***
Глаза воспаленные, а горло душит жажда. Дышу в футболку, намоченную в какой-то луже. Небо закрыто тучами, и я жду дождя, который прибил бы витающую в воздухе грязь к земле. То тут то там виден поднимающийся вверх дым. Надо найти Шики, он может что-то знать, а потом убираться. И я даже не хочу подсчитывать шанс того, что я выживу и целехоньким выберусь с Тошимы. С Тошимы, время которой подходит к концу... Возможно, стереть бывший Токио это задумка военных, а может масочник пытается замести следы. Разницы особой нет, ведь, так или иначе, я уже в эпицентре. Уже в зоне риска. Лишь вечером все затихает. Надолго ли? Начинается легкий дождь. Не далеко можно разглядеть мертвые тела, от которых исходит трупный запах. Он витает в воздухе, смешиваясь с другими, отдает погоревшей плотью. Стараюсь быстрее найти место поспокойнее. Проходя под стеной, дергаю за ручки двери и заглядываю в черные пропасти разбитых окон в поисках укрытия. И, завернув за угол, наконец-то нахожу. Но не новое место ночлега. В сумерках виден лишь силуэт, но я узнаю. Вот его голова поворачивается, замирает на мгновение, и он поднимается с какой-то коробки. Шики подхватывает катану и подходит ближе. Вопросы взрываются под кожей, требуя выхода и ответов на них. Где он был? Почему он здесь? Знал ли он? Но… Медленно выдыхаю и, стараясь как можно тише, говорю: — Я не знаю, что происходит, но нам надо уходить, и как можно быстрее. Голос мой хрипит, как бы я не крепился, как бы не пытался говорить ровно. Но в ответ слышу лишь смешок, и вижу, как губы его изгибаются в надменной усмешке. — Нам? — Это не шутки, ты ведь и сам понимаешь, что очень скоро здесь начнется ад. — Тогда перед тем, как ты попадешь в него, — еще ближе подходит. Вплотную. — я расскажу тебе то, что ты, видимо, не понял, Акира. — У подстилки нет привилегий, — глаза его жгут, лицо его бледное. — а так же нет никаких «нас». Он хватает за ворот синтепоновой куртки и поворачивает в сторону начавших разлагаться трупов. Их желтоватая кожа исперещена язвами и гноящимися порезами, вокруг которых кружат мухи. Несильная волна тошноты подкатывает к горлу. Пытаюсь отстраниться, но Шики вновь толкает в их сторону. — Ты такой же мусор. Единственная разница в том, что я даю тебе выбор. Сдохнуть здесь от перерезанного горла или бежать. Хватка слабеет. Швыряет вперед, демонстративно отряхивая руку. Черт бы тебя побрал. Ублюдок. Дергаюсь в сторону, переступив через гордость. Потом. Потом запихну ее, куда подальше запихну. — Шики! Кричу и голос срывается, надсадно дрожит. И вместо металла в нем — разбитый хрусталь. Но в одну секунду меня отбрасывает назад. Темнеет перед глазами и стреляет в ухе. Ударил. Челюсть немеет, жжет, болит, и по инерции рука тянется к саднящей коже. Шики лишь недовольно разминает кулак. Разбитый хрусталь в крошку стирается, теперь оседая на легких, не позволяя вдохнуть. Нечто несвязанное выходит вместо слов. Нечто громко клокочет в груди. Спазм сковывает лицо. Пытаюсь подойти, схватить бы руками его за плащ и посмотреть. Прямо в эти красные глаза. И плевать уже, если сдохну. Перехватывает за плечи и бьет в живот. Потом еще раз, но уже рукой в солнечное сплетение, от чего воздух спирает. Валюсь на колени. Дышать бы. Вдох раздирает грудь. Выдох застряет и выходит хрипом. На землю падают капли вязкой крови. Мир кружится, будто на корабле, и я упираюсь руками в асфальт, лишь бы удержать мнимое равновесие. В ушах помехи, а картинка перед глазами то и дело мажется и размывается. Поднимайся же! Поднимайся, тряпка! И ноги удерживают, качаясь, пытаюсь бежать. Не знаю, куда, оглядываюсь. Капли дождя лезут в глаз, смаргиваю, и вот, кажется, мелькает вдали черный силуэт с знакомыми развевающимися подолами плаща. Легкий дождь перерастает в бушующий ливень, клубы пара то и дело вырываются со рта. На губах соленый вкус — кровь. Временная передышка — и тело снова готово бежать. Но замечаю свет фонаря… Не успев даже развернуться, меня отталкивает назад. Запоздало звучит звук выстрела, и где-то совсем близко к лицу проносится автоматная очередь. Я падаю куда-то за мусорный бак, ударившись головой об кирпичную стену. Прижав руку к плечу, пытаюсь посильнее бы зажать, куртка напитывается черной кровью. Сжимаю глаза и стараюсь даже не дышать. А ведь я знал, что мы расстанемся. Думал, потом как-то, что каждый пойдет по своей дороге и, как в море корабли, разойдемся. Представлял прощальное рукопожатие или, может, откровенный взгляд, брошенный перед тем, как сделать первый шаг в противоположную от меня сторону. В моих мыслях Шики всегда уходил первым, а я оставался стоять долго-долго, думая о чем-то важном, а может просто смотря на небо. Не тешил себя иллюзиями, но чтобы вот так… По живому. С надрывом. С еле слышным хрустом чего-то внутри. Нет. Нет, и думать даже о таком не хотел. Мир тасует карты. Выбрасывает козыри: Фулл Хаусы и Флеш Рояли собираются в чужих руках, а я остаюсь с единственным валетом, висящим на шее. Топот ног проносится совсем близко, и вот уже снова слышится выстрелы. Лучи фонарика скользят по противоположной кирпичной стене. Сижу, прижавшись спиной к стене, очень долго. Маленькую вечность, пока дождь барабанил по крышам и кускам метала. Тело раз за разом содрогается, охватываемое неконтролируемым тремором. Чувствую, как разорвались последние нити, что ранее были навесным мостом между нами. И все, что можно было заштопать, оказалось зияющей раной. Ноющей и гниющей. Тело казалось легким и онемевшим, не подчинялось и не отвечало на нервные импульсы. А голова — чистейший олов, гудящий и неподъемный. Падая в пучину, достигаю дна, и явью ощущаю, как холодит кожу камень. Могильный холод. Земля меняет векторы и бросает меня из стороны в сторону. Жизнь катится вниз снежным комом, облипая новыми проблемами и не оставляя шанса на улучшение. Где-то далеко тлеет фитиль надежды, а я стою в бесконечном количестве километров. Мне не найти огня. Пыль мешает дышать. Застилает легкие и забивается в альвеолы. На языке гуляет привкус гари. Пересохшее горло спазмирует, и я снова давлюсь кашлем. Наизнанку. Навыворот. Костями наружу, поломанным каркасом. Метрами бледной кожи внутрь, пытаясь сохранить остатки мнимого тепла. Сжатые зубы то и дело цокают. Косые струи воды хлещут и текут за ворот. Где-то далеко звучат взрывы, и я подставляю лицо дождю…***
Кашель дерет глотку, перевязанное плечо ноет и болит от неосторожных движений. Поднявшаяся температура кидает то в озноб, то в жар. Периодически сознание отключается, и я выпадаю из реальности на пару часов. Группа зачистки то и дело проходит по районам и отстреливает всех, кто попадается на пути. Чертова вторая Варфоломеевская ночь. Выбраться из города не представляется возможным из-за оцепления. Уже пробовал. Дни проходят размыто, незаметно. Краски сгущаются, и я уже не понимаю, как оказался здесь. Периодически хочется откинутся и не просыпаться. До чертиков хочется. Представляю, как мои внутренности будет с удовольствием выклевывать стая ворон, видел это уже пару десятков раз точно. Рывком поднимаюсь со скрипящих половиц и направляюсь к выходу из старого хостела. С трудом разлепляя тяжелые веки. Двигаюсь вперед, пытаясь обходить лучи фонарей, что ищут оставшихся живых. На улице идет дождь, извечный спутник последних дней. Сначала подставляю руку, омачиваю. И чувствую, как приятно холодит горячее тело. Шагаю вперед, чтобы искусанные губы почувствовали влагу. Прекрасно понимаю, что вышедший из-за угла военный непременно выстрелит в сердце. Но это уже не волнует, пускай стреляет в голову, так надежнее. И быстрее. Понимаю, что, вероятнее, сдохну от болезни в этом одиноком, сыром и обреченном городе. Понимаю, что уже как-то плевать. И вот периферическое зрение улавливает движение. Аллилуйя. Готов уже давно. Метафорический бледный конь обдает дыханьем кожу, заставляя покрыться рябью. Но вместо острой боли в виске чувствую прикосновение рук к затылку. Ведет вниз и хватает за ворот разворачивая. Не поднимая глаз, понимаю, что простой и быстрой смерти не получится. Хозяин еще не наигрался. Между нами искрится напряжение. Мнусь, переминая ноги. Сглатываю вязкую слюну. Мечусь между тем, чтобы с вызовом откинуть его ладонь или посмотреть в его глаза. А вдруг там… вдруг в его глазах, пускай на самом дне помутневшей радужки я найду… Нет, хрень все это. Бред больной собаки. И я остаюсь на месте, приковав взгляд к его ногам. Я не найду ничего, даже если мне всучат в руки лопату. Мы стоим под дождем. И лишь когда меня, промокшего, вновь кидает в озноб, и я тянусь к его руке, чтобы таки отодвинуться он, будто очнувшись от глубоко сна, резко перехватывает меня и толкает вперед. — Тряпка. Шики говорит тихо, но я слышу, что его голос тоже немного хрипит. А еще… Еще я чувствую, как об меня вытирают ноги. В сотый раз. И я даже рад, что не поднял глаза, до истерического гортанного хохота рад. И мне кажется, что я начинаю смеяться, но — нет, это вновь кашель. Будь, что будет… Говорю себе, делая шаг вслед за Шики, который сжимает и комкает ткань куртки на моем плече. Мне казалось, что в тот самый момент, когда меня втащили силком в квартиру, с которой я так сильно хотел убежать, все началось. Это была точка отчета, в тот миг что-то сдвинулось с мертвого места. Но сейчас в стенах старых катакомб я понял, что круг, все же, замкнулся, все вернулось на свои места. Вселенные зашились, поезда вернулись на рельсы, мир, сделав кувырок, остановился. Твердая рука сжимает мое плечо и это единственное, что отрезвляет. Единственное, что позволяет выпрямить спину. Зажечь в глазах огонь, что на самом то деле — обычная мишура. Шики сжимает мое плечо, до тех пор пока куртка не пропитывается кровью. Вероятно открылась рана. Он отдергивает руку, но я не знаю, что отразилось на его лице. Перед глазами серая пелена, а пульсирующая боль дает силы лишь на то чтобы продолжить идти. Мы снова друг другу чужие, некая неуловимая нить понимания перетерлась и потерялась среди слоя пыли. Глаза его снова жгут всполохами ненависти и презрения, а я снова устало тру ладонями лицо, сжимая зубы покрепче, до скрипа . Кашляю в кулак, замечая кровавые сгустки, что остаются на коже. Это просто ужасно. Стены с ржавыми разводами давят, и озарение болью отдает в голове. Сейчас… В этих катакомбах. Когда меня, как и в прошлый раз, силком втащат — все закончится…