***
Накручивая на палец длинную прядь волос, Альбина открыла шкатулку с личной корреспонденцией. Каждое письмо от Стеллы Мухляндской она перечитывала по пять-шесть раз, даже если в них не содержалось ничего, кроме свежих мухляндских сплетен. В Абидонском замке сплетничать опасались – так всех запугал канцлер. Это письмо, впрочем, заслуживало повторного прочтения. «Даже не знаю, что делать с младшей сестрой», писала Стелла. «Мне удалось вызнать, почему она затосковала – по чистой случайности нашла тайник, а в нем - портрет. Бедная Бьянка, она влюбилась в человека, который совершенно ей не подходит. А виноват во всем Эдвард – зачем он потащил нас в Военную Академию на церемонию вручения Серебряных Сабель? Никак не может забыть, что он принц, а не кавалерийский офицер. А в результате Бьянка совсем потеряла голову, целыми днями сидит у себя в комнате, льет слезы. Не знаю, что и делать. Родители будут в бешенстве, если узнают, они и мой-то брак переварили с трудом, хотя у Эдварда с происхождением все в порядке. Я очень волнуюсь за Бьянку, а волноваться в моем положении вредно. Только одно меня утешает – бьянкин красавчик уехал сразу после церемонии, и возвращаться в Мухляндию, судя по всему, не собирается». Альбина в который раз посочувствовала Стелле. Пару раз ей приходилось читать нотации фрейлинам, потерявшим голову от любви. С родной сестрой это должно быть во сто раз труднее. Сама Альбина гордилась умением держать себя в руках и тем, что никогда ни в кого не влюблялась. Заграничные принцы не удостаивали Абидонию визитами с тех пор, как прервалась прежняя династия, а обращать внимание на человека ниже себя по положению – нет, это не для наследной принцессы. И поэтому, как любой молодой девушке, расцветающей от внимания противоположного пола, ей было невероятно тоскливо. Но теперь все изменится. Со дня на день должен прибыть с визитом Пенапью, наследный принц Пенагонии. Альбина не поленилась разыскать нужную статью в Пенагонской энциклопедии, и теперь готова была плясать от восторга в предвкушении знакомства с ним. «Играет на 23-х музыкальных инструментах…» , «исполнил партию Первого Мотылька в балете «Легковерная любовь к огню…» - исключительная личность! Альбина свято верила, что с появлением принца облако скуки, окутавшее Абидонский замок, развеется. Принцесса отложила письмо в сторону, когда в повседневную музыку внутреннего двора вкрался посторонний шум. Альбина выглянула в окно и увидела, что Удилак и его гвардейцы окружили роскошную карету явно не абидонской работы, запряженную четверкой взмыленных лошадей. Вот оно! Забыв даже о том, чтобы запереть драгоценную шкатулку с письмами, Альбина выскочила из комнаты и рванулась вниз, перескакивая через ступеньки, как в детстве. Она оказалась во дворе как раз вовремя, чтобы услышать: - Я наследный принц Пенагонии! Срочно позовите врача, мой телохранитель ранен! Я была права! Принц приехал – и скуки как не бывало!***
- Ваша милость? - Да, Руперт? Что случилось, эти олухи опять передрались из-за добычи? – скучающе спросил человек в черной маске. - Да нет, вроде все спокойно. Просто… - Руперт нервно покосился по сторонам, убедившись, что никто не подслушивает, вытер потные ладони об штаны, потом все-таки не выдержал: - Ваша Милость, разве мы не могли остановить обе кареты? - Могли бы, - легко согласился Атаман, - но это означало бы выиграть битву, чтобы проиграть войну. - Не понимаю. - Конечно, не понимаешь, Руперт, - Атаман рассматривал свои ногти. - Тебе всегда недоставало воображения. Принц Пенагонии – это не какой-нибудь купчишка или даже посол. Случись с ним что-нибудь – в Кабаний Лог нагрянула бы армия, и перевернула бы каждый листок в лесу, только чтобы найти нас и вздернуть. Смерть на виселице не подобает аристократу в двенадцатом поколении, ты согласен, Руперт? - Ваша милость, а что мешает им послать армию теперь, когда принц спасся? - Вот здесь и пригодится отсутствующее у тебя воображение. Попробуем поставить себя на место принца. На него напали, вся свита сбежала, как этот слизняк, - Атаман махнул рукой в сторону большого дуба, к ветке которого вверх ногами был привязан Фрикадель. Несколько разбойников с гоготом и улюлюканьем пугали его ножами, несчастный бывший секретарь извивался, как кролик, пойманный в силок. – А единственный человек, что исполнил свой долг и сразился с целой армией ужасных разбойников, дабы защитить принца, оказался ранен. Что станет делать наш принц, если слово «благодарность» для него не пустой звук? Не знаешь, Руперт? Так я скажу тебе, что - первым делом он сделает все возможное и невозможное, чтобы спасти жизнь столь доблестного телохранителя. На это уйдет время. Когда он вспомнит о нас, мы уже будем на полпути к мухляндской границе. - Значит, мне собирать вещи? - Собирай, но сперва распорядись, чтобы Базиль и Одноухий хорошенько стерегли Милорда. И внуши им как следует, насколько драгоценный трофей они охраняют. - Ваша милость… - начал Руперт, глядя в сторону. Атаман понимающе улыбнулся: - Что, Базиль и к тебе подкатывался? Да не жмись ты так, Руперт, я давно уже знаю, что он в атаманы метит. Слишком уж занесся, когда вывел нас на тот караван из Мухляндии. Мне ничего не стоило бы лично укоротить его амбиции, но не хочется пачкать фамильную шпагу тем, что у него в жилах вместо крови – еще заржавеет. Вот и дадим ему ответственный пост. И пускай сторожит, пока абидонцы его не найдут. - Ваша милость, вы же только что говорили… - Руперт был вконец сбит с толку. - Я говорил о принце, Руперт, - терпеливо втолковывал Атаман, - исключительно о принце. Но чтобы Лошадник отказался от столь великолепной возможности заполучить Милорда в свои конюшни? Без всяких торгов, ответных подарков и помолвок? Он глуп, но не настолько. Пошлет сюда отряд гвардейцев, из тех, что повернее да умеют языки за зубами держать. Успеют Базиль и его дружок Одноухий сбежать от доблестных вояк – их счастье. Не успеют…, - Атаман пожал плечами, - такова жизнь. Руперт долго переваривал сказанное, даже начал было теребить несуществующие бакенбарды. Потом его лицо просветлело. - Ну? Все понял? - Понял, ваша милость, как тут не понять. И все-таки… лучше было бы, чтобы вы не промахнулись. - А я и не промахнулся, Руперт. Ты помнишь, чтобы я хоть раз не попал с такого расстояния? Руперт вынужден был признать, что не помнит. - Я не промахнулся, Руперт. Я стрелял мимо. Да-да, ты не ослышался. - Но почему, ваша милость? Печально покачав головой, Атаман сказал: - Ты слишком много времени провел среди этих бродяг, и совсем забыл, зачем мы подались в этот лес. Я поклялся быть шипом в боку Лошадника, и дожидаться, когда я смогу сполна расплатиться с ним за сожженную усадьбу. Добыча всего лишь скрашивала малоцивилизованный образ жизни, который мне приходилось вести. Но сегодня мой час наконец-то настал, я сделал свой ход, и теперь могу со спокойной совестью удаляться в Мухляндию. Готов прозакладывать свою шляпу, в Абидонии скоро наступят очень интересные времена… Ну, о чем задумался, Руперт? Я дал тебе приказ, исполняй! Руперт кивнул, снова оказавшись не в состоянии уследить за причудливым ходом мыслей Его Милости. Да так ли это важно? За двадцать лет жизни он привык, что хозяин всегда оказывается прав. Когда-то он велел Руперту закладывать лошадей и уезжать – через час после их отъезда усадьба заполыхала. Потом сказал, что Кабаний Лог – самое безопасное место в Абидонии. И снова был прав – он, Руперт, ходит на свободе, а все его друзья детства или на острове Берцовой Кости, или глубоко под землей. Теперь вот хозяин говорит «в Мухляндию», значит, пора собираться в Мухляндию. Но сначала… - Эй, Базиль, у Атамана для тебя поручение!***
У графа Давиля с утра было отвратительное настроение. Что проку в том, что король подписывает указы, что ты подсунул, не читая, когда болезнь превращает тебя в развалину точно так же, как последнего нищего? Ты можешь без суда и следствия упечь кого-то на остров Берцовой Кости, но будь ты хоть самим Цезарем, все равно нельзя приказать глазам перестать слезиться, а носу – чихать. Но болезнь болезнью, а уклоняться от своих обязанностей он не мог. Попробуй только дать слабину – твои подчиненные тебя же и съедят. - Здачит, дазвать своих сообщдиков вы отказываетесь? Студент выпрямился, насколько позволяла больная спина и ножные кандалы, и ответил: - У меня нет никаких сообщников. - А вот у бедя есть другие сведения, - в носу канцлера опять засвербело, он потянулся за платком. – Де тратьте время, тайной кадцелярии все известно. Просто дазовите своих сообщдиков. Студент потрогал разбитую губу и дерзко ответил: - Тогда какой мне смысл кого-то называть и в чем-то признаваться? Вам ведь и так все известно. Канцлер решил, что смутьяну не помешает еще одно свидание с Костоломом, а потом пусть денек поголодает. Он открыл рот, чтобы приказать увести студента, и осознал свою ошибку, только когда оглушительно чихнул. Высморкавшись в платок, канцлер поднял голову, и увидел ухмылку на лице молодого наглеца. Студент посмел над ним насмехаться. Над ним! - Увести! – гаркнул канцлер. Студент все-таки умудрился оставить последнее слово за собой. Когда его уводили гвардейцы, он повернул голову и сказал: - Родители меня учили, что когда кто-то чихает, вежливо будет сказать «будьте здоровы». Но я вам здоровья не желаю! «Ох уж эта современная молодежь!» досадливо подумал канцлер. «Ничего, посмотрим, что ты запоешь через неделю!» - Сдедующий! Следующим оказался ни кто иной, как придворный лекарь. - Какая встдеча! Что же это вы, годубчик, так пдоштдафились? Дезакоддое педесечедие гданицы – апхчи! – это седьезно! Врач ответил серьезно и печально: - А мне и не до шуток. Сейчас вы будете выпытывать, что это я на старости лет подался за границу? А я не мог больше выносить то, чем приходилось заниматься! Вылечишь какого-нибудь бедолагу, над которым поработали ваши мясники, чтобы завтра его опять искалечили? А что потом? Он отправится гнить заживо на остров Берцовой Кости, и все мои труды насмарку? Давиль вспылил: - Я же де пытаюсь вас учить, какие декарства давать, вот и вы де суйтесь – апчхи! - в упдавление госудадством! - А я и не пытался соваться, как вы это называете, в управление государством. Просто с годами стало все тяжелее и тяжелее глушить голос совести. Я не мог больше оставаться в Абидонии. Я либо спился бы, либо принял бы что-то сильнодействующее. Вам этого не понять. - Очень откдовенно, - канцлер шумно высморкался. – Тепедь ваша совесть будет соведшенно спокойна… Что он хотел сказать, осталось для лекаря загадкой, потому что дверь распахнулась настежь, впустив ледяной сквозняк и вызвав у Давиля сильнейший приступ чихания. - Свояк, тут такое дело… - лоснящаяся физиономия бывшего полковника, а ныне короля Теодора была настолько болезненным напоминанием о его собственном нездоровье, что канцлер ощутил совершенно неполитическое желание запустить «свояку» в переносицу чернильницей. - Опаньки! Весь дворец с ног сбился, не можем найти врача, а он, значится, у тебя в гостях? - Теодор смерил врача взглядом. - Н-ну? Под следствием, значить? И что он такого сотворил? Залечил кого до смерти? – и король заржал, как конь. - Сдежать пытался, - объяснил канцлер. - А, сбежать? Ну могло быть и хуже. Меня и самого временами подмывает бросить все и сбежать, эх…, - тут в заплывших жиром мозгах Теодора всплыло понимание, что он наговорил лишнего. – Короче, свояк, вели-ка его расковать. Тут нам как раз доктор нужен. Пенагонский принц требует. Бежать докторишке все равно некуда, пускай себе лечит, а приговорить мы его всегда успеем. Верно я говорю? До чего доводит растреклятый насморк! Приехал пенагонский принц, а я узнаю об этом из третьих рук? И куда запропастилась Оттилия?***
Королева Флора шествовала по коридору с невозмутимостью каменного изваяния, но внутри у нее все кипело. «Почему, ну почему все не могло пройти без сучка, без задоринки? Обязательно что-то должно было случиться! И опять этот Кабаний Лог! Что за проклятое место!» Флора не обладала хитроумием своей сестры Оттилии, но никто никогда не отказывал ей в наличии обычного здравого смысла. И сейчас она видела, что если кто-нибудь что-то срочно не предпримет, приезд пенагонского принца может закончиться не помолвкой, а объявлением войны. Но на Давиля в самый неподходящий момент обрушился насморк. Оттилия, должно быть, ни на шаг не отходит от мужа. А Теодор в расстроенных чувствах из-за пропажи своего драгоценного Милорда (ну, не совсем своего, но место в конюшнях для него уже приготовлено, или она не знает своего мужа). Это настоящее чудо, что он смог отыскать врача, но большего от Теодора ждать не приходилось. Разбираться с принцем придется ей. Первым делом – избавиться от Альбины. Проще простого – стоило намекнуть ей, что она произведет на пенагонского гостя лучшее впечатление, если предстанет перед ним завтра, в новом платье – и любопытную дочь как ветром сдуло. Потом Флора приказала фрейлинам удалиться. Теперь оставалось успокоить Пенапью (или все-таки ПинОпью?). Пока врач («что-то он сегодня неважно выглядит», подумала королева) осматривал раненого, юный принц вышагивал по комнате, как тигр по клетке, и только что на стенку не лез, ожидая, каким будет диагноз. Флора сдержала улыбку – что-то в этом юноше исподволь будило в ней материнские чувства. - Я сделал все, что было в человеческих силах, Ваше Высочество, - сказал лекарь, закончив осмотр, обработав рану и поменяв повязку, – остальное в руках Природы. Надеюсь, его организм достаточно силен, чтобы справиться. Никаких осложнений я не обнаружил, это классический случай, все симптомы, как по учебнику - потеря сознания, повышенная температура, обильное потоотделение. Странно только, что он не бредит. Пенапью бледно улыбнулся: - Я бы очень удивился, если бы он начал бредить. Рик… он немой. Сколько себя помнит. - Немой? – переспросила Флора. Она могла понять полезность слуги, неспособного болтать, но как может предупредить об опасности немой телохранитель? Раненый шевельнулся во сне, бледное лицо исказила гримаса боли. - Что с ним? - Его мучает рана. Или, что тоже вполне вероятно, снятся кошмары. - И вы ничего не можете сделать, чтобы облегчить его страдания? - Ну… - Доктор в затруднении погладил лысеющую макушку. – Вы знаете, Ваше Высочество, многие из моих коллег верят, что больной может услышать, как о нем говорят, даже находясь в бессознательном состоянии. Возможно, если он услышит, как о нем говорят, то это придаст ему сил, чтобы побороть недуг и вернуться в мир живых. Я не знаю, правы ли те, кто в это верит, но хуже от такого лечения молодому человеку точно не станет. - Мне тоже любопытно, - Флора уселась в кресло и раскрыла веер. – Что такого совершил ваш телохранитель, что вызвал столь горячую привязанность к нему? Пенапью печально и торжественно ответил: - Он спас мне жизнь. Дважды спас, если считать сегодняшний день.