Сказка странствий

      Что за историю рассказать тебе сегодня, мой друг?       Это Элин, Мавританский Король, он красив как заря, десять швов от ключицы до сердца — картечный залп весны, вместо стрел — розы, вместо крови — пряный чай. У него на джинсовке вышит кит, а в карманах песок с дальних берегов, он искал свою Темную Башню, а нашел только старый маяк на мысе Анива и море до горизонта.       По утрам рыбаки выходили в море, забрасывали сети, дымили табаком, он сидел, свесив ноги в Вечность, и играл им на банджо, и щурился на восход. Иногда Элин пел, в предвестие ветров, бурь, сдвигов тектонических плит и разбитых сердец; иногда Элин пил, в портовых кабаках, закрывал глаза здесь, открывал — за тысячу лиг, где-нибудь в жарком, пьянящем, Корсика, Пуэрто-Рико.       Он не знал языков и нечем было платить, но от улыбки его люди становились добрей, а от песен их души возносились к небесам и не страшно было больше умереть во сне. Возвращаясь домой, если это был дом, он нес с собой свет в прорезях облаков, сахалинские луга становились мозаикой, небеса — витражом.       До своей вечной жизни он был никем, просто встречным прохожим в толпе метро, случайным взглядом из-под пышных ресниц, и улыбка еще не дарила свет. А она была пламенем осенних костров, и носила колчан, полный алых роз; это счастье — повстречать такую хоть раз, но Элин прошел мимо, как будто был слеп.       Темная Башня манила многих глупцов, но у него был свой крестовый поход, письма матери, меч, город синих стен, песни вечности и пелена облаков. Осень красила в охру и яркий кармин, а он прятался там, где туман и песок, северные моря, печаль и немного снов; он шел и не видел, что вместо следов оставлял лепестки ее роз.       Это шутка небес, или, может, судьба, провидение, дар, мавританская кровь, но куда бы ни вела его алая нить, она шла, собирая лепестки в колчан.       И однажды их снова свело — Господь кинул игральные кости на стол, на двоих вышло восемь — бесконечности залп. Знаешь, друг, мы слишком спешим по своим, не умея принимать от мира дары, а те, кто умеет — о, я таких встречал, они осенены особым знаком, над ними не льет дождь, под ними не тает снег. Элин был не из них, он не видел роз, он был молод и груб, оборвал эту нить; он хотел успеть выпить мир и упасть в небеса, словно если бы вверх пошел снег.       Она не промахнулась: десять стрел, десять алых роз, что пробили грудь, отбросили юношеские мечты на века, содрали пелену с глаз, но не прижились. Сложно вырастить розы, если в сердце зима, ирландский пляж, холодный песок, в тот день слезы пролились апрельским дождем, а Элин понял, что никогда не умрет.       Шли года, как проходит мимо толпа, сотни ног — сотни дней, осень, снова зима; он искал себе место, искал тепла, но розы по-прежнему не цвели. И вот он стал тем, кем хотела она, дарил только радость, искренний смех, бежал, не касаясь ступнями воды, но где бы он ни был, где б ни искал, никто не носил в колчане букет стрел, не алела нить на правой руке, и маяк, где он жил, не дарил больше свет.       Но Бог — не садист, он мед в молоке, он видит и знает, а позже — воздаст, надо лишь подождать, вечность — недолгий срок, если ты там, где должен быть. И мороз ноября сковал в бухте лед, рыбаки шли без страха, неся улов, а Элин все сидел на своем маяке, ожидая заката, пел про затонувшие корабли. Он не мерз, мавританская кровь даровала тепло, он уже не жалел ни себя, ни о чем, и тогда Бог решил, что пора.       Горизонт всё темнел в предвкушение ночном и в закатной дали показался корабль, будто даже не из этих веков, будто все корабли, что забрала волна, явились к Элину на зов. И тогда заработал старый маяк, расщепление атомов подарило свет, Элин увидел, как с палубы сходит человек, бесстрашно идет по тонкому льду, оставляя вместо следов лепестки.       Он узнал ее, хотя прошло столько лет, он как будто проснулся от долгого сна, он стоял, ярко вычерченный в свете маяка, из груди его прорастали розы.