Хроники Александрии

Рассвет над берегами Нила. Пресветлый Ра соизволил обратить внимание на свой народ и выплыть из царства вечной Тьмы в царство человека. На фоне его величия все тени казались больше, длиннее и темнее, чем были на протяжении всего дня, а все предметы резче и ярче, чем были на самом деле, словно высеченные из камня неким безумно-гениальным скульптором. Все замерло на мгновение перед тем, как на фоне встающего солнца поднялся темный силуэт. Он закрыл своими каменными крылами свет, исходящий из окна. На комнату опустился полумрак. Огоньки свечей яростно заплясали, отбрасывая неверные блики на стены. Этот театр теней жил своей жизнью на стенах комнаты. Переменчивые тени корчили гримасы и рукоплескали представлению. Чей-то истерический хохот донесся издалека. Ему тут же вторили неистовый боевой клич и отчаянные многоголосые вопли. Запахло серой. Трибуны на стенах заулюлюкали и принялись рукоплескать зрелищу, пока силуэт не издал раздраженный рык и не взмахнул тяжелыми крыльями. Дыхнуло жаром, от которого трескаются губы и слезятся глаза. Свечи потухли. Комната полностью опустилась во тьму и тишину. [Неплохо, да? Эта игра с огнем и тенями была моим фирменным трюком в те времена, когда я имел неудовольствие служить египетским жрецам. Помнится, со мной был еще марид — славный трехглазый парень, умеющий творить виртуозные иллюзии превращения воды в вино. Некоторые настолько этому верили, что умудрялись от него захмелеть. Моя же работа заключалась в том, чтобы появляться в облике Анубиса во время жертвоприношений. Это зрелище, пожалуй, было самым ярким впечатлением, которое получали простолюдины за свою короткую серую жизнь. Сейчас жалкой копией моего былого великолепия пользуется Джабор. Правда, он утверждает, что этот облик был целиком его идеей, но вы можете себе представить, чтобы в эту голову пришла идея, не связанная с едой?] Было слышно лишь дыхание волшебника в защитном круге. На редкость спокойное. Я почувствовал раздражение и решил заговорить. Мой голос напоминал шипение пустынной гадюки, повторяющей одну ту же фразу:  — Твое сердце будет вечно гнить во мраке, смертный! — эхо, вторящее ей, становилось то громче, то тише, сливаясь в хор шепчущих дурное знамение голосов. — После его разорвут на куски бесы, фолиоты вгрызутся в них своими зубами, а…  — Им будет слишком утомительно ждать вечность, пока мое сердце будет гнить. А так как я к тому времени, по всей видимости, буду давно мертв, то им это доставит гораздо больше проблем, чем мне. Силуэт покачнулся от удивления и стал на пол. Сквозь крылья начали прорываться лучи солнца, рассеивая мрак и падая на мальчишку, сидящего в пентакле напротив.  — А благородные джинны тем временем… — продолжил я уже своим обычным голосом. — Что же там про джиннов было?.. Забыл, надо же. — Я не слишком расстроился этому [А ведь на самом деле было из-за чего! Столько времени в Ином Месте продумывать спецэффекты для очередного шарлатана в остроконечной шляпе — и, как всегда, проколоться на такой ерунде. До сих пор обидно.], смутно улавливая причину нетипичного поведения волшебника. — Птолемей, ты ли это?  — Да, я. Был им до последнего часа, по крайней мере. Силуэт видоизменился в смуглого высокого и ловкого воина. Этот облик я носил во времена Соломона, и он давно вышел из моды, но в данный момент он мне показался самым естественным. Лучи света теперь беспрепятственно проникали в комнату, и я с интересом оглядел собеседника. Сомнений не было — это был он. Тот самый чудак, который уже больше года вызывал меня для того, чтобы просто поговорить. [Не скажу, что я был против. Это гораздо лучше, чем быть на побегушках у какого-нибудь прыщавого подростка с писклявым голосом. И все же сам процесс вызова приносил мне массу неудобств. Конечно же, Птолемею я об этом говорить не стану. Сразу же начнется: что да как, да почему. Нет, не тот случай.]  — Давненько тебя не было слышно. Я даже успел за это время свергнуть какого-то невзрачного императора по приказу какого-то невзрачного волшебника. Неужели у тебя закончились вопросы? Мне казалось, это невозможно. Я сел на пол, скопировав позу Птолемея. Почему-то говорить, смотря на него сверху вниз, мне было ужасно неудобно.  — Пожалуй, всей моей жизни не хватит на то, чтобы выяснить все аспекты тех вопросов, которые меня интересуют, о славный джинн, — вздохнул он. — Впрочем, из того, что ты мне рассказал, я уже могу составить некую довольно абстрактную и расплывчатую, но вполне цельную картину о сущности вас, духов.  — Чем ты, собственно говоря, и занимался, — подытожил я, красноречиво осматривая целую гору свитков на его рабочем столе и город из стопок разных дощечек под ним.  — Да, однако, не слишком плодотворно, — Птолемей покачал головой, не замечая моего скептического взгляда. — И все же мне удалось сделать один вывод.  — Какой же? У мальчишки загорелись глаза. Ему и правда не терпелось поделиться хоть с кем-то своими умозаключениями. Любопытно.  — Если отбросить все суеверия насчет вас, что я и сделал еще в самом начале, и сделать скидку на ваше огромное могущество и относительное бессмертие, то вы не слишком отличаетесь от людей. Судя по твоим рассказам, вы чувствуете боль, усталость, обиду, радость, облегчение — точно так же, как и мы. И тем удивительнее то, что до такой простой и, казалось бы, очевидной вещи, дошли очень немногие и зачастую абсолютно неизвестные волшебники.  — И ты, конечно же, знаешь, о чем говоришь, потому что перерыл половину Александрийской библиотеки?  — Да я не знаю, что вообще бы без нее делал! — воскликнул Птолемей. — Но даже там я не нашел четких подтверждений своей теории. Об этом везде говорится вскользь, будто никто даже не задумывался об этом. А ведь это лежит на поверхности: вы гордитесь своими подвигами, стыдитесь неудач, жалуетесь друг другу на хозяев, даже свои облики и иллюзии вы порой совершенствуете не для того, чтобы изводить волшебников, а чтобы похвастаться своим мастерством перед друг другом. Совсем как мы, люди. Птолемей перевел дыхание и в упор посмотрел на меня.  — Не молчи. Прошу, ответь мне что-нибудь. Я задумчиво склонил голову набок, оглядывая Птолемея, словно в первый раз. Мне стало безумно интересно, до чего сможет додуматься еще это юное чудо.  — Много лет назад, — начал я тихо и проникновенно, — я повстречал девушку, которая сказала мне почти то же самое, что сказал мне сейчас ты. И я отвечу тебе почти то же самое, что сказал тогда я ей. Никогда не оскорбляй джинна, сравнивая его с человеком — в особенности, с волшебником. После этого у многих внезапно появляется талант в расставлении каверз, и дело всегда кончается одним исходом.  — То есть ты меня рано или поздно растерзаешь тоже?  — Нет. По крайней мере, не за это. Я даже скажу больше: ты прав. Не абсолютно и не во всем, но прав. Но чего ты хочешь этим добиться? Зачем все это, Птолемей? Птолемей! Ты даже истинное имя мне свое поведал! Сет меня побери, если я видел хоть одного волшебника, ведущего себя таким образом!  — Ты правда хочешь знать? — Я кивнул. — Ну что ж. Птолемей встал. Улыбнулся. И сделал один легкий шаг мне навстречу. Я почувствовал непривычную и порой такую желанную легкость сущности. Стало тихо. [Для меня — в самом прямом смысле этого слова. В те времена в пентаклях еще рисовали руны Асмодея, которые при использовании издавали надоедливое жужжание на высших планах. Примерно как сейчас компьютеры.] Я не двинулся с места. В комнате заметно похолодало. Пол вокруг меня заполнился инеевой вязью.  — Человече, — тихо молвил я, — ты знаешь, что ты сейчас сделал? С каждым словом я чувствовал, как внутри меня обрываются какие-то нити, и они не имели ничего общего с теми нитями, которые минуту назад держали меня внутри барьера. Птолемей стоял от меня на расстоянии вытянутой руки. Такой беззащитный… и спокойный. Я думал, что сошел с ума, но боялся даже шелохнуться, чтобы не прогнать это наваждение.  — Знаю, — Птолемей кивнул. — Ты много времени находился в моей власти, и мне кажется справедливым, если я немного побуду в твоей. К тому же, ты обещал, что не растерзаешь меня.  — А если… если я солгал?  — Ну что ж, в таком случае, это все не имело никакого смысла, ибо я ошибался во всем. Так ты со мною? Я покачал головой. На мгновение в глазах Птолемея мелькнула горечь, но он не шелохнулся. Я встал и посмотрел ему в глаза. Страха в его взгляде не было.  — Ты безумен.  — А ты?  — И я. Мы смотрели в упор друг на друга несколько секунд, хотя мне казалось, что я провел под этим испытывающим взглядом маленькую вечность.  — Итак, каков наш план действий, хозяин? Птолемей расслабился. Надо же, все-таки переживал — это хорошо. Значит, хоть что-то нормальное в нем еще осталось.  — Для начала, — он развернулся и подошел к своему столу, ища что-то среди огромных залежей информации, — вернемся к моим вопросам. И еще — мне понадобятся помощники. Не то, чтобы твои ответы меня не устраивали, но мне хотелось бы посмотреть на некоторые аспекты с разных точек зрения. Я насторожился.  — В этом есть смысл. И кого же ты хочешь призвать? Птолемей, видимо, нашел, что искал, и склонился над латинскими письменами.  — Меня заинтересовали еще трое джиннов. Но вот здесь сказано, что двоих из них — Аффу и Пенренутета — не стоит держать близко друг от друга, ибо это может привести к непредсказуемым последствиям. Что ты об этом думаешь?  — А там случайно не сказано, дорогой хозяин, что не стоит выходить из защитного круга, ибо это может привести к последствиям еще более непредсказуемым? Птолемей рассмеялся, и мне вдруг стало хорошо, будто я был дома, в Ином Месте. Иногда я задавался вопросом, как сложилась бы моя жизнь, если бы я тогда действительно убил Птолемея. Ответ на самом деле очень прост: ничего бы не изменилось. Все так же бы волшебники призывали духов, увядали цивилизации, на их место становились новые, и каждая следующая бы думала, что лучше предыдущей. Другими словами, ни одна река не потекла бы вспять и небо не обрушилось бы на землю. Но то был бы уже не я. Почему? Да потому что ни за что на свете безумец, вроде меня, не причинит вреда такому же как и он, безумцу, почувствовав в нем что-то, что их связало воедино. Однажды и навсегда.