Напополам

Ночь сегодня была слишком тихой и по-особенному тёмной. В окнах отражалось сияние сотен тысяч звёзд, озарявших почерневший небосвод, а воздух был слишком прохладным, несмотря на то, что на улице царило лето. Этой ночью всё было не так. И плевать, что это “не так” длилось уже почти три года, сегодня оно достигло своего предела. Блондин устало курил возле открытого настежь окна, окидывая сонным взглядом пустующие улицы спящего в такой поздний час города. На часах было три ночи и ему, наверное, давно пора было идти в постель, но какой смысл, если она холодная и никем не согретая? Это была уже четвёртая сигарета. Или пятая… Он не знал, сбился со счёта, да и плевать на это, не в этом суть. Когда окурок был потушен в переполненной за сегодняшний день пепельнице, тонкие пальцы вновь потянулись к пачке, но, едва коснувшись картона, резко отодвинусь в сторону. Он больше не хочет. Даже никотин перестал успокаивать. Хотелось до безумия позвонить маме и поплакаться, как это было в детстве, но он не мог, ведь ей лучше не знать причину, по которой его сердце сейчас стучит с надрывной болью. А ещё хотелось напиться, просто влить в себя бутылку какого-нибудь крепкого напитка и забыться. Ему было плевать, что это будет: дорогой французский коньяк или низкосортная подделка дешёвой водки, что было, несомненно, странно, ведь обычно он предпочитал довольно изысканные напитки. Сейчас вообще на всё было плевать. – Чёрт, – выругался молодой человек, случайно задев рукой зажигалку, которая с громким щелчком свалилась на пол, разрушив царящую весь день тишину. Он тряхнул головой, сгоняя нарастающую усталость, и наклонился вниз, поднимая упавший предмет. Большой палец слегка надавил на кнопку, заставив пламя вспыхнуть светло-синим светом, который осветил тёмное пространство кухни. Или это была гостиная? Он не знал, да и всё равно ему было. Огонь всё горел, а наполненные пустотой глаза, казалось бы, намертво пристали к нему, наблюдая за тем, как он дрожал от чересчур сильных порывов ветра. На секунду Биллу показалось, что его жизнь горит точно так же: красиво, с маленькой струйкой дыма, приковывая взгляд миллионов, которые в этом горении не видят ничего смертельного. Надо же, какая метафора. Он, пожалуй, мог бы стать философом, если бы уже не был музыкантом, пишущем о несчастной любви и разбитом сердце. Вскоре ему надоело смотреть на огонь, поэтому зажигалка отправилась обратно на подоконник, а сам парень, закрыв окно, направился к большому дивану в гостиной. Всё-таки он был на кухне. Хотя есть ли разница? Комнаты ведь объединены… Он с ногами забрался на мягкую софу и, опустив подбородок на колени, прикрыл глаза. Нестерпимо хотелось плакать. А ещё – обнять его и закапать слезами всю его футболку, ощущая тёплые ладони на своей спине, которые, как это бывало обычно, будут поглаживать, успокаивать и давать безмолвную поддержку. Вот только заплакать он может, а обнять – нет. Но он не будет плакать, нет. Он ведь сильный. Да, он сильный. И кого он обманывает? Он заплачет, ведь он слабый. На часах всё ещё было около трёх, а может, уже четырёх, он не знал, да и глаза отказывались фокусироваться на блёклых цифрах электронных часов, стоящих на одной из полочек. Скоро утро, а его всё нет… И больше всего на свете Билл боялся, что он так и не придёт. Что он оставит его, забудет, выкинет, как какую-то ненужную игрушку, променяет на кого-то другого. Он знал, что этого никогда не будет. Знал, что нужен ему, как воздух. Но последние несколько лет заставили его сомневаться в этом, и с каждым днём сомнений становилось всё больше и больше, а на душе – всё больнее и больнее. Глупо было винить его, ведь вина лежит на них двоих, он, Билл, мог всё изменить, мог всё исправить тогда, когда это только началось, но не стал, думая, что так будет правильно. Дурак. Какой же он дурак. Ему было холодно, грустно и одиноко. Плечи и тело сводило от дрожи, хотя в квартире, вроде бы, было тепло. Хотелось, как раньше, согреться тёплыми объятиями или чересчур ярким оранжевым пледом, сидя у него на коленях и попивая любимый капучино. Но единственное, что могло согреть его сейчас, – зимний свитер, оставшийся дома у мамы, ведь летом такое добро ни к чему, и два пса, которые сейчас спокойно спали в той самой комнате, куда заходить он осмеливался лишь оставаясь дома в одиночестве. Но даже тогда он со страхом оглядывался и прислушивался к малейшему шуму, боясь, что его застукают за тем, как он позорно будет кутаться в его одеяло и зарываться носом в каждую футболку, впитавшую его запах, который Билл так любил. Нет, не любил. Обожал. В коридоре послышался звук открывающегося замка, и Билл, вздрогнув, укусил себя за нижнюю губу. Наверное, нужно уйти. Да, так будет правильно… Но он не мог сдвинуться с места. Нестерпимо хотелось увидеть его, заглянуть в глаза, в которых он прочитает всё, что ему было нужно, найдёт ответы на все вопросы. Он остался. Надо же, не струсил. Так на него не похоже. Вошедший в квартиру мужчина скинул в прихожей кроссовки и, расстёгивая накинутую джинсовку, направился в квартиру. Щелчок. Вспыхнувший свет разлетелся по комнате, разрушая темноту, служившую убежищем блондину, который щурил глаза от света, пытаясь сфокусироваться на объекте всех своих сегодняшних мыслей. Брюнет застыл в проходе и опустил взгляд на сжавшегося брата. Секунда. Глаза в глаза. В одном взгляде уже ничем не прикрытая боль, в другом – лишь усталость, удивление и что-то, напоминающие безразличие. – Привет, – немного грубее, чем могло бы быть. – Том. – Билл. Молчание. Они не знали, что говорить. Да и что тут можно было сказать? Молодой мужчина, всё ещё стоявший возле двери, скинул с себя куртку и направился на кухню, отбрасывая вещь на диван, где сидел его младший брат. Он открыл холодильник и достал оттуда банку с каким-то энергетиком, но затем передумал и поменял её на обычную бутылку вишнёвого сока. Необычно для него. – Ты сегодня поздно. Знал бы Том, каких усилий стоила ему эта короткая, не несущая в себе толком никакого смысла фраза. Зато подтекст у неё был огромный. Грустный и печальный. Билл удивлялся, как ему всё ещё удаётся сдерживать чёртовы слёзы. Может, он всё-таки сильный? Нет, это вряд ли. Скорее, просто гордость и желание показать, что ему тоже плевать. – Это имеет значение? – Нет, просто… – он сам не знал, что имел в виду под этим “просто”, ему всего лишь хотелось говорить и слышать его голос в ответ. – Что? – Ничего, Том. – Ты странный в последнее время. – Возможно, – пожимает худыми плечами и, набравшись смелости, устремляет взгляд на брата. – Как повеселился? – Неплохо. Жаль, что ты не пошёл, тебе бы понравилось. – Не думаю, – усмехается. Ему бы однозначно не понравилось. Он бы умирал весь вечер, если бы согласился пойти с Томом и очередной его пассией, которых за последние три года было невообразимо много. И это вовсе не те девушки, которых видят их любимые поклонники, те дамы зачастую даже в постели Тома не бывали, ибо нужны были совершенно для других целей. Они должны были покрывать то, из-за чего в последние три года между близнецами образовалась огромная пропасть. Правда, нужды теперь в этом особо не было, но последствия всё равно остались. И эти последствия могли разрушить им жизнь, если бы случайно вырвались за пределы их личного пространства. – Почему не спишь? – Не могу заснуть, – ложь. Брюнет не ответил. Он сделал ещё несколько глотков прохладного напитка и, поставив его обратно в холодильник, прошёл в гостиную. Билл вздрогнул, когда брат оказался слишком близко к нему. Настолько близко, что его дыхание обдало напряжённую шею блондина, который надеялся, что близнец наклонится ещё ниже и вконец разрушит его личный кокон. Но Том лишь подхватил свою джинсовку и сделал несколько шагов в сторону. – Я в душ, а ты не сиди тут долго. У тебя завтра съёмка, если ты забыл. Не хочу, чтоб ты выглядел уставшим. – Хорошо. Спокойной ночи, Том. – Спокойной ночи, Билл. Блондину хотелось думать, что брат всё-таки заботится о нём, ведь не зря же он сказал, что не хотел бы видеть его уставшим. Но никто не знал, что было у Тома в голове. Даже он, его брат-близнец, не мог понять, о чём тот думает, хотя раньше он мог читать его мысли, мог знать, чего он хочет, даже если находился в тысячах километрах от него. Сейчас вообще многое изменилось. И ему эти изменения не нравились. Нет, он всё ещё чувствовал брата, но Том будто бы старался избавиться от этого, он буквально закрывался от него, избегал любого контакта. Сначала это было необходимо им двоим, чтобы отвыкнуть, но после это вошло в привычку. По крайней мере, старший близнец уж точно привык к такому и менять ничего, похоже, не собирался. Билл тяжело сглотнул горький ком, застрявший в горле, и всё-таки поднялся со своего места, собираясь пройти в пустую и холодную спальню, которая в последнее время начала напоминать ему палату в психиатрической клинике, но никак не комнату в роскошных апартаментах, находящихся в одном из самых элитных районов Берлина. Проходя мимо ванной, он остановился, прислушиваясь к звукам за дверью: вода текла, значит, Том уже там. Он грустно усмехнулся и продолжил свой путь, невольно понимая, что ещё несколько лет назад он бы не прошёл мимо, а зашёл бы внутрь, даже не постучав, ведь брат бы его ждал. Сейчас же его ждёт лишь пустая кровать, остывший чай на прикроватной тумбочке и разряженный лэптоп. И, возможно, ещё Пумба, который прибежит, услышав шаги хозяина. Парень толкнул дверь ладонью и зашёл в тихое помещение, сразу же опускаясь на заправленную постель. Он ждал его с восьми вечера. С того самого момента, как он ушёл, напоследок спросив, не хочет ли Билл присоединиться к нему на закрытой вечеринке его какого-то нового знакомого. Фраза “там будет много алкоголя, еды и девочек” Билла явно не прельщала, особенно последнее. Уж лучше он будет сидеть дома и таить в себе крупицу надежды на то, что ничего у Тома с одной из этих девочек не было, чем будет видеть своими глазами, как руки брата сжимают чьё-то тело. Он был сыт по горло этими вечеринками, поэтому отказался. Им давно, наверное, стоило поговорить. Им, пожалуй, стоило поговорить уже на следующий день после принятого решения, разрушившего обоим жизнь, но они решили, что поступили правильно, и совершили ошибку. Каждый из них понимал это и каждому было больно, вот только лечили эту боль они по-разному: кто-то старался окружить себя выпивкой и регулярным сексом, надеясь избавиться от тоски внутри, а кто-то – сидел дома, преданно дожидаясь и надеясь, что сегодня именно тот день, когда всё изменится, когда они, отбросив свою гордость и все сомнения, наконец, поговорят. Но день сменялся днём, и ничего не менялось. Прошло уже три года, за время которых пропасть между двумя самыми родными и близкими людьми становилась всё больше. И пора было уже прекращать, останавливать всё это безобразие и возвращаться к нормальной жизни, но вот только смогут ли они? Билл не знал. Он понимал, что, наверное, должен начать этот разговор, ведь боль стала просто невыносимой. Но он боялся. Он был последним трусом, и он знал это. Ему было страшно услышать, что он больше не нужен, что всё, что было между ними, теперь в прошлом. И он презирал себя за это. За то, что страх управлял им. Он ведь уже взрослый парень, мужчина, можно сказать. Хотя… Какой из него мужчина? Он никогда не стремился им быть, ему, по-хорошему, всегда было плевать на это. В их паре настоящим мужчиной всегда был Том, он же им и остался до сих пор. Было ли Биллу противно это осознавать? Нет. Ему нравилось, что брат решает все проблемы, нравилось, что доминирует над ним и отвечает за все важные дела в их семье, что всё равно продолжает его защищать. И это было странно. Они практически нормально не общались, а об искренности между ними в последние годы не могло быть и речи, но Том по-прежнему готов был горой стоять за него, когда кто-то пытался оскорбить его младшего брата или причинить ему какой-либо вред. Вот только Том не знал, что самый большой вред причиняет ему он сам. Или знал, но гнал от себя эти мысли подальше, боясь однажды столкнуться лицом к лицу с очевидным, с правдой, от которой они бежали три года и которая в последние месяцы начала их настигать. Они думали, что убегут. Смешно. Блондин обхватил руками прохладную подушку и положил на неё голову, так, как когда-то клал её на грудь самому любимому человеку на свете. Небо уже начинало светлеть, значит, сейчас всё-таки четыре. Спать не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Хотя нет, почему же? Хотелось сдохнуть. А ещё – объятий. Крепких, тёплых и нежных. Таких, какие дарил ему только он. Пытался ли Билл забыть? О, безусловно. Он пытался делать это так, как Том, вот только осознание бесполезности настигло его намного раньше. Ему были противны все мужчины, женщины… Последние особенно. После долгих лет запретной любви с братом он с ужасом (а точнее, с полным безразличием) осознал, что женщины его привлекать перестали. Блондин пытался несколько раз, но всё это заканчивалось неудачно. И ему даже не было стыдно за то, что у него не вставал. На мужчин, кстати, тоже. Но их поцелуи Билл хотя бы мог выдерживать, а касания казались не такими противными. Нет, Билл не стал относить себя к геям, он, скорее, считал себя асексуалом, ведь до полноценного секса ни с кем из вышеперечисленных так и не дошло. Крайней ступенью стал минет от какого-то мужика в туалете одного из многочисленных клубов Лос-Анджелеса, но дальше ещё никто не заходил, да и кончить он тогда так и не смог. Билл понимал, что хочет лишь одного человека, и эта мысль его не пугала, он вообще её не боялся уже больше десяти лет. Тогда, в двенадцать, когда она только посетила их юные головы, было действительно страшно, позже – нет. Сейчас же это было чем-то очевидным и нормальным. Да, именно нормальным. Ведь что ненормального может быть в искренней любви двух людей? Видимо, всё-таки может, иначе не было бы между ними сейчас этой стены. Блондин всхлипнул. Ну вот, опять. Он ненавидел сам себя, буквально презирал каждую клеточку своего тела за то, что не мог просто подойти и рассказать брату о своих чувствах, о том, что он умирает каждый день и что нуждается в нём, как в кислороде. Он просто продолжал каждую ночь сгорать от жгучей ревности и адской боли, которые не отпускают его уже который месяц. Хотя…Почему же месяц? Год. Который год. Том покинул ванную спустя полчаса и, обмотав мягкое полотенце вокруг бёдер, отправился к себе в комнату, но остановился, услышав надрывный всхлип, доносящийся из спальни брата. Билл плачет? Он быстро заглянул в свою комнату, чтобы натянуть первые попавшиеся штаны, и пошёл к брату, чьё состояние его в последнее время очень беспокоило. Да, он, несомненно, догадывался о причине такого поведения близнеца, но мозг отказывался воспринимать то, что это он ломает его каждый день. Как вообще он может чувствовать себя настолько хреново, если у него, у Тома, всё нормально? А нормально ли? Он знал, что нет. Знал, что обманывает как самого себя, так и брата, который каждый день встречает его дома со своим неизменным взглядом обиженного и потрёпанного жизнью котёнка. И Тому хотелось сорваться. Хотелось подлететь к нему и заключить в объятия, параллельно шепча о том, как он любит и как жить без него не может. Но выстроенный годами барьер всё ещё держался. Да, на нём была уже огромная трещина, но не настолько большая и фатальная, чтобы стена развалилась прямо сейчас. Однако это был лишь вопрос времени. Брюнет понимал это, но всё равно не мог переступить через себя, поэтому вместо желаемой нежности получалась лишь холодная грубость, которая резала сердце несчастного Билла сильнее любого ножа. – Билл, – мужчина приоткрыл дверь в комнату близнеца и сразу же прошёл внутрь, прикрывая её, – ты чего? Блондин дёрнулся и, подняв голову, испуганно посмотрел на вошедшего брата. Нет-нет-нет, только не это! Он не должен видеть этого, не должен видеть, как ему плохо! – Ничего, всё в порядке. – Хватит мне врать, – голос Тома снова стал привычно жёстким, он, честно, не хотел, но это вырвалось раньше, чем он успел подумать. – Том, прошу, просто оставь меня в покое, ладно? Я не хочу сейчас говорить. В глубине души Том понимал, что слушать его не стоит, но мозг получил сигнал о том, что сейчас он может избежать того разговора, к которому жизнь их медленно, но верно подводила. У него был шанс сбежать и вовсе неважно, что это лишь отсрочит момент, который в любом случае должен будет произойти. Он ушёл. Ушёл, чувствуя себя последней скотиной, ведь оставил брата наедине с его болью, которую они привыкли делить на двоих. Раньше, но уже не сейчас. Брюнет пытался успокоить себя тем, что так надо, так правильно, но получалось, честно говоря, хреново. Так не надо и так неправильно, он прекрасно знал об этом, однако всё равно захлопнул дверь в свою комнату и опустился на кровать, закрывая лицо ладонями. Что же они делают?