«Город зажигает фонари, а в душе по-прежнему темно. Знаешь, разбиваются мечты, если рядом нету никого. И навстречу счастью сделать шаг Я ни разу так и не смогла. Слёзы по щекам — печальный знак. В этом мире я совсем одна…»
Дни пролетали мимо, как одна сплошная чёрно-белая кинолента. Как так получилось? Почему? Почему именно я и со мной? Куча вопросов, но из ответов — этот мир наглядно показывает фак. Врачи ставили капельницы, уколы, водили на обследования, но снова ощущения, будто это не я, не со мной, будто тело мне не принадлежит, а я наблюдаю за собой со стороны. И одновременно — нет. Я не чувствовала боли от препаратов, сходя с ума от мысли, что всё кончено. Перед глазами был тот пожар и обезображенное тело Сейджи на моих руках. Умом понимала, что священник — не жилец. Слёзы душили меня, внутри всё сжималось от страха перед неизвестностью. А голова готова была взорваться от всех тех мыслей, чувств и проблем, навалившихся на меня, как снежный ком. Почему я не предусмотрела? Где осеклась? Почему это случилось? Что случилось с Сейджи? Ведь он был нормальным! Почему я забыла о нём? Вампиры и мои проблемы — не оправдание. Я ведь не забыла про учёбу и работу! Вцепившись в волосы, я тихо застонала от боли. Хотелось от отчаяния биться головой об стену. Как? Ну как?! Ведь мы были с Сейджи близки! Как отец и дочь! Неужели, всё это было неправдой? Неужели в его сердце и мыслях я была и оставалась позором его семьи, грехом его сестры? Да почему? Я хотела навестить Сейджи, но в реанимацию не пускали, объясняя, что моё состояние сейчас не самое лучшее. Я просто хотела увидеть его, понять, услышать… Да я многое бы отдала за спокойный разговор с ним сейчас! Да за что? Скажите, за что?! Почему в каноне Юи не разгребала этих проблем, а я купаюсь в них? Сердце болело. Я хотела нормальной жизни. Худо-бедно добилась её с Сакамаки, так почему… почему я попёрлась к себе домой? Там теперь пепелище. Все беды и проблемы из-за меня! Сжавшись в комок, зажмурилась от боли. Вколите мне снотворное. Вколите, сделайте передоз, пожалуйста! Я не хочу, чтобы меня откачали! Я не хочу это всё проходить! Хватит! Почему попёрлась? Зачем? Так трудно было пожить без ответов или поискать их окольными путями? На что я, наивная, надеялась, когда ехала домой? Почему не подумала о последствиях? Почему не вспомнила, что Сейджи — охотник? Почему об этом позаботились Сакамаки? Получается, они знали, что он сошёл с ума? Больничная палата в бело-серых тонах напоминала клетку, но выбираться из неё не было желания. Райто, Аято, Рейджи, Субару — те, кто старался меня навещать часто, те, кто пытался достучаться в моменты буйства и истерики, к которой меня подводили собственные мысли. Почему я ещё не в смирительной рубашке и не в комнате с мягкими стенами — без понятия. Может, потому что у вампиров вдвоём хватало сил меня уложить? Вдвоём. Не по одному. Меня очень редко оставляли одну. Я даже не знаю, правильно это или нет, потому что, когда в один момент эмоции и переживания достигли своего апогея, во мне проснулась ярость.***
Я не знаю, когда это всё началось, но внутри проснулся… голод. Во мне проснулся голод, и как его утолить — не имела ни малейшего понятия. Капельницы с физраствором не помогали, больничная еда была безвкусной (в больницах она такая не всегда, хотя, чувствуя голод, я пыталась есть её. До тошноты, рвоты и новой порции слёз). Даже любимое клубничное желе вызывало желание уползти в сторону белого друга. Вместе с голодом проснулось раздражение. На людей, назойливый медперсонал, на яркий свет, на кварцевые лампы, на шум, шаги, шуршание пакетов, росчерк пишущей ручки по бумаге, звуки льющейся воды и многое-многое другое! Всё это вызывало раздражение и желание закрыть уши. Беруши тоже не помогали. Сквозь них я также отчётливо продолжала слышать голоса и шаги. И вместе с этим проснулась ярость. Она, казалось, стала моей кровью. Текла по венам, копилась в сердце, оседала крупицами мыслей в воспалённом мозгу. Поэтому, когда всё случилось, я оказалась в полнейшей растерянности. А все события проходили мимо моих широко распахнувшихся глаз, как испуганные мотыльки в хаотичном полёте. И, к своему ужасу, я пялилась на окровавленные ладони… Вот я сижу на кровати, мрачно глядя на поднос с супом и чаем и думая над тем, куда бы это всё вылить, чтобы мне на мозг потом Сакамаки не наседали. Это были редкие часы, когда они не приходили и оставляли меня в покое, что безумно радовало, хотя где-то в глубине души — жутко пугало. Не знаю почему. Наверное, я уже слишком избалована их вниманием и попросту с жиру бешусь. — Комори-чан, снова ты к еде не прикоснулась. Твои братья за тебя переживают, — вошедшая медсестра посмотрела на поднос и неодобрительно покачала головой. От её осуждения в голове что-то начало перемыкать. Это, как у старых часов шестерёнки всё пытаются сделать ход, но что-то мешает. — Ты уже несколько недель к еде не притрагиваешься, лежишь под капельницами. Так нельзя, — девушка со вздохом подошла ко мне, а я вцепилась в железное основание койки. Дыша через раз, отчаянно гнала от себя мысли на тему того, как задрал меня этот мир, все трагедии, в центре которых оказываюсь, что мне всё это осточертело, что хочу обычную жизнь среднестатистической школьницы, что хочу приходить домой, где меня встречает моя живая семья, пусть тут это — Сейджи, что мне не надо думать о том, как пережить грядущий день, не умерев от потери крови, остановки сердца или того, что кому-то дорогу перешла. Я хочу быть нормальной, полноценной, живой, плакать от счастья, не бояться влюбляться, с наслаждением вслушиваться в стук сердца того, в кого влюблюсь, ощущать вкус еды и верещать «Остро!» после васаби. Вот, что я хочу! А не слышать осуждение тогда, когда оно нахрен мне не сдалось, когда аппетита нет, а еда вызывает рвотные позывы, которые уже инъекции противорвотных препаратов не в силах остановить. Я хочу быть живой и здоровой, свободной и счастливой. Я не хочу выслушивать то, что всем должна, дети в Африке голодают, а я, тварь такая, не ем больничную еду, заставляю «родственников» волноваться. Господи! Заткнись! Заткнись! Заткнись! — ЗАТКНИСЬ! — в бешенстве рявкнула я после фразы, что мужчинам не нравятся анорексички. Твоего ебучего мнения не спрашивала! Пластиковый поднос с глухим стуком упал на пол, его содержимое разлетелось по кафелю, а я прижала эту дуру к стене. От неожиданности она замолчала, вытаращившись в шоке на меня. Резко отвернув её голову и закрыв ладонью в рот, вцепилась в шею. Медсестра начала вырываться и пытаться кричать, укусить меня за пальцы, но я напирала, вгрызаясь в её плоть, как голодный и озверевший монстр. Ошмётки кожи попадали в рот, но вместе с хлынувшей кровью это не казалось критичным. Наоборот: я получала удовольствие от происходящего. Тело в моих объятиях слабело, девушка уже не вырывалась, не стонала, только тихо хрипела, закатив глаза к потолку, по её щекам скатывались слёзы. Её сердце издавало последние глухие трепетания, в то время, как моё наполнялось её жизнью, и стучало так громко, что набатом отбивало в ушах. И одновременно с этим стонала я от чувства облегчения и насыщения. Монстр внутри мурлыкал от счастья, от того, что тёплая, живая кровь орошает рот, горло, расходится по телу, возвращая мне силы, здоровье и ясность рассудка. Я опомнилась только тогда, когда не услышала ни её пульса, ни дыхания, ни стука сердца. С ужасом расцепила челюсти и отпустила медсестру, в полном шоке, на дрожащих ногах отойдя от неё. Обескровленное тело рухнуло на пол, туда же, где были поднос и больничная еда. Шея выглядела так, словно в неё вцепился зверь и попросту разорвал. Белая форма была испачкана в крови. На полу небольшая лужа крови. Я выдохнула, с ужасом пялясь на неё. В голове звенело, и я развернулась, чтобы поискать телефон, но уставилась на себя в зеркало. Из отражающей поверхности смотрела перепуганная насмерть девушка. Её лицо, волосы, руки, больничная одежда были в крови. Гранатовые глаза распахнуты от ужаса. Но вместе со всем этим теперь на меня не смотрела анорексичка, которая «по доброй воле» отказалась от еды, даже волосам вернулся прежний объём, учитывая то, что голову не мыла дня три. Я коснулась окровавленных губ руками, а языком нащупала острые клыки. Реальность взорвалась миллионом острых осколков, и я готова была закричать от страха и боли. Упав на колени и сжав себя руками, я пыталась успокоиться, но выходило откровенно плохо. Меня больше не тошнило и не рвало, но от мысли «ЧТО Я НАТВОРИЛА?!» хотелось вызвать рвоту. Но даже классический приём — два пальца в рот и надавить на корень языка, — ничего не принёс. Только желчь и слюну. Тяжело дыша после недавних рвотных спазмов, боялась посмотреть в сторону трупа. Что? Что… Как? Когда? Кто я? Когда меня обратили? Кто это сделал? Почему не сказали? Почему скрывали? Пазлы, точно витражные стёкла, собирались в одну картину, от которой я тихо завыла. Я не могла есть обычную еду, потому что в организме начались необратимые изменения. Многие растительные продукты вызывали у меня отвращение и рвоту, мясные — преимущественно свежие — были удобоваримы какое-то время. Вспышки агрессии, необоснованная ярость, желание вцепиться кому-то в шею… Не верю… Плеча коснулась чья-то ладонь, и я вздрогнула, в ужасе уставившись на… Коу. Парень присел около меня на одно колено, но выглядел таким обескураженным, что я не сдержалась и улыбнулась. Из глаз хлынули слёзы, и истерика накрыла меня новой волной. Вампир обнял меня, и я завыла раненым зверем ему в чёрную футболку. — Всё будет хорошо, Юи, — услышала я его голос сквозь свои рыдания, прежде чем мир погрузился в темноту.***
Приходить в себя было болезненно-тяжело. Голова чугунная, а виски сдавливало, будто железным обручем. Но при этом не было ощущения ледяного тошнотворного кома в желудке и мысли о том, что стоит только сесть, и меня потянет в туалет далеко не по привычным действиям. Выдох больше напоминал болезненный, хриплый стон. От него же я разлепила глаза, понимая, что лежу на чём-то в меру мягком, укрытая покрывалом, а не больничным одеялом. Запахи тоже отличались от больничных. Не было уже привычных ароматов препаратов, хлорки, кварцевой лампы, запахов болезней, мочи и прочих продуктов жизнедеятельности (я не спорю, что это всё убиралось, но мой нюх улавливал и это. Но тогда всё свалила на простуду). Наоборот, пахло книгами, чернилами, мужским одеколоном — нескольких видов, — мужскими гелями для душа, где преимущественно были хвойно-апельсиновые, а ещё после прибавился «Океанский бриз». Выдохнув, я перевернулась с одного бока на другой, отмечая, что за зашторенными окнами виднеется полоска багряного заката. В голове была сплошная каша. Не хотелось соображать. И думать тоже. Но в голове упрямо поднимался закономерный вопрос «Где я?», потому что не узнавала привычную библиотеку Сакамаки или свою комнату у них дома. Наоборот, интерьер этой библиотеки здорово отличался от уже привычного. Тут сошлись стили нынешних времён и прошлых столетий. Винтовые лестницы, подсвечники, многочисленные полки с книгами. Те, что были поближе к дивану и за что цеплялись глаза, я смогла прочитать. Дюма «Три мушкетёра», Толстой «Война и мир», Толкин «Властелин колец» и ещё какие-то. Глаза заслезились, и пришлось прекратить напрягать зрение. Тишина и спокойствие отчасти нервировали, но в тоже время давно я не лежала просто так… Давно не было этого спокойствия внутри. И теперь я боялась, что это скоро рухнет. В моей жизни ничего не бывает просто так. Мысли текли вяло, не хотели собираться в единые цепочки. Не было ни сил, ни желания вспоминать, как я тут оказалась, что произошло и прочее. Хотелось лежать и кайфовать. Даже книг пока не надо, потому что я буду тупо пялить на одну строчку и всё. Я закрыла глаза, не ощущая ни тепла, ни холода. Просто одно желание — провалиться в забытье. Когда снова открыла глаза, верхний свет в библиотеке был включен, а возле меня сидел Коу. Возле изголовья стоял бледный юноша в бордовом берете, с лейкопластырем на щеке, в школьном пиджаке и перебинтованными руками и шеей. Его серо-фиолетовые глаза смотрели на меня не то с шоком, не то с каким-то трепетом, отчего мне сразу же стало неловко. Ничего не понимая, я опёрлась руками об обивку и присела, глядя на Коу. Парень радостно улыбался мне. — Что? — не выдержала я его улыбки и взгляда, и тут же охнула, когда поп-звезда кинулась на меня с объятиями. — Да я до слёз счастлив, что ты очнулась, Юи! — объятия не были удушающими, и я спокойно выдохнула, позволив ему обниматься. Возле зашторенного окна стоял Юма. Он встретил мой взгляд с нахальной ухмылкой и дерзким прищуром. Чувствую, с ним-то я намучаюсь… Но холод меня пробил, когда нашла Муками Руки, сидящего в кресле с книгой в руках. Его ледяной взгляд обжигал, пусть он молчал, но от него исходили волны презрения ко мне. Своих братьев он любил, но сейчас с таким неодобрением смотрел на то, как Коу обнимает меня, что волей-неволей становилось жутко. Ощущения такие, будто за спиной захлопнулась ловушка. — Коу, прекращай разводить сырость! — Юма раздвинул шторы, впуская в помещение свет уходящего дневного светила. Сколько я проспала? Свет ударил по глазам, от чего я зажмурилась ненадолго и тихо шикнула от рези в глазах, уткнувшись лбом в плечо парня. Его плечи, как назло, вздрагивали. Он, что, серьёзно разревелся? Нет, я всё понимаю. Творческие личности — это создания с тонкой душевной организацией, хрустальной душой… так, ладно, проехали. — Коу, где твои манеры? Ева — наша гостья. Невежливо рыдать у неё на груди, — прохладный, но вежливый тон старшего брата ненадолго отрезвил среднего Муками. Парень тихо прошептал мне на ухо, чтобы я не волновалась, мол, Руки-кун всегда такой строгий, и это нормально. Ага, охотно верю. Но мне совсем не по себе от его взгляда. Азуса завалился мне под бок, обняв со спины, отчего я оторопела. — Ева… Я так счастлив, что… встретился с… тобой, — сказать, что я охренела — нагло соврать. Я очень сильно охренела. Мало того, слова были сказаны также на ухо, приглушённым голосом. — И прикоснулся… к тебе. Ты ведь… теперь с… нами? От такого вопроса я выпала. Не в астрал, конечно, но выпала, не до конца осознавая, что произошло, происходит и какими проблемами мне это грозит. Было крайне не смешно. Если до этого спокойствие ещё как-то слабо махало рукой, то сейчас его присутствием и не пахло. — Азуса, не пугай нашу гостью. Отпусти её, а то она неправильно тебя поняла, — Руки вздохнул, встав с кресла, и его младший брат послушно отпустил меня. Не зная, в какую сторону двигаться, я вжалась в спинку дивана, прижав покрывало к себе под видом, что немного замёрзла. — Прошу прощения, что не представились, Ева. Меня зовут Муками Руки, — господи, боже мой, да вы в представлении уже не нуждаетесь! Вот что я хочу: свалить отсюда. И даже к Сакамаки не возвращаться. Документы как-нибудь сделаю. — Коу и Юма тебе уже знакомы, — поп-идол светился от радости, в то время как Юма всем своим видом выражал скуку и желание свалить. Досвидули. Не держу. — Слева от тебя — Муками, Азуса, — ну, прям, как «слева сидит страх». Я выдохнула, глядя на Руки и ещё не до конца понимая, во что в этот раз влипла. — Приятно познакомиться… — Можешь не представляться! О тебе все уши Коу прожужжал! — с раздражением фыркнул Юма, сложив руки на груди. Прикрыв глаза и сосчитав десятками до тысячи, пропустила слова здоровяка о том, что не успели познакомиться, а я уже кучу проблем несу. Коу и Юма начали тихо-мирно переругиваться, пока не пресёк это Руки. Одним, мать его, взглядом. Охренеть. — Ну, хорошо, — я потёрла виски перед тем, как окунуться в ледяной омут реальности с головой. — А теперь можно получить объяснение на тему того, где я, почему не в больнице и что вообще происходит. На Юму даже не смотрела. Выглядел он так, будто я оскорбила его святую святых, Коу перестал улыбаться, напряжённо посмотрев на старшего брата. Азуса словно исчез, но его тихое дыхание я слышала рядом с собой, и это жутко нервировало. Я, конечно, привыкла к вампирам в своей жизни, но… — Ты ничего не помнишь? — роль капитана Очевидности взял на себя мой блондинистый друг. — В больнице, ты… — Выпила досуха медсестру, — флегматично отрубил Руки, в отличие от Коу не жалея моей психики. Собственно говоря, я сама требовала ответов. Закрыв глаза и сглотнув, попыталась заново научиться дышать. Значит, мне это не приснилось. Значит, я действительно накинулась на ту девушку. Горло полоснуло болью, и пришлось снова сглотнуть, чтобы не чувствовать ни боли, ни запаха металла во рту. — Судя по твоей реакции, Сакамаки долго и упорно скрывали от тебя твоё же обращение, Ева. Разве это не предательство? Я вздрогнула от его вопроса, как от удара кнута по обнажённой спине. — Вместо того, чтобы помочь принять тебе твою новую сущность, научить пить кровь и показать, каково это — быть вампиром, — они скрывали всё от тебя, пичкали едой, равнодушно наблюдая, как тебя выворачивает от человеческой пищи, как тебя скручивает от боли из-за изменений в организме, — у Муками в руках была только книга, но слова, холодные, как лёд, били по моему воспалённому сознанию очень хлёстко, чётко и болезненно. Хотелось снова взвыть раненым зверем, но Коу обнял меня и погладил успокаивающе по голове. А выступившие слёзы под фырканье Юмы стёр Азуса. Правда, вместо того, чтобы стряхнуть их с ладони, он отправил пальцы в рот. Не понимаю я этих фетишистов… — Что, собственно говоря, можно было ожидать от Чистокровных? Для них обращённые — лишь игрушки, за чьей агонией им приятно наблюдать, — Руки сделал несколько шагов ко мне, продолжая всё также возвышаться, глядя с снисхождением сверху вниз. Я выдохнула, пытаясь усмирить бурю внутри. Я не верила его словам. Не хотела верить, но… Почему? Почему они всё скрывали? Даже Аято! Аято, которому я доверяла больше всех… Почему? — Ева, мы пришли за тобой, потому что хотим помочь пережить всё это, — глава семьи наклонился ко мне, чтобы глаза оказались на одном уровне. — Ведь я и мои братья когда-то давно были на твоём месте. Мы понимаем твои чувства, твою боль и желание отомстить, — следующую прозрачную каплю небрежным, но всё-таки нежным жестом смахнул уже Руки. А я пыталась дышать, вспоминая, что Муками когда-то были людьми, брошенными на произвол судьбы. Выброшенные на улицу и познавшие жестокость не только той самой улицы, но и детдома. Отомстить? Кому? Всё, чего я хотела, чтобы меня оставили в покое, чтобы я поняла, что происходит со мной. — И в больнице они пичкали тебя лекарствами, чтобы намеренно замедлить процесс обращения, — со злостью выдохнул Коу, не отпуская меня. — Вот это — чистый садизм. Сам процесс обращения — далеко не удовольствие, так они намеренно продлевали твою агонию. Я никого не хочу видеть. Никого. Я хочу всё обдумать в тишине и покое. Не может же всё быть так, да? Не может… Я думала, что после Корделии мы как-то стали ближе. Неужели я так наивна была всё это время? Тогда зачем Рейджи реанимировал меня? Тогда почему Аято хотел увидеть меня, но прятался за дверьми, зная, что моя психика не вывозит его присутствие? Почему всё так? Почему? На фоне всего я стала понимать, что искренними в своих намерениях были только Шу и Канато. Для Шу я была разменной монетой за шанс вновь увидеть узнавание в глазах друга и обнять его без возможности получить в челюсть. Для Канато — лишь внешняя красота для его коллекции мёртвых кукольных невест. Даже Субару… Тогда зачем он мне отдал кинжал матери? К чему ВСЁ это было? — В этой войне ты одна не выстоишь, — Руки выпрямился, протянув мне ладонь. — Присоединишься к нам, Комори Юи? В войне?.. Я была слишком разбита и подавлена, чтобы продолжать свой допрос. Всё, чего я теперь хотела — покоя. — Я хочу остаться одна, — мой голос оказался очень тихим и глухим. — Да или Нет, свинка?! Хватит перед этой девкой расшаркиваться, Руки! — Юма вспылил, подлетая к нам, чтобы схватить меня за ворот кофты. То, что я уже не в больничной одежде, заметила только сейчас. Глава семьи остановил руку вампира, покачав головой, а после посмотрел на меня. — Что бы ты не решила, мы на твоей стороне. Ведь мы прошли такой же ад, что и ты, Ева. При всём желании, мне показалось, что он что-то недоговаривает. Но об этом я не хотела думать, упав головой на подушку. Библиотека опустела вмиг, а я провалилась в беспокойный сон.