Pacific ocean.

Они вернулись в Вояж на третью неделю февраля. Снег уже начал таять и кое-где на ровных летом газонах появились маленькие участки пожухлой бурой травы - совсем скоро ожидалась весна. Слуги заботливо подготовили поместье к приезду хозяев: окна были вымыты, пыли нигде не было, в спальне было тепло, а в многочисленных гостиных и приемных стояли вазы с розами и лилиями, наполняя поместье мягким ароматом цветов, словно в напоминание, что скоро жизнь снова начнет цвести. Все это отметил герцог. Клара лишь как неживая, ведомая не по своей воле, завороженная, направилась в свою спальню, не обращая ни на что из вышеперечисленного внимания. Шурша своим платьем, она опустилась на кровать. С мгновение замерла, глядя в окно на небо, заволоченное серыми толстыми серыми облаками. Словно его она держала на своих плечах все это время, всю эту черно-белость и тусклость – от этой тяжести невыносимо было держать ровно спину. А затем легла, свернувшись в клубочек. Здесь, на этой кровати, она наконец-таки почувствовала себя в уединении, в безопасности. Мысли, оседавшие в ее голове, касающиеся длинными костлявыми пальцами ее сердца, царапавшие на нем раны, никак не хотели ее покидать. Смит столкнул ее в пропасть. Безжалостно взял за руку и столкнул. Там, в Глазго, в поместье Браунов, в небольшой приемной с этой милой светловолосой крестьянкой, что держала пухлого ребенка на руках, Смит хладнокровно смотрел как она летит вниз. Как она могла не ненавидеть его за это? Стоя обездвиженная, приколоченная к идеально начищенному паркету, обессиленная, глядя там на этого сладко сопящего малыша, она, да, наконец приняла, что ее сына больше нет. И это принятие ее раздавило. Она больше не могла дышать: каждый вздох отзывался глухим хрипом где-то на дне ее груди, как будто Клара на самом деле разбилась о скалы и малейшее движение убивало ее. Поэтому она и не могла двигаться. Движение ее и не спасало, наоборот только усугубляло ее положение. И она отреклась от герцога, потому что он оставил ее ни с чем. Потому что в тот момент, когда он был так сильно ей нужен, его не оказалось рядом. А как вставать со сломанными ногами и руками Клара не знала. Как жить с разорванным, истерзанным в клочья сердцем? Клара не умела. Поэтому лежала. Существовала. С этим же ненавистным ей Джоном Смитом Вояжским все было в порядке, как она могла заметить. Он отлично проводил вечера с герцогом и герцогиней Браун за игрой в карты, или слушал приглашенный оркестр в зале вместе с ними, или разыгрывал небольшие представления, читая пьесы. И предпочитал больше не уединяться мужской компанией (если и были запланированы какие-то мероприятия, то исключительно компанейские и ни в коем случае не раздельные). Клара же не могла знать, что после его разговора с Брауном, он решил не оставлять ее одну. Она же понятия не имела, что в нем сидела хлипкая надежда все исправить. Для нее он просто беспричинно решил вернуться в Вояж в совместном с ней экипаже. И сидел всю дорогу напротив, впиваясь в нее хмурыми серыми как это февральское небо глазами. Ох, как же она их ненавидела. Ненавидела настолько, что даже не было сил сказать ему об этом. Он же просто не мог отвести от нее взгляда: бледная, с пустыми некогда оживленными синими глазами, она лишь сложила руки у себя на коленях и всю дорогу смотрела на них, словно выискивая на пальцах в черных кожаных перчатках какие-то изъяны. Сидела молча, словно желая раствориться, стать незаметной на этой скамье в карете, укрыться от его взгляда, спрятаться. По приезде в поместье, они молча поднялись по главной лестнице в холле, а затем развернувшись к друг другу спинами отправились в свои покои в противоположных крылах. На душе было тяжело. Он прекрасно понимал, что сейчас в своей обиде Клара его отталкивает. Снова отталкивает. Злиться на него. Он только искренне не понимал почему. «Конечно, - рассуждал он, - между нами было много сложностей. Но я не сделал ничего непоправимого». Это недоумение терзало его еще долгие месяцы пока однажды они оба не взорвались и не высказали друг другу все обиды. Но до этого момента было еще очень долго, и по возвращении из браунского имения ему только и оставалось, что по кругу задавать себе одни и те же вопросы, пытаясь найти ответы самостоятельно, как он всегда привык делать. Уже ночью, когда в поместье потушили практически все свечи, он взял один из подсвечников на своем письменном столе и отправился к ее комнате: месяц в одном с ней помещении дал о себе знать – в его спальне теперь было пусто. Он остановился у ее покоев, замер на мгновение, не решаясь повернуть позолоченную ручку, а затем все же приоткрыл тяжелую дверь из красного дерева. В комнате тихонько трещали догорающие в камине поленья, мягкий полумрак освещал спальню. Стараясь не наступать на скрипучие доски, он подошел к камину, подбросил в него еще пару дров, а затем посмотрел на кровать, в которой Клара уже спала. В дорожной одежде. Прямо в темно-синей расшитой золотыми нитями накидке и обуви. Она свернулась калачиком на заправленной кровати и спала. Он подошел к ней со стороны окна и остановился прямо у прикроватной тумбочки, внимательно разглядывая ее лицо. Оно не выглядело умиротворенным: густые брови свелись к переносице, словно во сне что-то доставляло ей дискомфорт, губы были искривлены в молчаливом недовольстве, дыхание было глубоким и тяжелым, отчего ноздри широко раскрывались, будто бы она злилась на кого-то. Герцог подумал, что может быть и правда ей просто неудобно и она мучается: тяжелое платье с туго завязанным корсетом все еще были не ней, зимняя обувь тоже. Он опустился на корточки напротив нее, продолжая вглядываться в некогда до боли родное (сейчас же абсолютно незнакомое) лицо: самые синие глаза под веками бегали из одного уголка в другой, отчего реснички дрожали, щеки были впалыми, зубы крепко стиснуты – это было заметно по напряженной линии челюсти. Эта Клара, что сейчас спала в таком виде, была ему совсем незнакома. Та, что он знал, была смелая девчонка. Девчонка, не боявшаяся оставаться одна, принимать решения, которые были необходимы, забавная, иногда говорящая глупости, серьезная тогда, когда ему это было необходимо, понимающая, теплая. Эта же Клара другая. Холодная. Отрешенная. Безразличная. И он так хотел увидеть перед собой ту Клару, которую он знал и помнил. Но понятия не имел, как ее пробудить. - Что же мне с тобой делать? – Тихо и разочарованно выдохнул он и провел по пряди ее каштановых волос, что упала на ей на глаза, выбившись из низкого пучка на затылке. Она поерзала, недовольно нахмурившись, а затем, переворачиваясь на спину едва слышно и раздраженно произнесла: - Уходи. Это единственное слово, сорвавшееся с ее тонких, остро очерченных губ, прозвучало с таким отвращением, что Его Светлость герцог Джон Смит Вояжский отшатнулся от своей супруги, словно она грубо пихнула его руками в грудь. Он встал на ноги, смирившись (но только на данный момент) с положением вещей, а затем тихо вышел из спальни, направляясь в свою часть поместья – бездушную без нее. Когда Клара проснулась было уже позднее утро. Двигаться ей не хотелось, поэтому она просто снова закрыла глаза. Она чувствовала, как Марго, одна из ее камеристок, тихо вошла к ней в комнату, осторожно прошествовала через всю спальню и остановилась у подножия кровати. - Ваша Светлость, просыпайтесь, – тихонько позвала она, думая, что герцогиня Вояжская еще спит. - Вы пропустите завтрак. - Я не хочу есть, Марго, – не открывая глаз почти пробубнила Клара, - Просто оставь меня, –выдохнула она, накрываясь с головой одеялом. Ей так хотелось зализать эту рану, что пульсировала обильным кровотечением по всему ее телу. Спрятаться ото всех, чтобы никто не видел, какая она сломленная. Как же сильно хотелось ей спрятаться, чтобы никто ее не нашел. - Я знаю, Вам совсем нездоровится, Ваша Светлость, – осторожно продолжила Марго, нервно теребя в руках чистенький фартучек на юбке платья, - но позвольте я хотя бы помогу Вам переодеться. Конечно же ни от кого в поместье не укрылось то состояние, в котором госпожа дома вернулась из Глазго. Вместо полной жизни девушки, которая приехала из Лондона, возвратилась девушка безжизненная. И обе эти девушки были странными. Среди прислуги сразу же заходило много слухов, почему так произошло, но все склонялись к тому, что между герцогом Вояжским и супругой произошло что-то такое, что очень сильно поразило, в плохом смысле этого слова, юную девушку. С большом усилием, превозмогая свое состояние, Клара поднялась с кровати и прошла за ширму, где Марго освободила ее от вчерашней одежды, в которой она ехала из Глазго, и переодела в ночную рубашку. Затем она вновь вернулась в кровать и скрылась под одеялами. Так бы и проходил февраль: в одиночестве под одеялом, безжизненно и безразлично, а затем и март в таком же ритме, если бы герцог не вынуждал ее выбираться из кровати, принимая различные приглашения в оперу, на балет, и к той же леди Свифт, и к леди Пэрл. Порой он умудрялся принять по два приема за неделю, а иногда приемы шли друг за другом. И если бы он только знал, как это все было для нее утомительно. А герцог знал, но делал это намеренно. Она не подпускала его к себе, и все больше и больше замыкалась внутри себя, не чувствуя никакого желания выходить из своей спальни, а стоило ему ее проведать, как она сразу притворялась спящей. Он знал причину этого состояния, знал, что ее мучает, но не знал, как ей помочь, да и помощи от него она бы не приняла, поэтому использовал все средства, которые были ему под силу. Но все это мало работало: каждый раз она снова и снова убегала внутрь себя, даже если вокруг стояла огромная толпа людей. Именно поэтому он обратился к человеку, который, как он думал, сможет облегчить ее страдания, освободить ее. Он обратился к Освальду. Все это время после смерти их сына, Роберт Освальд пытался как-то сгладить воцарившуюся между ними ситуацию непринужденными беседами и с дочерью, и с зятем, но то герцог, то теперь сама Клара совершенно не стремились к сближению, словно в какой-то момент их пути разошлись, словно дорога, по которой они шли вдвоем все это время, разделилась на две и повела их абсолютно в разные стороны. Без шансов вернуться назад. - Она закрылась в комнате, – начал герцог, когда в середине марта решился попросить помощи у Освальда. Сейчас мужчина, вески которого слегка поседели за то недолгое время, что они были знакомы, сидел в кресле напротив герцога. Роберт отметил, что Смит выглядит изнуренным, выбившимся из сил. «И он явно нервничает, – подумал про себя Освальд, замечая, как длинные пальцы его зятя бесшумно стучат по столу. – Видимо ему неловко». - Кажется, я переступил черту, – продолжил мужчина, тщательно подбирая слова. Он хотел все объяснить доступно. Смиту совсем не хотелось выглядеть отчаявшимся, таким какой он был на самом деле, - когда завел ее в комнату с ребенком. Бог, если он есть на самом деле, мне свидетель, я и не думал, что все так обернется, – он облизнул пересохшие губы. – Но, поверьте, Роберт, если бы я, видя сейчас ее состояние, тогда знал, что это заставит ее взглянуть правде в глаза и принять ее, я бы еще раз это сделал, – он бросил на Освальда уверенный взгляд голубых глаз, и Роберт понял, что мужчина напротив его не обманывает. – Я совсем не жалею, – уверенный голос Смита его успокаивал. И какой бы то ни было отец понимал, что Кларе действительно было необходимо пройти, через этот кризис. – Однако в этой правде она себя теряет, - нотки беспокойства проскользнули в голосе шотландца. – Скорее всего, она меня ненавидит за то, что я вынудил ее пройти через это, поэтому не дает мне никакого шанса ей помочь. Но я уверен, что сейчас ей нужна большая встряска, - Смит опустил свои большие серые глаза на длинные пальцы рук, что перестали бить тихую чечетку по дубовому столу. - Не думал, что дело зайдет в такой тупик, - вздохнул тяжко Освальд. - Я знаю, помню вашу непростую историю с вашей дочерью, но сейчас Вы должны о ней позаботиться. Поверьте, больше некому. Я… - герцог зарделся. Он так и не осмелился сказать, что не может ее потерять. - Я постараюсь, - кивнул мужчина, поднимаясь со своего места. - Где она? - В своих покоях, она оттуда не выходит, - произнес Смит, также вставая со своего кресла. – Точнее не выходила бы, если бы не приемы и вечерние мероприятия, на которые нас приглашают. Я заставляю ее выходить таким образом, - он неловко потер затылок, ощущая длинными пальцами жесткие волосы. - Я сделаю все, что будет в моих силах, - кивнул Роберт Освальд Смиту и направился к выходу из кабинета, взяв обеими руками поля своего черного цилиндра. - Роберт, - позвал его Джон прежде, чем мужчина скрылся за дубовой дверью. Освальд обернулся, глянул на него из-за плеча, ожидая продолжения. И дождался: - Сделайте больше, - просит Смит. И он постарается, и будет стараться долгие месяцы. В комнате Клара сидела в кресле напротив большого окна. Облокотившись на спинку, она подперла подбородок кулачком правой руки и смотрела на уже полностью оттаявший сад, слегка раззеленевшийся от мартовского солнышка. Она выглядела задумчивой, а глаза ее, синие-синие сапфиры, словно были на грани слез. - Клара, - позвал ее мужчина, отчего она вырвалась из своих мыслей и медленно повернула к нему голову, словно еще не сообразив, кто перед ней. - Добрый день, отец, - тихо выдохнула она, а затем вернулась в свою позу, словно продолжая думать с того момента, где остановилась. - Как ты? Герцог говорит, что тебе совсем не хорошо, - отец пододвинул к себе пуфик от трюмо и сел напротив дочери. - Ахах, - ухмыльнулась она, но улыбка ее, вызвавшая ямочки на впалых щеках, совсем не была полной радости. - Больно много этот ваш герцог знает, - горько сказала она, приподнимая уголки острых губ в кривой улыбке и отворачиваясь. - Не хочешь проехаться верхом? Доедем до ручья, что за поместьем Пэрлов, - предложил отец, зная как Клара любит совершать прогулки верхом. - Не хочу, - отстраненно ответила она, больше на него не взглянув. Осознанный взгляд ее словно вновь растаял, стоило ей выглянуть за оконное стекло. - Зря, погода чудесная, - он поджал губы, встал со своего удобного места и тоже выглянул в окно. - Поезжайте один, - пожала она равнодушно плечами, даже не посмотрев на него. - Пожалуй, останусь с тобой, - а он на нее взглянул. И как же было неприятно видеть ее такой. Потерянной. Бездушной. Безжизненной. Роберт, который совсем не был к Кларе привязан, словно чувствовал свою вину за это ее состояние, но при этом понимал, что она будет в порядке. Будет в порядке, потому что она все еще бунтует. Пусть немного иначе, чем прежде, но бунтует, а это значит, что перед ним все та же Клара, которой он так и не смог стать настоящим отцом. - Не надо, - коротко отрезала она. - Перестань упрямиться, Клара. Я прекрасно знаю, через, что ты сейчас проходишь и как это тяжело, - выдохнул он, складывая руки на груди. - Я ни через что не прохожу, - вскочила она на ноги, раздраженная. - Со мной все хорошо, я тут, сижу в комнате и никого не трогаю, и прошу лишь о том, чтобы не трогали меня! - Гневно произнесла она, а затем размашистым шагом подошла к двери, резко открыла ее и, кивнув на выход, продолжила. - Уйдите. - Поджала губы, правую держит на позолоченной ручке двери, левая – по шву, сжата в кулак. Напряженная. - Уйду, конечно, - ухмыльнулся Освальд. В проходе он остановился и взглянул на разбитую девушку сверху вниз, что смотрела в противоположную стену. – В этот раз, конечно, я уйду. Но я буду здесь и завтра, и послезавтра, и через неделю, и через две. У тебя не получится долго убегать, - он мягко улыбнулся, глядя на младшую дочь, с полной уверенностью, что герцогу Вояжскому еще недолго терпеть ее такой. Он вышел, и Клара захлопнула за ним дверь. - Давай, иди узнай у Смита, удалось ли ему меня поймать, - она гневно прошла на свое место, злая на отца, что вдруг явился как Архангел Гавриил, готовый спасать ее от личного Сатаны, но еще больше на герцога. За то, что он прибегнул к его помощи. Но что больше распаляло ее состояние следующие недели так это то, что отец не соврал. Он действительно оставался в поместье еще два с половиной месяца. И Клара могла бы успешно от него прятаться за закрытыми дверьми своей спальни или в темных уголках библиотеки, делая вид что читает. Но это совсем его не останавливало и он всякий раз с большим усердием начинал вести с ней разговор: то под закрытой дверью сидел часами и что-то говорил про договор Клейтона-Булвера, или о том, что в России скоро будут ходить поезда с пассажирскими вагонами, то нарушал могильное молчание библиотеки, рассказывая ей про «Черный тюльпан» Александра Дюма. И если в закрытой спальне от его разговоров с ней деваться было некуда, то вот всякий раз, когда он появлялся на ее пути, она сворачивала в обратную сторону и просто уходила. Из библиотеки, из гостиной, столовой или сада – она всегда молча двигалась в ином направлении, даже на него не взглянув. И эти побеги ее очень изматывали. Сил было мало. Основную часть ее энергии поглощали бесконечные мысли об утрате всего, что у нее было. Марии. Она наполняла дом громким смехом, утонченностью, женственностью и теплотой. Уильямса Пэрла. Уильямса, который относился к ней лучше, чем родной отец. Сына. Который дал ей новый смысл жизни, позволил на короткое мгновение прикоснуться к более весомой причине существования. А затем оставил ее с горькими воспоминаниями. Джона. Которому она больше всех доверяла и который больше ее не поддерживал. Она потеряла все, что имела на руках. Она проиграла эту партию. Разорилась. Осталась ни с чем. И она была готова перенести все, ей бы хватило сил перенести все что угодно, но не потерю Джона. А теперь ей было невыносимо трудно находиться с ним даже в одном помещении. С мужем, который напоминал ей обо всем, что с ней случилось, о том, с чем ей приходилось бороться самостоятельно. О том, что она одинока. Эти его постоянные приемы, на которые он ее буквально вытаскивал, не давая ей возможности выбора, сидели у нее в печенках. Она всегда раздражалась, когда служанка заходила к ней в комнату с платьем, а за ней следовала другая, что собиралась приводить в порядок ее волосы. Она была вымотанной своей постоянной наигранностью на публике, его светскими беседами и танцами, которые им приходилось танцевать. Она была на него в такой большой обиде, что просто не хотела, чтобы он находился к ней так близко. За все эти месяцы, она привыкла, что его нет. А теперь эти игры в прекрасную семью на публике, которые все продолжались и продолжались, выбивали ее колеи. Да и отец никуда не собирался уходить. Поэтому она все бегала по Вояжу, в поисках места для уединения. Но, как и всему, в один майский день ее бегству тоже настал конец. В середине пятого месяца 1850 года она сидела в зале с роялем, отвернувшись к инструменту спиной – тихий в конце левого крыла Вояжа уголочек на первом этаже, который ей удалось урвать, пока Смит с отцом бороздили талмуды про железнодорожные новшества. Она надеялась, что здесь ей удастся укрыться от их назойливых взглядов, что преследовали ее дважды в неделю на приемах и время от времени за приемами пищи. И больше, чем взгляд отца, ее раздражал взгляд серых глаз ее теперь уже, как она стала считать, номинального супруга. Она постоянно видела в этих серых хрусталях, переливающихся под дневным светом, или же свете, исходящем от свечей или камина, сожаление и жалкое раскаяние, от чего на душе становилось до чертиков тошно. Поэтому и дышать в дали от этих двух пар глаз было намного легче. - Клара? – Позвал отец, проходя в залу. - А я-то думала… - тяжело вздохнула она, взглянув на отца в синем бархатном сюртуке, понимая, что план побега не удался. Ей просто хотелось побыть в одиночестве… А эти двое словно ходили за ней по пятам. - Ты бы лучше перестала думать и взглянула на себя со стороны, – отозвался отец, присаживаясь рядом на стуле у инструмента. Она сидела ссутулившись, теребя кружево на белом в голубую крапинку платье, нервничая, раздражаясь из-за того, что ей снова не позволили уйти в свои мысли, съедающие ее капля за каплей. - Это ни к чему, – ответила она, опустив взгляд на свои руки, что нервно тряслись перебирая ткань пышной юбки. - Если бы ты видела, что видим мы с герцогом, ты бы так не говорила, – ухмыльнулся он, поджимая губы, сам не осознавая, что смотрит на дочь ласково. - И что вы видите? – Клара тоже не знала, как сейчас смотрел на нее ее отец: носки туфель казались ей куда любопытнее. - Потерянную тебя. Разбитую, совершенно одинокую, страдающую, – начал перечислять мужчина, - разбитую… - Чушь какая-то, – хмыкнула она, перебив мужчину. - Я в полном порядке. - Ты можешь сколько угодно говорить это мне, своему супругу и всем тем, с кем ты пересекаешься на приемах чуть ли ни каждый вечер, но в своих мыслях, тех, что постоянно вертятся у тебя в голове, которые уносят тебя прочь каждый раз, когда ты вот так убегаешь и прячешься, ты сама знаешь, что это не так. Ты знаешь, что ты не в порядке. – Он сделал паузу, думая, что дочь захочет что-то ответить, но в гостиной стояла глубокая тишина. – Клара, тебе удалось принять то, что произошло, но теперь надо смириться и перестать бунтовать, - он поднял руку, чтобы положить ей на плечо в сочувствующем жесте, но почему-то так и не смог ее коснуться, словно ему что-то помешало это сделать. И потому вернул руку на свое колено. А может надо было проявить капельку нежности?.. - Я в порядке, – с большим трудом, спустя паузу, длившуюся чуть дольше, чем следовало, выдавила она из себя эти три тяжелых слова. Он видел, как синие глаза ее стали глубже из-за подступивших слез. - Сложно, да? Когда не веришь в то, что говоришь? – Вот он, этот переломный момент. Он ее поймал. Он ее дожмет. - Перестаньте уже! – Она гневно вскочила на ноги. - Перестаньте постоянно напоминать мне о том, что я пережила! Оставьте меня в покое со своим смирением! Перестаньте строить из себя отца, которым Вы никогда мне не были! Не Вам говорить мне, что я должна делать или нет, как себя чувствовать, а как нет! Я просто хочу, чтобы все оставили меня в покое! – Голос ее сорвался. – Не хочу никого видеть, не хочу никого слышать, - тяжело дыша, едва слышно произносила девушка. – Я просто хочу побыть немного одна, неужели это так много? – Клара посмотрела на отца беспомощно, надеясь, что и он, и герцог, поймут наконец, что никто из них ей не нужен. Что единственное, что ей нужно – тишина и ее уже родное одиночество. Воздуха не хватало, а лицо все горело. Спустя мгновение она направилась к выходу из поместья. Нужно было остудиться. И весьма кстати, стоило ей оказаться в саду, начался дождь. Сначала маленький, а затем все сильнее и сильнее, пока наконец не превратился в почти монолитную серую стену. Но ей было все равно. Она все шла и шла мимо туй, высаженных в одну линию и стриженных одной сплошной стеной. Шла, шла, шла. Она промокла до нитки, но и не думала возвращаться домой, где два мужика так и ждали вновь бросить на нее якобы обеспокоенные взгляды. Внезапно она заплакала. Шла и плакала. И постепенно на душе становилось легче, спокойнее. Может отец прав, может действительно пришла пора смириться. Смириться с тем, что она ничего не сможет исправить, что всегда будет слышать его плач и просыпаться каждую ночь, в бессилии, не имея возможности его успокоить. Смириться с тем, что теперь между ней и Джоном большая пропасть, через которую сколько угодно возводить мост будет бессмысленно. Примириться с судьбой, принять удар. А сможет ли она? Если она не знала, то как могли знать они, те двое, что придумывали весь этот план разломать ее броню, ставшую непробиваемой за эти долгие месяцы, чтобы высвободить? Сколько прошло времени, как она бродила по саду заливаясь слезами, она понятия не имела. Но с каждым шагом, с каждой слезой, с каждой каплей дождя, что стекала по ее лицу, она чувствовала облегчение. Чувствовала будто вновь научилась дышать. И когда отец, которому о блуждающей под дождем Кларе сообщила прислуга, все-таки вышел из дома, чтобы завести ее внутрь, она была почти исцелена и не хотела заходить в тепло. Он обнял ее за плечи и, укрыв под зонтом, повел к дому, где прислуга забрала ее к камину, накрыв теплым полотенцем и угощая горячим шоколадом. А уже к вечеру у Клары поднялась температура. Это заметила Эмма, которая пришла переодеть ее к ужину. Клара сначала села за трюмо, вся растрепанная и раскрасневшаяся после прогулки под ливнем, готовая к тому, чтобы ей сделали прическу и привели в порядок, но как только прислуга дотронулась до ее волос, сказала, что неважно себя чувствует, хочет вернуться в кровать и обойдется сегодня без ужина. Джон пришел к ней сразу же, как Эмма доложила о просьбе жены. В свете свечей и камина, он заметил, как Клара, уже переодетая в ночную сорочку, крепко свернулась калачиком под теплым одеялом и была в бреду. Лоб ее покрылся испариной, щеки были красные, саму ее трясло и зубы стучали от озноба, и она жмурилась, потому что веки были непосильно тяжелые и она просто не могла открыть глаза. Она вся горела. - Эмма, срочно зови доктора, - Смит присел рядом с Кларой и осторожно дрожащими длинными пальцами убрал сырые каштановые волосы с ее раскрасневшихся от температуры щек. Служанка сразу же побежала выполнять приказ, оставив мужчину наедине с разболевшейся супругой. - Ну, что Вы с собой делаете, Клара? - Выдохнул он мягко, стирая с ее лба капельки пота своей большой рукой. Достал из верхнего кармана сюртука белоснежный платок, надушенный одеколоном, и провел по ее шее, охлаждая горячую кожу прохладной тканью. - Уходите, - едва слышно прошептала она, подтягивая одеяло еще ближе к лицу, пытаясь от него спрятаться. - Не-а, - покачал он головой, ухмыльнувшись (жаль она не видела), а затем вновь провел по ее лбу, вытирая опять проступившие капельки пота. И он остался рядом. В ожидании доктора, время шло медленно, поэтому он сидел рядом с женой и рассказывал ей историю про одно индейское племя в Новом свете, которое внезапным образом куда-то исчезло, не оставив после себя каких-либо следов, время от времени поглаживая Клару по сырым волосам. Спустя час или полтора вернулась Эмма и сообщила, что доктор Фостер находится у пациента в селении по соседству и прибудет, как только сможет. - Мы не можем столько ждать, - проговорил герцог и взглянул на Клару, что что-то бубнила себе под нос, едва ли не с головой скрывшись под одеялом. Минута замешательства, а затем: - Наберите ванную. Когда прислуга ушла выполнять его приказ, он вновь посмотрел на девушку, что лежала практически без сознания из-за жара, а затем прислушался к ней, пытаясь понять, что именно она говорит. - Он плачет, постоянно плачет. Он постоянно плачет в моих снах, Джон, - она сморщилась и из уголков ее глаз потекли слезы. Смит замер. Ком собрался в его горле, и он не знал, что ему делать. Клара была беспомощна и обращалась к нему, в надежде, что он ее исцелит. Но как он сможет это сделать? - Пусть он перестанет, - она вытащила руку из-под одеяла и крепко сжала его ладонь. Он едва ли не обжегся. - Пожалуйста, пусть перестанет. Сделай так, чтобы он перестал, - шептала она. Джон сел рядом с ней и обнял. - Все будет хорошо, Клара, Вы будете в порядке, он положил ее голову себе на колени, позволил ей почувствовать, что он рядом и готов ей помочь. Затем пришла Эмма и сказала, что ванна готова. Он встал со своего места, аккуратно раскрыл Клару, хоть она и сопротивлялась, крепко вцепившись в согревающую ее броню, а затем, взяв на руки, пошел к ванне и осторожно опустил в нее худое дрожащее тело. - Холодно, холодно, - шептала она ему на ухо, обвивая шею руками и крепко прижимаясь грудью к его груди. - Я знаю, но придется потерпеть, - сглотнул он: ее горячее дыхание обжигало чувствительную кожу, заставляя покрыться спину мурашками. Пришлось приложить немало усилий, чтобы отцепить ее от себя и усадить в холодную ванну как положено, но в конце-то концов у него получилось, и Джон нежно обливал ее лицо прохладной водой, поддерживая ее голову, ласково гладил горячие впалые щеки, а спустя какое-то время заметил, что дышать она стала легче и даже немного расслабилась. Когда температура немного спала, ее достали из воды – слабую, дрожащую, - переодели в сухую ночную робу и уложили в чистую постель. - Вам стало легче? - Спросил ее Джон, усевшись рядом. - Веки тяжелые, - слабо прошептала она. - Закройте глаза, отдохните, - он накрыл ее лоб своей рукой, ощущая ладонью горящую кожу. Без вопросов Клара послушалась, а спустя какое-то мгновение заснула. Смит же сидел рядом и следил за ее тяжелым горячим от высокой температуры дыханием. Проснулась Клара лишь под утро, когда приехал Доктор Форест. Он осмотрел девушку и пришел к выводу, что с Кларой не случилось ничего серьезного: «Просто простуда, вызванная прогулкой под дождем, эмоциональным истощением и дефицитом витаминов», если говорить словами врача. Он прописал парочку лекарств, а также постельный режим и потребление в еде полезных фруктов и овощей. Клара оставалась в постели еще две недели, из которой четырнадцать дней и ночей Смит был рядом. Он заботливо кормил ее супами, нарезал персики и приносил тарелки смородины и вишни. Он не отходил от нее по ночам, заботился о ней, сам менял постельное белье, читал ей по вечерам Лермонтова и рассказывал, что в романе «Герой нашего времени» Печорин носит в себе черты джентльмена начала девятнадцатого века, хоть Клара и не просила его этого делать. Но он упрямо продолжал. Клара была ему благодарна. В том числе и за то, что он ни разу не поднял вопрос о том, что между ними происходило эти долгие месяцы. Когда Клара полностью поправилось, пришло время отправится Джону в свое торговое плавание. Несмотря на все недосказанности и сложности между ними, помня их прошлую такую разлуку и те непредвиденные обстоятельства, которые заставили ее взглянуть на все иначе, она, все-таки переодевшись в серое платье и укутавшись в голубую накидку, вышла его проводить. - Пишите, герцог, обязательно пишите, - сказала она ему в спину, когда он уже направился к карете. Смит повернулся к ней и мягко улыбнулся, приподняв цилиндр.