил, короткий, всего в пару слов: «Папа, Люси…» — отцу. Игнил примчался в больницу через полчаса и застал сына, сидящем на том самом диванчике в коридоре, склонившего голову на сжатые в кулаки ладони. Нацу никак не прореагировал на прикосновение к плечу, и лишь когда его окликнули по имени, глухо обронил: — Люси приходила в себя только на десять минут. Доктор Фуллбастер сказал, так бывает и это нормально. Это даже хорошо, потому что даёт надежду, что кома закончится. А если… если этого никогда не случится? Тогда отец просто обнял его, не размениваясь на пустые, пусть и подбадривающие, слова, позволив ему хотя бы на минуту стать тем, кем он на самом деле являлся — испуганным, уставшим ребёнком, добровольно взвалившим на свои плечи непосильную ношу. Через несколько дней врачи диагностировали окончательный выход из комы, и перед ними встали другие проблемы — помочь Люси справиться с последствиями травмы: заново научиться ходить, разговаривать, ловко обращаться с ручкой и столовыми приборами. А ещё — с расшатанной комой нервной системой, в одночасье превратившей уравновешенную милую девушку в злобную истеричку. Люси безумно раздражала её беспомощность, но ещё больше — попытки окружающих успокоить и убедить, что рано или поздно у неё всё получится. Мягкие увещевания матери (мистер Хартфилий вскоре вынужден был вернуться на раскопки, но звонил каждый день), слегка ироничные замечания дяди Байро, спокойные объяснения тёти Рут, жизнерадостные подбадривания Нацу — всё воспринималось в штыки, усиливая исходящую от Люси волну недовольства, пока наконец не спровоцировало девушку выплеснуть бушевавшие внутри чувства наружу. Как-то Нацу заглянул в больницу сразу после уроков. В принципе, ему можно было уже и не посещать школу, потому что ответ из университета о его зачислении пришёл аккурат в день трагедии. Но первую половину дня у Люси занимали различные процедуры и занятия с логопедом, который помогал восстанавливать речь, поэтому, чтобы не мешаться под ногами и убить время, он честно отсиживал за партой до обеда. Потом ещё несколько часов проводил в мастерской Макао Конбальта, куда устроился на подработку, а вечер целиком и полностью посвящал Люси. В тот день мистер Конбальт закрыл мастерскую по причине некой странной болезни, требующей срочного лечения в компании близкого друга и соседа Вакабы Мине, и Нацу немедленно воспользовался возможностью провести с Люси больше времени, по дороге в больницу тщательно продумывая, чем бы таким интересным им заняться. Однако девушка только отмахнулась от него, продолжая старательно выписывать в альбоме палочки и крючочки. Карандаш ещё плохо слушался, так и норовя выскользнуть из судорожно сжимавших его пальцев. Когда он в очередной раз вместо прямой линии оставил на бумаге непонятную загогулину, терпение Люси, видимо, кончилось, и она с размаху бросила его на пол. Через несколько секунд туда же отправился и порванный альбом. — Эй, не злись, — попытался успокоить её Нацу, наклоняясь, чтобы поднять писчие принадлежности. — Ну, подумаешь, буквы пока не получаются. Доктор же сказал… — Я. Не. Злюсь, — старательно выговаривая слова, перебила его Люси. — Я. В бе-шенстве. Мне надо-ело. Понимаешь? Хватит. Уже. Без ко-нца. Твердить. Одно. И то же. Мне. Не нуж-на. Ваша. Жалость. А твоя. Тем бо-лее. Зачем. Ты хо-дишь? Зачем. Я те-бе. Такая? — Люси… — Нацу, не ожидавший такого напора, на мгновение растерялся. — Уходи. Совсем. Не хо-чу. Тебя. Больше. Видеть. Уходи! Что можно было на это ответить? Да и надо ли отвечать? Нацу, глядя в наполненные гневом карие глаза, понимал: его сейчас просто не услышат. Поэтому молча развернулся и покинул палату. Весь оставшийся день он провёл в гараже, возясь то с мотоциклом, то с почившим накануне электрическим чайником, надеясь отремонтировать его самостоятельно. И думал. О Люси, о себе. И о том, что теперь ему делать дальше. А утром, наплевав на завтрак, помчался в больницу: его, привычно забывшего про разряженный телефон, нашла через отца миссис Хартфилия и попросила приехать, как только представится возможность. Там его уже ждали опухшее от слёз личико и полный раскаяния взгляд. — Прост-ти. Пожа-луйста. Прост-ти, — заикаясь сильнее обычного, заговорила Люси, едва он сунул нос в палату. — За что? — Нацу беспокойно осматривал её, пытаясь понять причину истерики. Не мог же их вчерашний разговор привести к таким последствиям? Или мог? — Я. Ведь. Прогнала. Тебя. Почему. Я. На те-бя. Злюсь? На вас. Всех? Я. Не хо-чу. Злиться. На вас. — Это пройдёт, — мысленно выдохнув (а то каких уже только ужасов себе не напридумывал!), Нацу легонько сжал дрожащие пальчики. — Главное — делай, что говорит врач, и всё пройдёт. — И то-гда. Я. Перестану. На те-бя. Злиться? — не отставала Люси. — Думаю, да, — поспешил успокоить её Нацу, но, желая быть по возможности честным, добавил: — Ну, за исключением тех случаев, когда я один слопаю все чипсы или разбросаю по комнате свою одежду. Люси, не удержавшись, рассмеялась — это были главные и, пожалуй, единственные «прегрешения» Драгнила, из-за которых она порой выговаривала ему. Нацу, стерев с её щеки ещё блестевшие там слезинки, попросил: — Не плачь больше, ладно? — и, обняв, пообещал, уткнувшись в золотистую макушку: — Я всегда буду рядом. Постепенно Люси смогла справиться и с этим — консультации психолога и лекарственная терапия сделали своё дело. С памятью оказалось сложнее. Иногда не удавалось вспомнить названия даже тех предметов, которыми приходилось пользоваться постоянно, изо дня в день, не говоря уже об абстрактных понятиях. Но Нацу и здесь не остался в стороне. — Давай вспоминать вместе, — предложил он, когда Люси в очередной раз «зависла» на середине предложения. — Какое слово ты забыла? — Как я могу сказать какое, если я его не помню?! — вполне резонно возразила та. — Эй-эй, не кипятись, — Нацу выставил перед собой открытые ладони, как обычно делают, желая продемонстрировать собеседнику отсутствие плохих намерений и тем самым успокоить его. — Я просто неправильно выразился. Сможешь объяснить, что оно означает? — Попробую, — настроилась на рабочий лад Люси. После нескольких неудачных попыток нужное слово было подобрано, и это вселило в неё такой заряд оптимизма, что даже пробудило желание снова начать писать. Для начала — короткие зарисовки: описание предмета или увиденного ночью сна, хмурого неба за окном, прослушанной композиции, вкуса съеденного на обед десерта. Нацу практически не вмешивался в творческий процесс, помня о том, как важна для Люси возможность делать всё своими силами, лишь немного облегчив для неё бытовую сторону, предложив для этих упражнений вместо бумаги и ручки использовать ноутбук и предусмотрительно закачав туда всевозможные словари. На фоне этих проблем суд над избившими их «Быками» потерял свою остроту и казался едва ли не помехой в уже устоявшейся круговерти дел. Попытку изнасилования доказать не удалось: Люси ничего не помнила о том вечере, а сами «Быки» ни в чём не признались. Всё, что обвинению удалось им предъявить — нанесение тяжких телесных повреждений и преступный сговор. Впрочем, с учётом уже имеющегося почти у каждого «Быка» длинного «послужного списка» и этого вполне хватило для реальных сроков. Ни Люси, ни Нацу, ни их родным подобный поворот дела не принёс особого облегчения, потому что ни в коей мере не мог уменьшить нанесённый вред, но хотя бы позволил отпустить эту историю и жить дальше. По щеке, выдёргивая его из воспоминаний, скользнула капля. Нацу мазнул рукой по лицу, с укором посмотрел на небо: у них с Люси столько планов, неужели так сложно сегодня обойтись без дождя?! То, словно устыдившись, позволило ветру торопливо погнать за горизонт непонятно откуда взявшуюся тучку, снова радуя взгляд чистой синевой. Нацу благодарно кивнул и потянулся за телефоном — нужно наделать побольше снимков да срезать несколько осиновых веточек. Как там говорят? Если гора не идёт к Магомеду… — То мы её сфотографируем и отнесём Магомеду фотки, — усмехнувшись, вслух закончил он известное изречение, переиначив конец на свой лад. А позже повторил его Люси во время импровизированного пикника на лужайке перед домом мистера Краси. И пообещал, что на следующий год они обязательно сходят туда вдвоём. И ещё через год, сделав из этого похода милую традицию. Предложение было с удовольствием принято и закреплено поеданием бутербродов. Когда от дуэта хлеба с колбасой остались жалкие воспоминания в виде россыпи мелких крошек, Нацу вынужден был покинуть Люси, чтобы вечером прийти к ней снова, но теперь уже при полном параде — празднование Дня рождения продолжалось. — Волнуешься? — серьёзно, как у взрослого, спросил мистер Краси. Они стояли вдвоём в гостиной в ожидании главной виновницы уже больше месяца готовящегося торжества. — Немного, — честно признался Нацу, стараясь незаметно потереть вспотевшую ладонь о шероховатую ткань костюма. Байро ободряюще похлопал его по плечу: — Всё будет хорошо. — Старательно поправил ему и так безупречно повязанную бабочку (отец её там на суперклей что ли приделал? У него даже обычные шарфы через полчаса вкривь и вкось висят, а эта и на миллиметр своего положения не изменила!) и громко крикнул: — Девочки, вы скоро? Здесь кое-кто умирает от нетерпения! — Уже идём! — откликнулись со второго этажа голосом Лейлы. Ещё несколько тягостных минут, едва слышный шёпот, перестук шагов — и на верхней площадке лестницы показалась она. Нацу только взглянул и замер, начисто забыв обо всём на свете. Он привык видеть Люси в джинсах, домашних шортах, футболках, чуть великоватых кофтах крупной вязки, даже больничной пижаме, но это… это было так… волшебно? — Нацу… тебе не нравится? — мгновенно расстроилась Люси, приняв его молчание за неодобрение. — Скорее, наоборот, милая, — успокоила её Лейла. — Если мужчина при виде женщины теряет дар речи, это значит, что он от неё просто в восторге. — Подтверждаю, — внёс свою лепту Байро, награждая «мужчину» несильным тычком под рёбра. — Отмирай давай. Нацу судорожно вздохнул, захлопал глазами, пытаясь вернуться в реальность, зачастил, мучительно подбирая слова: — Нет, Люси, что ты! Мне очень даже нравится. Просто… Ты такая… необычная. И красивая. И… и… — Всё, всё, всё! — перебила его Лейла, ненавязчиво подталкивая их обоих к двери. — Поезжайте уже, а то опоздаете. — Может, теперь ты скажешь наконец, куда мы направляемся? — спросила Люси, с комфортом устроившись на переднем пассажирском сидении — для сегодняшнего вечера Игнил даже разрешил сыну взять свою машину. — Я же скоро умру от любопытства — никто мне и слова по этому поводу не сказал. — Не могу, прости, это сюрприз, — не оправдал её надежд Нацу, беря с передней панели шарф. — И вот ещё. Мне нужно завязать тебе глаза. — Всё настолько серьёзно? — немного растерялась Люси, но под прямым, открытым взглядом серо-зелёных глаз сдалась. — Хорошо. Нацу сам повязал шарф, несколько раз переспросил, удобно ли ей и действительно ли ничего не видно сквозь повязку, включил негромко радио и лишь после этого мягко тронул машину с места. Сидение в темноте, так же как и поездка неизвестно куда, немного напрягало, поэтому Люси, не выдержав, всё же поинтересовалась через некоторое время: — Нам долго ещё ехать? — Эм… думаю, минут двадцать будет в самый раз, — как-то странно ответил Нацу. — Такое ощущение, что ты меня похитил, — немного нервно рассмеялась Люси и, проведя пальцами по холодному стеклу, уже гораздо тише добавила: — Знаешь, мне немного неловко — я ведь знаю, что мистер Драгнил был против того, чтобы ты отложил поступление в университет на год, а сейчас мы в его машине. А недавно он сказал, что договорился с издательством о выпуске сборника моих рассказов. Мне бы не хотелось быть причиной ваших ссор. Твой отец прав — ты должен в первую очередь думать о будущем, а потом уже обо всём остальном. — Он не прав, — возразил Нацу. — Потому что на моём месте поступил бы точно также. Я знаю, о чём говорю: мама кое-что рассказывала про них с папой, так что, можно сказать, такое упрямство у нас семейное. Хотя у меня его больше, — не без гордости добавил он, — раз уж я смог настоять на своём. Университет никуда не денется, поверь, в крайнем случае, закончу местный колледж, я ведь всё равно собирался сюда возвращаться. Работа на первое время есть, потом найду что-нибудь получше и посерьёзнее. А то и правда свою мастерскую открою, — по тону чувствовалось, что Нацу улыбается. — Кстати, я ещё никому не говорил — тренер предложил помогать ему с командой. Пока, правда, неофициально, но это только начало. Так что моё будущее нисколько не пострадало от того, что я остался, тем более что… э-э-э… тем более что мы приехали, — совершенно другим голосом закончил он и тут же предупредил: — Повязку пока не снимай. Хлопнула дверца машины; через несколько мгновений Нацу был уже на стороне Люси, помог ей выйти и повёл, обняв за талию. Стало не до разговоров — каждый шаг давался с трудом, будто приходилось идти не по асфальту, а хрупкому льду. Тем неожиданнее и страшнее стала остановка. — Что случилось? — Люси крепче сжала поддерживающую её руку. — Как я не подумал? Здесь же лестница. И с закрытыми глазами ты по ней не поднимешься, — объяснил заминку Нацу. — Ладно, сделаем тогда так. Держись крепче. Прогулка на руках заняла гораздо больше времени, чем поначалу подумала Люси — её пронёсли не только по лестнице, но и (судя по изменившемуся звуку шагов) внутри какого-то помещения до самого места назначения. — Прости, я, кажется, помял платье, — повинился Нацу, снимая с неё повязку. Люси, проморгавшись, огляделась и удивлённо выдохнула: — Мы в школе? Они стояли в пустом актовом зале, нарядно украшенном шариками и лентами. Единственный источник света — одноглазый прожектор — выхватывал лишь маленькую часть пола у сцены, позволяя остальному помещению тонуть в мягком полумраке, подчёркивая витающую, казалось, в самом воздухе некую таинственность происходящего. — Ты ведь пропустила свой выпускной, — пояснил Нацу. — Да к тому же у тебя сегодня День рождения. Вот я и подумал: почему бы не совместить два в одном? — И поэтому привёз меня сюда, катаясь окольными путями, чтобы я ни о чём не догадалась? — Да. — Но как тебе удалось? Организовать это всё? Это же школа! Сюда просто так не пускают. — Ну… — Нацу пожал плечами, старательно отводя глаза. — У меня есть свои люди в администрации. — Дядя Байро! — всплеснула руками Люси. — Ты и его втянул? — Да он не очень-то и сопротивлялся. Тебе нравится? — с тревогой спросил Нацу и, получив в ответ счастливую улыбку, предложил: — Потанцуем? — С удовольствием, — согласилась Люси. — Только у нас нет музыки. — Это не проблема, — отмахнулся Нацу, доставая из кармана мобильный. Сложно было не узнать полившуюся из динамика мелодию. Сколько с ней было связано прекрасных и порой грустных моментов? Люси вспоминала их все, какие могла, чувствуя, как сладко щемит в груди, а глаза щиплет от непрошенных слёз. — Спасибо, — невольно слетело с губ. — Не только за этот вечер. За всё. За то, что был рядом и верил в меня. За твою улыбку. За то светящееся сердечко. За то, что ты просто есть. Сейчас, здесь, в моей жизни. Хотя мне стоит поблагодарить ещё и Стинга. — За что это? — ревниво отозвался Нацу. — Если бы не его задание, мы бы, возможно, никогда и не начали встречаться. Он наш Купидон. — Ага, только ему об этом не говори, а то Блонди совсем зазнается. Они рассмеялись, но уже через мгновение Нацу снова стал серьёзным. Остановился, прижал её ладонь к своей груди (Люси почувствовала, как бешено бьётся его сердце), нервно облизнул губы. — Я давно хотел сказать тебе… очень давно… но подумал, что сегодня будет самый подходящий момент. — Он перевёл дыхание и выдохнул: — Я… я люблю тебя. Тёплые губы на её губах, нежные и одновременно крепкие объятия, долгожданные слова. Люси хотелось, чтобы этот миг длился вечно, но тишина вдруг разорвалась аплодисментами, смехом, свистом. Она с изумлением огляделась вокруг, не понимая, откуда в зале появилось столько народу. — У нас же вечеринка, — задорно подмигнул ей Нацу. — А какая вечеринка без гостей? Люси пробежала взглядом по лицам. Родные, друзья, учителя и те, с кем она делила последний учебный год. Близкие и дорогие сердцу люди. Они все сейчас были здесь, бросив кто дела, кто учёбу, чтобы разделить с ней этот замечательный вечер. И счастьем видеть их она обязана лишь одному человеку (ну, кто бы ещё придумал нечто подобное?). Люси, шагнув к Нацу, обняла его и тихо, так, чтобы слышал он один, шепнула: — Я тоже очень сильно тебя люблю.