Миссия «Колледж»

Джеймс пунктуален до безобразия. Он приезжает без трех минут семь, паркует у общежития красный кабриолет без крыши, и проходящие мимо девчонки, заглядываясь, сворачивают шеи. — Если бы не Патрик, я бы у тебя его отбила, — бесстыдно хихикая, шепчет Кэндис Наташе на ухо, в последний раз перед выходом поправляя на ее груди маленькое черное платье. Наташа посылает ей воздушный поцелуй, хватает с тумбочки клатч и спешит по лестнице вниз; по пустому коридору звонко разносится стук ее каблуков. Джеймс ждет ее у машины, красивый, как с картинки. В черной рубашке, солнцезащитных очках, с небрежно перекинутой через плечо кожаной курткой, он словно сошел с обложки журнала, и даже следы недавней драки на лице ничуть его не портят. — Черный — хит сезона? — с кокетливой насмешкой спрашивает Романофф, отмечая, что они оба, не сговариваясь, оделись в тон. — Классика, — ведет плечом Джеймс, чуть дернув уголком разбитой губы. Он снимает очки. Его глаза — голубой шелк — с нескрываемым восхищением смотрят на Наташу, и этот взгляд заставляет ее смущенно улыбнуться. — Выглядишь потрясающе, — говорит он, открывая перед ней дверцу. Она благодарит, грациозно усаживаясь на пассажирское кресло, и ждет, пока он займет соседнее место. Машина пахнет новизной и приятным одеколоном. Она совершенно точно арендована, но в ней почему-то поразительно много от Джеймса, и чувство такое, будто они с этой машиной уже давно слились в одно целое. — Ты не разоришься, ковбой? — шутливо поддевает Наташа, пристраивая клатч на коленях и по привычке проверяя отражения в зеркалах заднего вида. — У меня военная пенсия, и я без пяти минут наркодилер. — Он возвращает очки на переносицу и поворачивается к Романофф с очаровательной щегольской ухмылкой. — Могу себе позволить. Джеймс выглядит расслабленным, но в его непринужденной на первый взгляд позе и привычных движениях неуловимо сквозит осторожность. Так и не скажешь, но наметанным глазом можно заметить, как у него коротко сбивается дыхание; как он, устраиваясь за рулем, на секунду сцепляет зубы и болезненно морщит лоб. Под рубашкой у него наверняка повязка на все ребра; Наташа по опыту знает, как скверно они болят, когда заживают, поэтому догадывается, что без таблеток здесь явно не обошлось. Джеймс, должно быть, с самого утра сидит на диете из анальгетиков, и все ради того, чтобы устроить это свидание. — Смотри, — предупреждает Романофф, — я ведь могу и привыкнуть. — На это я и рассчитываю. Джеймс ведет аккуратно, с явным наслаждением, и Наташа невольно ловит себя на мысли: а ведь мальчишкой он наверняка мечтал прокатить девчонку на кабриолете, как в тех модных голливудских фильмах, что крутили в Нью-Йорке в тридцатые. Сейчас ей почему-то очень хочется верить, что эта его мечта наконец сбылась. Они едут неспешно по Запад Бродвей, а вокруг шумит вечерний Сан-Диего: урчат автобусы, звякают клаксоны машин, оживленно гомонят людские голоса, из глубин Форт-авеню зазывно гремит музыкой неугомонный Квартал Газовых Фонарей. Наташа откидывается на спинку кресла и закрывает глаза, наслаждаясь песней кипящего жизнью города. Она сама не знает, отчего ей так хорошо: от пьянящего ощущения собственной молодости, от предвкушения чего-то важного или просто от того, что Джеймс рядом. Он отвозит ее в район Пасифик-Бич и оставляет машину у парка Фануэл-Стрит. Дальше они идут пешком к набережной, взявшись за руки, как настоящая пара. Заходящее солнце зависает алой дугой над горизонтом, когда Джеймс приводит Наташу в маленький французский ресторанчик, приютившийся в безлюдном квартале среди частных домов на самом берегу. С океана срывается холодный ветер, и они решают сесть внутри. Вокруг никого — лишь пожилая пара на террасе да запоздалые чайки, хороводом кружащие в темнеющем над водой небе. Джеймс ведет ее наверх, к самому дальнему столику рядом с распахнутым настежь французским окном. Приглушенный свет сглаживает тени, хрипловатыми аккордами льется тихая музыка, и Наташе вдруг чудится, что она попала в сказку. Ощущение волшебства все не проходит, и вскоре к нему прибавляется стойкий привкус дежавю. Романофф задумчиво листает меню, делая вид, что выбирает горячее, но потом сдается и просит Джеймса заказать самому. Он с понимающей улыбкой кивает. Подзывает официанта и полушепотом шутит, что тут совсем не как в столовке в колледже. Наташа никак не может понять, что же кажется таким неумолимо знакомым, и даже не следит за тем, о чем Джеймс так оживленно беседует с официантом. А потом все как по щелчку встает на свои места — в тот момент, когда он, даже не притрагиваясь к винной карте, просит принести бутылку «лафон роше». В голове стремительной вереницей тотчас проносится: их первое задание в Америке, Новый Орлеан, Французский квартал, «Ресторан Бреннана», где они, изображая супругов-меценатов, шпионили за одним русским бизнесменом. В КГБ были сомнения насчет отправки Солдата на миссию в Штаты, и тогда Наташа никак не могла понять, почему. Зато потом поняла. Вспомнила, как в его отрешенном взгляде иногда мелькало что-то острое, колючее, упрямо-цепкое, как он вытянулся струной и замер на секунду, когда принимавшая заказ официантка представилась Ребеккой. В тот вечер все было совсем не так, как сейчас; они с Джеймсом будто поменялись ролями: Наташа шутила, выбирала блюда на ужин, изредка с осторожным интересом поглядывая на бизнесмена, и под конец, раззадорившись, рискнула побаловать себя и своего молчаливого «супруга» бокальчиком красного сухого. — «Лафон роше» девяносто шестого, — попросила она подоспевшую по первому зову Ребекку. Потом повернулась к «мужу» и очаровательно-невинно захлопала ресницами: — Ты же помнишь, милый, как мы пили его на первую годовщину нашей свадьбы? Мое любимое! Солдат несмело улыбнулся и ласково коснулся ее руки — так его учили на людях проявлять внимание к «супруге». Официантка с умилением их оглядела, подумав, наверно, какая они красивая пара, и поспешила выполнить заказ. В звоне бокалов и обрывках чужих разговоров Наташа с трудом разобрала, как Солдат тихо спросил: — Это правда? Слышать его голос было непривычно. Даже во время совместных заданий, когда им приходилось делить одну постель, Солдат редко с ней разговаривал и почти никогда не начинал беседу первым. — Что правда? — Вино. Твое любимое? Он словно преобразился. Оцепеневший взгляд стал вдумчивым, почти теплым, выражение лица — по-человечески внимательным. Наташа растерялась. В последний раз она видела его таким живым в ту ночь, когда выпускалась из Академии, — и тогда же впервые познала, каково это, целовать мужчину просто потому, что тебе хочется, а не потому, что так приказали. Потом Солдат вдруг куда-то пропал, а когда вернулся, его будто подменили. Он смотрел на Наташу так, словно никогда раньше не видел, и от этой холодной отчужденности ей было невыносимо больно. Лишь спустя годы она узнала, куда он на самом деле исчезал и что с ним все это время делали, но в тот вечер, пропитанный южным джазом и очарованием новоорлеанской Франции, его робкий непритворный интерес очень ее удивил. — Правда, — ответила она и улыбнулась, нежно и искренне, так, как улыбнулась бы человеку, которого действительно любила. Глаза Солдата потеплели, и он улыбнулся в ответ точно так же. После ужина они заселились в уютный «Сент-Фернан», где проживал бизнесмен, и до самой ночи прослушивали его комнату по жучкам, которые Наташа под видом горничной установила в номер тем же утром. Все оказалось даже проще, чем она думала: бизнесмен выдал нужные координаты в телефонном разговоре в перерыве между занятием любовью с хорошенькой старлеткой, которая вешалась на него весь вечер в ресторане. Наташа, сидя на подоконнике в одной ночнушке с тюрбаном из полотенца на голове, продумывала план согласно приказу сверху, когда неподвижно застывший у окна Солдат вдруг заговорил. — Джеймс, — едва слышно обронил он. Резко вынырнув из своих мыслей, Наташа вскинула голову и удивленно его оглядела. — Джеймс, — повторил он, растягивая звуки, точно пробуя слово на вкус. — Меня зовут Джеймс. Я родился в Нью-Йорке. В ту ночь они говорили больше, чем за все прошедшие со дня знакомства годы, а через три месяца в маленькой гостинице в Кракове узнали о том, каким упоительным может быть акт настоящей любви. Память не скупится на краски, и Наташа так живо представляет тот ужин в «Ресторане Бреннана», что глаза ее горячо вспыхивают, а пальцы, нервно поглаживающие кромку скатерти, коротко вздрагивают. — Ты вспомнил. Она не спрашивает — утверждает. Джеймс ловит ее взгляд и едва заметно кивает. — Много чего вспомнил... — Он покусывает нижнюю губу и морщится, задев по неосторожности разбитый уголок. — Почти все. Только все как-то... вразброс. Сумбурно. Не могу понять, что за чем идет. Но... — Он замолкает, потому что за спиной Наташи показывается сомелье. Он подходит к столику; учтиво поздоровавшись, демонстрирует бутылку — Наташа замечает на этикетке девяносто шестой год — ловко вынимает пробку, отдает ее Джеймсу и, наливая немного вина в бокал, ждет, пока гости одобрят. Джеймс предлагает Наташе попробовать самой. Она чуть заметно кривит губы в польщенной усмешке. Подносит бокал к носу, прислушиваясь к полутонам, раскачивает его и снова пробует, а потом делает уверенный глоток. Мощный, густой аромат с ярким оттенком черной смородины, на вкус отдает ежевикой и лакрицей — это точно оно, то самое, что они пили тогда во Французском квартале почти двадцать лет назад. Наташа одобрительно кивает, и сомелье со сдержанной, но дружелюбной улыбкой разливает вино по бокалам. Когда он удаляется, Джеймс, вертя в руках пробку, нервно облизывает губы, явно решая, как вернуться к прерванному разговору. — Почему ты не рассказала? Наташа боялась этого вопроса. Он мучил ее бессонными ночами, изводил всякий раз, когда она смотрела Джеймсу в глаза, а иногда назойливо вертелся в голове недовольным голосом Клинта Бартона. Она много раз пыталась представить, что ответит, когда придет время объясняться, но сейчас, глядя на замершего в ожидании Джеймса, она не может подобрать слова. Единственное, что есть у нее прямо сейчас, помимо прыгающего от волнения сердца, — это правда. Правда влюбленной, боявшейся быть отвергнутой девчонки; правда, которую она долгое время таила в страхе сделать больно человеку, которого любила больше жизни. Есть только эта правда, больше ничего, и именно ее Наташа и решает раскрыть. Как есть, без прикрас. — Думала, что будет лучше, если ты сам вспомнишь. Не хотела на тебя давить, боялась, что... это тебя оттолкнет. Запутает еще больше, понимаешь? — Понимаю... — Джеймс проводит ладонью по нижней челюсти, задумчиво разглядывая ножку бокала. — Я тренировал тебя в Академии, потом нас вдвоем посылали на задания... Мы ведь с тобой были вместе, да? В смысле, действительно вместе. Наташа кивает. Делает глоток, смакуя вино, и ждет, пока не вовремя подоспевший официант подаст тарелку с закусками. — Это было по-настоящему? Момент истины, думает Наташа. Все вокруг замирает: ветер на улице, музыка в зале, воздух, весь мир. Они смотрят друг другу в глаза с надеждой и страхом, будто от этого ответа зависят их жизни. Хотя, быть может, так оно и есть. — Для меня — по-настоящему. После этих слов у Наташи внутри словно лопается пружина — тонко, с визгом, точно пуля, — и выпускает наверх чувство, погребенное под тяжестью вины и толстым слоем притворства; чувство, которое, казалось, она не испытывала так давно, что уже успела забыть, — чувство спокойствия и облегчения. — Расскажи мне, — просит Джеймс. В камерном полумраке под французские баллады о любви Романофф уносится на тридцать пять лет и тысячи миль в темные глубины прошлого. — Расскажи мне, как все было. С самого начала. — Джеймс умолкает и с виноватой улыбкой тянется к ее руке. — Пожалуйста. Наташа мягко сжимает его пальцы. И начинает рассказ.

***

Они засиживаются в ресторане до позднего вечера, и провожают их, словно старых друзей. Наташа благодарит шеф-повара на французском; тот в ответ не скупится на комплименты и, задорно подмигнув Джеймсу, говорит, что они — un couple magnifique. С остатками «лафон роше» un couple приходит на пустынный ночной пляж. Наташа снимает неудобные туфли и идет босиком по холодному рыхлому песку, от которого стынут ноги. Джеймс набрасывает ей на плечи куртку и предлагает вернуться к машине, но она просит остаться еще ненадолго. Они стоят у самой воды, смотрят на черную бездну океана, дышат соленым ветром и друг другом. В ту ночь, под звездным ноябрьским небом Калифорнии, впервые, пожалуй, за всю свою жизнь Наташа Романофф чувствует себя по-настоящему свободной.