Дети всей Земли, если б ваши сны, Мир наш изменить смогли. Жили, что б не врозь, Небо что б без слез, в мире без войны. Предательства и вины, Мы все изменить должны, должны…
Припев пели всей командой, а дети за нашими спинами начали бегать и играть, весело смеясь и прячась за нами, делая вид, что обиделись. Главное, что маленькие подгруппы успевали за нами и отыгрывали эти сцены веселья и грусти, доверия и предательства. На видео дети старались достучаться до взрослых, дёргая и спрашивая, терпя равнодушие сквозь слёзы. И было показано, как некоторые взрослые начинали «просыпаться», скидывая маску равнодушия. Взрослые на кадрах, кстати, — воспитатели детского дома и учителя академии. — Если будем мы в светлое верить, Станет в мире немножко добрее, — Коу с улыбкой вышел вперёд, будто собирался обнять весь мир, несмотря на все страдания. Я спряталась за ним, старательно гоня мысль о том, что по нему плачет «Оскар». — Мы не будем жалеть со слезами, Будут в дома папы и мамы, И все дети счастливее станут чуть-чуть, — эти строчки пропели Минако, Лили и София. Последняя была с Украины и, несмотря на ушиб головы и бинт с обработками (видимо, был далеко не ушиб, но врачи и девочка не спешили разглашать диагноз), она всё равно согласилась выступить. На их последней строчке мы с Коу взяли на руки белокурую девочку, целуя в щёчки. Словно родители своего ребёнка. Боюсь представить, как мы со стороны выглядим…Люди всей Земли, будь те же детьми, Что б мир изменить смогли. Жили что б не врозь, Небо что б без слез, в мире без войны Предательства и вины, Мы все изменить должны, должны.
Теперь голос нашей толпы был слышен громче и отчётливее. Решительнее. На кадрах за спиной дети вытаскивали взрослых играть, читать, петь вместе, подростки, которых изображали мы с Коу, мирились в кругу знакомых, а Рамия оказалась на свободе, обнимаясь с мальчиком, коим был Зак. Многие герои в клипе обретали своё счастье, уходя из больниц счастливыми, обмениваясь номерами и обещая что-то друг другу. Из всей этой толпы я вышла вперёд, беря за руку Софию. Девочка, почти девушка, до боли напоминала мне мою старую бывшую подругу внешне. Бледная, с косой чёрных волос, с серыми глазами. И первый куплет на украинском начала она под резкое затишье группы: — Люди на Землі, будьте же дітьми, Щоб світ змінити теж змогли. Так как выступали на сцене под открытым небом, на нас подул ветер, и я выдохнула, когда тот отбросил мои локоны в сторону. На сцене особо за причёской не последишь. В руках я держала ночник в виде ангела и продолжила петь вслед за украинкой: — Жили разом скрізь, Небо щоб без сліз, в світі без війни. Следующий куплет был на английском, поэтому я выкинула одну руку вверх, её перехватил Коу и под танцевальное движение «лодочка», убрал меня за спину. Незаметно я уткнулась ему в спину, после чего ушла в массовку. Потому что английский у меня хромал на обе ноги… — People on the Earth, keep your souls unclosed Change the world i`m begging please Hide away your fears, Skies without a tears, living lasting peace. На английском пели те, кто знал язык. А это были Коу, его друзья, несколько украинцев и украинок. Их хор был бесподобен, а на кадрах были все мы — и дети, и взрослые, и подростки. Все лежали на траве под солнцем и ветром и улыбались, махая в камеру.Без страха и без вины, Мы все изменить должны.
Последние две строчки пели также хором уже всей группой, после чего плавно замолкли, позволив Софии с мальчиком на её руках закончить песню: — Этот мир без войны… Замолчали все. Мы склонились перед публикой в поклоне. Тишина была странной… Работала техника, было слышно шелест ветра и щелчки камер. Я выпрямилась первой и услышала первые хлопки. Аплодировать начал мужчина в бежевом брючном костюме и в алой рубашке. Светло-русые волосы были собраны в конский хвост. Глядя на него, я выдохнула со свистом. Это был Рейнхард. И, несмотря на русые волосы, тёплые карие глаза, я знала, кто стоит за маской. За ним потянулись аплодировать остальные. А потом началось… Крики, цветы, фанатки теперь старались забраться на сцену к Коу, Муками прятался за моей спиной (очень смешно, оборжёшься), к нам выходили учителя и воспитатели. Я старательно улыбалась, когда София тронула меня за плечо и указала на край сцены. Делать было нечего, поэтому подошла туда и получила в руки букет белых роз. Символично в плане того, что в центре была одна алая роза. За пышным букетом стоял Карлхайнц в своём обличии. Сердце грохотало. Я вспомнила. Не ошиблась. Это точно он! — Прекрасная работа, Юи-чан. Букет моей признательности, — мужчина улыбнулся, а я молча взяла цветы. В голове всё помутилось. — Благодарю. — Однако, этот мир всё равно заслуживает смерти, как бы ты ни старалась его изменить, — карие глаза стали золотистыми. Я выпрямилась, опуская букет. Красота не трогала меня. И я люблю полевые цветы. — Любой мир, даже не идеальный, заслуживает жизни. Шанс есть у всех. Советую вспомнить греческую мифологию, где Афродита говорит о том, что любви достойны все. Как и жизни. Всего хорошего, — развернувшись, я пошла к ребятам в гущу событий. — Однажды мы вернёмся к этому разговору, — прозвучали эти слова наяву или у меня в голове — хороший вопрос, потому что, когда я обернулась, моего собеседника не было на месте. Оказавшись в родной толпе и в объятиях Коу, я почувствовала, как по щекам бегут слёзы. Несмотря на всю суматоху после выступления, этот разговор надолго засел в моей памяти.***
Хоть каникулы были недолгими, мне предстояло пройти обследование перед учёбой. Но было ещё два важных дела. Потому что потом будет некогда. Первым делом мне надо было навестить могилу Сирахамы Киры. Брата Моммо и предмета моей первой влюблённости. Пусть это прозвучит малодушно и жестоко, но я долгое время не могла открыть то письмо, что передала подруга в торговом центре. Я будто подсознательно чувствовала, что в белом конверте будет ожидать удар. И не ошиблась. Правда, принять этот удар я смогла спокойно, без истерик.«Привет, Юи-чан. Если честно, такое говорят в глаза, но я оказался слишком большим трусом. Прости. Помнишь наш последний день вместе? Я тогда резко собрался и уехал, сказав, что-то про проблемы в университете. На самом деле в тот день пришли результаты гистологического исследования. Я уже полгода лечусь от онкологии. У меня лейкемия, и уже неизлечимая. Злокачественная форма. Тогда я стоял на ногах, иногда жалуясь на боль в разных частях тела. Если честно, время, проведённое с тобой и девчонками, было самым светлым в моей жизни. Косплей сюда тоже относится, кстати. В тот день я хотел многое тебе сказать, рассказать, но ты была такой счастливой, что у меня не хватило духу сломать твой мир. Надеюсь, это письмо ты читаешь и знаешь точно, что тебя есть, кому обнять. Когда это письмо окажется в твоих руках, меня уже не будет здесь. На звонки и сообщения не смогу ответить, прости. Да, я знаю, как ты бесишься, когда я молчу в трубку. Надеюсь, что ты счастлива. Единственное моё желание, Юи-чан, посади цветы на моей могиле. Желаю счастья здесь и сейчас.»
Вытерев слёзы рукавом кофты, я ещё раз прочла письмо. В конверте была записка от Моммо. Там были дата смерти и место, где находится могила. Корни и семена я планировала взять дома, потому что второе дело — съездить домой и поговорить с Сейджи. Всё-таки мне надо было знать, какого хрена, зная, что меня ждёт пиздец, ни к чему не подготовил. Охотник на вампиров хренов! О его второй работе и нескольких фактах личной жизни я узнала из того чёрного дневника. Им-то и планировала влепить опекуну по самое не хочу. То, что моя мать — его младшая сестра-монахиня, которая «совершила грех и понесла», я как-то вынесла… а остальное… Какое счастье, что изучением этой вещицы я занималась между репетициями, под боком у спящего Аято, иначе разгром был бы обеспечен. А так я научилась держать ярость в руках. Имя моей матери даже не упоминалось. Да уж. Не думала я, что буду, как детдомовцы, искать свои корни. Ой, не думала… А оказавшись на их месте, хлебнула всего. Вплоть до ярости и отвращения. Но, если они рождались ненужные родителям (как бы это ни звучало обидно), то меня родили с целью винтика в одном большом плане. И сердце демона мне пересадили, и к вампирам пнули… Я молча собирала рюкзак. Вещи на первое время, деньги, документы, лекарства, которые наказал Сакамаки пить. Чемодан в больницу собран (там больше книг и вещей для рукоделия, чем одежды, но Рейджи знать не обязательно). У меня на всё дело дня два. В дверь постучались чисто для приличия, а после с пинка открыли. Аято стоял в полной боевой готовности — чёрная олимпийка, кепка, солнцезащитные очки, джинсы и рюкзак за спиной. — А ты куда? — прикид парня был неплох. Под меня, если честно. Только у меня была бордовая джинсовка. — С тобой. И это не обсуждается! А я надеялась провести время в одиночестве и понять, что со мной происходит. И от Аято здесь не отвяжешься. Вздохнув, я кивнула и махнула рукой. Нас никто не провожал. Разве что возле дверей из замка обнаружили Райто. Подмигнув мне, парень попытался обнять, но впечатался в Аято. Низкий рост — преимущество в делах… сердечных. Кхм. Да, точно. — Надеюсь, ты вернёшься с желанием проводить со мной жаркие ночи, стервочка, — ухмыляясь, он закрыл от багреющего на глазах Аято наши лица шляпой. — Ты так хочешь повторения с паяльником, Райто? — за кадром резко подавились. А я томным голосом громко прошептала. — Не забудь про презервативы и вазелин. Аято пришлось в темпе вальса выпинывать из дома, пока Райто ошарашено хватал ртом воздух. Беззвучно хохоча, парень шёл рядом со мной под ручку и требовал объяснения всему, что услышал. Пришлось ему рассказать, как незадолго до выступления его брат полез ко мне целоваться, а у меня в руках был раскалённый паяльник. Он-то и прилетел по заднице вампира. — Кажется, паяльник можно смело записывать в орудие пыток. Испытаю на Райто. — Делать тебе нечего, Аято? За болтовнёй мы доехали до торгового центра «Сакура», в котором я любила гулять с девчонками. Отсюда я могла уже лучше сориентироваться с дорогой. Найдя нужный маршрут, пошла в сторону остановки. — Странно, что ты не боишься ехать ко мне домой, — заметила я, косо поглядывая на вампира. Тот пожал плечами. Глаза не было видно за очками. — Судя по тебе, вопросов накопилось достаточно. Ответить на них может Сейджи Комори. Поэтому Рейджи отпустил тебя домой. В электричке народу было немного. В район, в котором я жила, мало кто ездит. Школа-пансионат при церкви. Ничего особенного. — И что теперь будет? — я положила голову на колени парню, хмуро глядя на него. Мы казались чужими среди серых цветов транспорта. — Рихтер мёртв. Корделия… в спячке. Тут я ещё подумаю, как сделать так, чтобы она меня не побеспокоила. А остальное? Вампир молча смотрел в прострацию, гладя меня по волосам. Картина нарисовывалась далеко не радужной, и он это прекрасно понимал. Что творилось в его голове — не понимала я. А также не представляла, как начну тяжёлый разговор с человеком, который был мне опекуном, а для настоящей Юи — отцом всю её сознательную жизнь. С каждой станцией я сжималась от ожидания и предчувствия какого-то взрыва.***
— Другой конец Токио, а ощущение, что попал в джунгли, — отмахиваясь от паутины, в которую случайно угодил, Аято шёл и ворчал. Станцию прошли, и сейчас брели по пригороду. А я, помня короткую дорогу к дому, повела через лес-парк. Если я тропинки помнила и не врезалась, куда попало, то Аято напоминал дошкольника на прогулке. Нервы у меня потихоньку сдавали. — У вас лес тоже не берег возле моря, — парировала я, припомнив, как бежала по нему и что потом было. Приятного мало. — Зато он протоптан нами! — Угу. Я заметила. Переругиваясь, мы дошли до улицы, где располагался дом, в котором я жила год. Он не изменился, оставаясь всё таким же двухэтажным домом в светлых тонах с тюлевыми занавесками по ту сторону. Сердце ёкнуло. Я вспоминала, как порой радостная или грустная ходила здесь, сидела подолгу в огороде, читала на улице, разложившись на покрывале, как нагоняла знания в самом начале и училась писать на японском… Это место — мой дом, моя первая точка, пристанище, где было хорошо и уютно. Как я не хотела уезжать, зная, что меня ждут вампиры… И сейчас на месте, где я была счастлива, я стояла с вампиром. Но уже не как узница, а — кто? Узница, бастард, сестра или девушка? Друг? Кто я теперь? — Пошли, — махнув рукой, я почти бегом оказалась у двери и постучалась. — Папа, я дома! — меня снова накрыли воспоминания, как я с этой фразой возвращалась домой. Дверь была заперта. — Наверное, он в церкви. Молча обойдя дом и перепрыгнув забор, с облегчением развалилась на крыльце. Аято рассматривал место, где я жила и росла. — А я думал, что ты жила в келье. — А я думала, что вампиры спят в гробу, умирают от лучей ультрафиолета и боятся чеснока, — не стала оперировать травами из других произведений. Хватило того, что на всё это парень фыркнул. Несколько часов пролетели незаметно. Аято расспрашивал об этом месте и моём детстве, а я рассказывала, что помнила и знала. В итоге ближе к вечеру с другой стороны дома послышался шум ключей. Дождавшись, когда папа зайдёт в дом, я снова постучалась, но уже из внутреннего двора. — Пап? Дверь тихонько приоткрылась, и за ней я увидела Сейджи. В чёрной сутане, с седыми волосами и кругами под глазами он больше напоминал зомби, чем человека. Увидев меня, мужчина чуть не схватился за сердце, воскликнув: — Ты жива?! Переведя взгляд за спину, охотник испустил не то рык, не то свист и исчез в коридоре дома. Только сейчас я заметила, что дома было темно. Несло пылью, сладковатой плесенью и затхлостью. Я в ужасе стояла на пороге и не верила своему носу, а после глазам. Мне не требовалось искать рубильник — глаза прекрасно видели в темноте. Я бросилась за отцом, отмечая все изменения. На кухне бардак и горы немытой посуды, мусора и испорченных продуктов, вещи валялись везде. О некоторые я даже запиналась. Какие-то были порваны в хлам и в крови. Ничего не понимая, я ворвалась в кабинет Сейджи и оступилась из-за вешалки под ногами. Это спасло мне жизнь — надо мной прогремел выстрел. Отец Комори стоял с пистолетом в руке, и судя по решительности в его глазах… Мне пиздец. Второго промаха не будет. — Пап? — ну, по идее «дядя», но острить сейчас не время! — Ты чего? Это же я — Юи, — мой голос дрогнул. Я не такой беседы ожидала. Чего угодно, но не пулю в лоб! — У меня нет дочери. Она умерла несколько месяцев назад, демон, — с этими словами он снова выстрелил. Из-под удара меня вытащил Аято, выталкивая в коридор и уклоняясь в сторону. Посмотрев на парня и увидев в его руках аналогичный пистолет, выдохнула. Он… он всё знал! Чёрт подери! Выстрелы прекратились, и послышались шаги. Рывок, и Аято выстрелил в кабинет. Рывок, и мы бежим по коридору к лестнице. Выстрелы застали на лестнице. Мне он нужен живой. Живой! Оттолкнув Аято, я рванула вперёд. Внутри была каша. Мне нужны были ответы, и Сейджи ответит за всё! — Папа, очнись! Это я! — ещё одна провальная попытка, и я получила удар коленом в живот. Тут же попыталась выбить пистолет, но смогла лишь вцепиться в запястье, чтобы выбить оружие из рук. Шипение и проклятия посыпались в мою сторону, а я смотрела ему в глаза. Безумие. Он не узнавал меня. — Папочка, это же я — Юи, — ещё попытка, но мы оба упали и покатились вниз по лестнице. В этой кутерьме прозвенел выстрел, и бок обожгло болью. Зарычав, я вцепилась в плечи Сейджи, а после заблокировала руки. — Папа! — Уйди! — Не лги! Ты с самого начала знал, кто я, и от кого родила моя мать! — всё, что плескалось внутри, вырвалось криком. Священник замер, широко распахнув глаза. — Ты всё знал! И даже когда появился Рихтер с донорским сердцем, ты принял его предложение! Почему?! Ты знал, что церковь однажды отдаст меня Сакамаки, так почему позору твоей семьи ты не дал умереть до операции? Почему?! У него были причины убить меня «до»: позор сестры, церкви, семьи, связь с вампиром, тем, чей род семья Комори истребляла столетиями, гибрид непонятного рода, неизвестно — станет человеком или вампиром, но, судя по Юи — она была невинным человеком, как и я в самом начале. А сейчас даже я сама не знала ответа — кто я. Человек? Вампир? Или ещё кто-то? Сейджи резко сбросил меня с себя, доставая из рукава серебряный нож. Из моего горла вырвалось шипение. Кинжал Субару нашёл своё место на креплении в ножнах под рукавом кофты. — Ты ещё можешь держать серебро, но это ненадолго, — мрачно оповестил охотник, метнув в меня ножик. Выстрел, и лезвие упало с другой стороны. В дверях на кухню стоял Аято, нацелившись на Комори. — Хорошо, что меня предупредили, что ты выжил из ума, старик. Смех Сейджи стал полной неожиданностью, а его рывок ко мне вполне ожидаем. Полоснув кинжалом по руке, я отскочила. Становиться щитом не планировала. Серия выстрелов и тяжёлый хлопок обмякшего тела об пол вернули меня к реальности. Зажав руками рот, я в ужасе уставилась на Комори. Священник лежал неподвижно в луже собственной крови. — Папа… — Юи, уходим, — Аято схватил меня под грудью и попытался вытащить из дома, а я начала вырываться. Он ещё жив! Дышит! Я могу ему помочь! Я вылечу его! Только пусти, пусти, пусти меня! Вытолкнув меня из дома, парень достал из рюкзака коричневую бутылку с верёвочкой. Узнав эту взрывчатку (хорошая смесь, ага), я рванула в дом. За моей спиной послышался крик Аято, но слова утонули в резко поднявшемся пламени. Дом провонял бензином. В голове сложился пазл. Пока я дралась с Сейджи, Аято обливал мой дом бензином. Теперь было ясно, почему он меня расспрашивал… Нет! Огонь ещё не дошёл до Комори. — Папочка, я здесь, — по щекам было покатились слёзы, но рыдать я себе не позволила. Сейджи хрипло дышал, истекая кровью. В горле пересохло, но лезть за бутылкой воды… А это идея! Достав её и разорвав рукав сутаны, смочила ткань и подложила к его дыхательным путям. — Всё будет хорошо. Ты поправишься, — огонь стремительно приближался к нам, охватывая всю территорию. Горело всё… Наверху послышался треск, поэтому я не раздумывала и подняла отца за плечи, взвалив себе на спину. Шум с улицы перекрывал треск пламени и хрип священника. Тяжесть его тела меня не волновала. Казалось, что я просто несу плотно набитый походный рюкзак. На улице творилось чёрти что. Видимо, соседи вызвали пожарных, скорую и полицию. Спасатели рванули ко мне с носилками, забирая Сейджи, а я рухнула на землю, чувствуя, что задыхаюсь. Наглоталась дыма, мать вашу… Но в этой кутерьме не было Аято. Я его не чувствовала. Какой-то человек одел на меня кислородную маску, а после также погрузили на носилки. После моих отчаянных попыток вырваться и узнать, что с отцом, врачи сделали укол снотворного. Иначе то, почему после кратковременной вспышки боли, меня резко потянуло в сон — объяснить не могу. Позже, лёжа в одиночной палате, я не могла поверить, что осталась одна. У меня больше не было никого из родных, не было тех, кто мог бы ответить на вопросы. В этот раз я остро ощутила себя одинокой сиротой. Без Комори Сейджи церкви я была не нужна. И, в принципе, теперь не удивлюсь, если однажды узнаю, что объявлена отступницей от веры, и на меня открыли охоту.