Ублюдок

      После первых бомб, скинутых в центре Тошимы.       После попадания пули в плечо.       После ледяного ливня, под который я попал.       После всего этого дурдома с военными, обезумевшими нариками, трупами и постоянными взрывами… Не смей говорить, что я тряпка, теряющая сознание от не сбиваемой температуры выше тридцати восьми. Потому что я не выдерживаю этого, но продолжаю стоять. Пускай мне тяжело. Пускай обстоятельства будут класть на мою жизнь один большой болт, поперек линии счастья. Пускай я буду умирать и метафорически разлагаться. Но не смей шептать под нос матерные слова, прекрасно зная, что я нахожусь в метре от тебя и чудесно слышу. Слышу даже больше чем должен. Замечаю больше чем хочется.       Может поэтому квадратные мысли не хотят вкладываться в мою, пока что не раздробленную камнем или пулей голову? Не хотят переваривать информацию, но приходится. Потому что надо. Потому что иначе — сдохну.       И пока ты, дорогой мой "хозяин", пытаешься сломать замок на толстых прутьях, я, прислонившись к стене, жду. Иногда, сжимая у корней пепельные, почти седые, волосы. Иногда, разминая шею, что хрустом отдает в области уха. Не проронив ни звука, хотя мерно капающая с потолка вода заставляет закусывать до крови губу.       А вот великого и непобедимого Иль Ре, кажется, ничего не цепляет. Шики, вероятно, продал свои чувства Сатане или другому не менее сильному бесу, оставив себе лишь горсть эмоций, да неперевариваемый характер. В его глазах я вижу отвращение, смешанное с ненавистью, когда не успеваю сделать пофигистичный взгляд, и на моем лице проскальзывает гримаса боли.       Тряпка.        Отвожу взгляд. Оглядываюсь.        Не то бомбоубежище, не то канализация. С желтовато-серыми стенами. С ржавчиной и разводами. Бетонная пустая коробка, с единственной дерью, взглянув на которую натыкаюсь на твою спину в этом странном плаще.       Разобравшись с замком и откинув в сторону железку, очертания которой я не могу уловить, бледные руки с такими изящными тонкими пальцами хватают меня, замешкавшегося, и затаскивают в помещение. Кости ноют. Мышцы отказывают сгибать колени. Пальцы дрожат. Подавляемый десятки раз кашель раздирает горло, и кажется, вновь прикоснувшись к губам, замечу кровь.       Единственное, чему я рад, так это беспроглядной тьме: мои глаза, покрасневшие и постоянно слезящиеся от рези, не могут выдержать ни света, ни твоего взгляда.        Где ты сейчас, я без понятия. Покрутив головой, принимаю решение позвать. — Шики… — на мой отклик никто не отвечаешь, но я слышу хруст чего-то пластмассового в метре от меня.       Хочу спросить или хотя бы попытаться задать толковый вопрос, связывая слова в кучу, как среди звенящей тишины раздается: — Прощаемся, — его голос необычайно спокоен и тих, и я вспоминаю бледное лицо Шики с поджатыми тонкими губами.       Молча стою, все так же прикоснувшись рукой к стене.       И, как звон колокола, в моей голове раздается волна понимания. Прощаемся — это не на пару часов. Прощаемся — это не для того, чтобы вновь встретиться. Прощаемся — это навсегда. Это "пока" вместо обычного "до встречи”.       Руки тянутся вперед в попытках найти ткань его футболки под пальцами. Снова звук пластика и тишина… Мои ладони перехватываются, и я ощущаю как холодны твои руки. Чувствую, что они самую малость шершавы, видимо от постоянного ношения перчаток. Чувствую, что ты близко.       Проклинаю темноту.        Ведь не знаю пофигу тебе, или это снова твой хитровыебанный план, о котором мне, как всегда, не расскажешь.       Собака не должна много знать.       Становится невыносимо горько.       Кажется, именно так "кошки на душе скребутся", раздирая и стягивая в один большой мешок органы и душу. Ведь свое сердце ты не открыл, ведь, проживая со мной в одной квартире не один месяц, так и не дал понять истинные чувства и мотивы. Ведь в голову лезут одни плохие варианты развитий событий, матерные слова и старые моменты жизни в детдоме.       Рассудок, поехавший из-за температуры, еле улавливает, что мы куда-то двигаемся, и вот...       Мы стоим в коридоре. Арка, а, точнее, дырка под потолком, дает минимум света. Чтобы видеть твои руки в моих руках. Не видеть твоих глаз, такого странного алого оттенка. Не то от непонятной формы альбинизма, не то от чьего-то вмешательства. Я больше склоняюсь ко второму варианту, но ты всегда молчал — никогда не рассказывал.       Мы дышим пылью, иногда кашляем, переминаясь с ноги на ногу, слыша неприятный хруст мусора. Шики будто что-то выжидает, и неловкая пауза между нами давит… Давит на сердце, что почти полюбило его со всеми чертами ужасного характера, со всеми его недоговорками и постоянным желанием насилия. С тем фактом, что я постоянно попадаю под горячую руку, и все это заканчивается или жестоким сексом, или моим пошатнувшимся здоровьем.       Потому что иначе этот брюнет просто не умеет. Потому что я сам по-другому уже не могу.       Но сейчас… Так хочется включить мозги и понять хоть что-то, только кажется, еще секунда — и я сдохну. Еще секунда — и разорвется тело надвое, секунда — и оно сгорит в лихорадке. Секунда — и я снова всматриваюсь в темноту, пытаясь найти.       Шики молчит, но наши руки еще скрещены.       И мне холодно, чертовски холодно: тонкая синтетическая куртка, купленная давно в магазине на перекрестке, не греет. И ты меня не обнимешь… Хотя кого я обманываю, ты меня никогда не обнимал, кроме тех раз, когда, лежа в кровати, ты прижимал меня, разомлевшего, к себе. Глупость какая, размечтался Акира, совсем крыша едет...       Так хочется свернуться калачиком, мышцы ноют, грозя вскоре вообще отслоиться от костей, но все равно расправляю плечи. Волны судорог проскальзывают змеями по телу.       Руки дрожат, расстояние между нами увеличивается. Уши заложило. Ничего не слышно, только аритмия моего сердца и твоё дыхание, противоположное моему сбившемуся, судорожному, периодически срывающемуся. От Шики веет тишиной и непонятной прохладой. Он дышит спокойно и размеренно, глубже чем обычно, и будто выдыхает через рот, чтобы быть тише. И правда ведь, сорвался только я. Забываю моргать и чуствую как пару соленых капель оседают на ресницах. Глаза режет, но я не могу заставить себя сомкнуть веки. Убеждаю себя, что это рефлекторные слезы.       Почти верю. — Поспеши, — ты говоришь это слишком тихо, без привычной нотки власти в словах.       Твои руки выскальзывают из моих ладоней. Сердце раскалывается. Где-то в голове громче спасительного ”SOS” звучат слова, что рвутся наружу. Не выходит. Ломает ребра, ранит легкие и сердце. Диафрагма в клочья, как ветошь, болтается кусками. Именно больно, а не терпимо. Именно отвратительно, а не неприятно. Мыслями про себя, а не вслух кричу: "Нет-нет-нет! Не смей, сука, слышишь?!”       Ты разворачиваешься... Мусор шуршит... Свет из арки падает на твои волосы. Такие угольно-черные и мягкие, прикосновения к которым ты не любил. "Пожалуйста…"       Наверное, поднялась температура, образ плывет. И это почти хроническое. Последнее четкое изображение в моей памяти — твоя спина. Шатает... Кружится голова. Вроде бы проверяешь свою катану. Я тоже разворачиваюсь. Будто себе доказывая. Спиной к спине.       "Тебе ведь плевать, да? Я же знаю тебя, бессердечный ублюдок. Раз мы прощаемся... Ты не вернешься... Ты забудешь…"       Мы стоим в коридоре. Арка под потолком дает минимум света, но я и так ничего не вижу. — Тварь, — мои слова тонут в беспроглядной тьме этих подвалов. — Знаю, Акира, — мое имя, тобой произнесенное, заставляет захлебнутся слезами. И лишь сильнее сжать края куртки.       Молчу. Закусываю губу. Руки сжимаю в кулаки. Ногтями царапая внутреннюю сторону ладони.       Не пророню и звука, потому что это будет жалко, а унижаться в твоих глазах — это последнее, что мне хочется делать. Срываешься с места. Один шаг. Второй шаг. Третий. Не выдерживая, назло себе поворачиваю голову. По глазам бьет рассеянный свет. Не знаю, обернулся ли ты, но пускай в таком случае последнее, что ты запомнишь, так это мой такой же непокорно-дерзкий взгляд. Как в первую встречу.       Еще шаг и все звуки исчезают, больше ничего не слышно, только моя аритмия. Кашель сжимает горло, рывками в легких взрывается.       Передо мной стена. Шики ушел, оставив меня. Я остаюсь в пыльном зале, уткнувшись лбом в кирпичную кладку. Идя по коридору, никуда не сворачивая, можно выбраться из Тошимы. Из Тошимы где бомбы, ливни и дурдом на улицах. Из Тошимы где умерла последняя надежда. ***       Странное, почти забытое синее небо. Воздух чище, меньше пыли и нет крови на улицах. А в голове все так же звучат истошные крики. Все произошло слишком быстро, и Тошима не отпускает.       Два дня. Два гребанных дня, и понимание, что как прежде уже не будет. Еще не отошел, еще не отпустило.       Голова все так же болит, по утрам температура. С опаской оборачиваюсь на шум. Судорожно хватаюсь за пояс, где раньше были ножны. Поправляю капюшон, ведь там всегда шел дождь. Иногда ливнем, иногда накрапывая.       Пытаюсь уйти подальше от перекрестка, поменьше контактируя с людьми. Засовываю руки в карманы, и по моей спине будто проходит ток. Чувствую, как бешено стучит сердце и как на лбу выступает холодный пот.       Достаю руки, смотря на намотанную на два пальца цепочку с маленькой железкой. Аккуратный и тонкий серебряный крест, что раньше был в паре с большим, готическим. Раньше они висели на твоей шее, Шики. — Какая же ты тварь...