***
Горячий кофе, дымящийся в двух больших чашках, пропитал кухню карамельно-ореховым запахом. Он наполнил бы и Элис, но она не пускала. Сама не желая того, цеплялась за душащие остатки сна. Жутко интимным событием девушке не хотелось делиться. Даже со столь замечательным слушателем. Который, кстати, уже достаточно долго вёл какой-то рассказ. — …пока не придумал, как лучше поступить. Но у меня есть пара-тройка идей на этот счёт, — поняв, что собеседница наконец слушает, Джим постарался поймать янтарный взор. — Эл, извини за наглость, но как близки вы были с Эрвином? — вопрос упал снегом на голову. Молчание, какое бывает, если есть, что скрывать, встало поперёк девичьего горла. Сказать «как псих и глупая девчонка» и дело с концом. Но Уильямс вспыхнула, залилась краской с головы до ног, и поспешила глотнуть обжигающий напиток. Клин клином. — Это помогло бы мне понять, чего ждать от него, — добавил мужчина. — Никак, — оливковая кожа покрылась мурашками. Девушка с силой куснула щеку изнутри. — Слушай, мне кажется, в свете насыщенности последних дней, тебе нужна разрядка. Я рад, что вчера мы многое прояснили, но пора тебе выкинуть всё это из головы, чтобы оно само улеглось обратно. Уже в нужном порядке, — Уильямс не заметила, как её руки перебрались с горячей чашки в чужие. — Я всё устрою. Что скажешь? — Кажется, мне надо привыкнуть ко всему этому, — Элис изъяла одну конечность из тёплых ладоней, чтобы убрать прядку волос за ухо. — То есть сегодня ты бы предпочла быть дома? — Думаю, да, — меньше всего ей хотелось обижать заботливого мужчину. — Простите. Заметив, что гостья заёрзала, Джим перехватил руку, нервно вытаскивавшую только что заправленную за ухо прядь. — Элис, у всех бывают такие дни, — бархат, льющийся из улыбчивых губ, напомнил девушке об ещё одном поводе любить выдуманное имя.***
В арсенале было не так много фактов, которые могли бы стать ответами на вопросы. А вот дилемм как раз не занимать. Лёжа в большой мягкой постели, укрывшись уютным пледом, который принесла Марта по просьбе Джима, Элис налаживала связь с собой. Правда загадки чужой жизни не давали заняться собственными. Она завернулась в плед, будто в кокон и, удобнее устроившись на боку, принялась разбирать завалы мыслей. Мистер Саирс оказался лжецом, каких поискать. Что-то мерзкое двигало им, когда он рассказывал Элис выдуманную историю её жизни, изображая сожаление. Похоть? Где-то же может быть семья, которая, вероятно, уже отчаялась в поисках своего ребенка… Элис пробрала злость. На эгоизм и малодушие хозяина коттеджа, на собственную немощность на протяжении всего сознательного существования. И благодаря темпераментному всплеску, план по выстраиванию иерархии в голове рухнул, как песочный замок, снесённый гигантской волной, лишь мелкой верхушкой которого был Мистер Саирс. Гнев быстро переключил девичье внимание на другой объект. Мужчину, которого ночь заставила признать значимым. Человека-непредсказуемость, крепко сидевшего во взбудораженном мозгу. В котором, будто для выбора, мигом всплыли застывшие снимки памяти. Нажми на любой — и он придёт в действие. Злость подняла температуру. Раздражённый закутанный кокон высвободил ноги из-под пледа и приступил к «просмотру», начав с первой встречи. Со смерча, который своим вероломным налетом уже предупредил: беги. С холодного кольца, острых пальцев, ядовитого шепота. — Где твои манеры, Эрвин? — передразнила Элис, признавая, что не может больше игнорировать их совместное прошлое. Затолкать девушку в багажник и затем держать две недели в нежилом доме с забитым деревяшками окном — это, безусловно, показатель хороших манер. — Элис, — спародировала она его вкрадчивый голос, вспоминая, — ты будешь делать, что я скажу, ходить, в чём я скажу, мыться, как я скажу. И тогда я не буду тебя наказывать. — Спасибо, сэр Айсли, — а теперь запищала, изображая себя. — Что? Повтори, — тон понизился на несколько октав. Плед в два счёта оказался подмятым. Девушка ворочалась, продолжая бурчать. — Спасибо, говорю. Посмотрю я на ваше лицо, когда вас похитит двухметровая махина, решившая воспользоваться положением. Окно пришлось открыть. — Сэр Айсли, вы так раздражаете меня, что даже моё тело не может этого скрыть, — она села на кровать по-турецки и, поставив подушку перед собой, обращалась к ней. — Ещё и смеете мне сниться после того, что сделали. А что, собственно, он сделал? В голове мелькала карусель прошлого. Девушка вспоминала, как без спроса взяла удостоверение, как грозно приближался дерзкий стан, как он почти овладел ею. Черт её побрал трогать что-то в его доме. И ладно, узнала имя маньяка. Но едва не поплатилась. Собой. Элис скинула носки, бубня под нос какие-то гадости. Ведь потом всё-таки пришлось заплатить… Язык до сих пор помнит вкус штрафа. Да, в девичьей голове сохранился каждый момент, проведённый в заточении. Проведённый с ним. И в тот день он не был джентльменом. Он был сраным насильником. Уильямс со всей дури влепила подушке в «лицо». Лава кипела, пузырилась внутри. Обычно при высокой температуре человек недомогает, но Элис была энергична. Она перерабатывала гнев в силы. — За мой рот! — крикнула она на импровизированного собеседника. И имела в виду не только злополучный момент. Чувство, что её рот принадлежит Эрвину, уже само собой разумеется жило в закромах души, а девушка обратила на него внимание только сейчас. Вкус его губ, крови, плоти чётко отпечатались на рецепторах. Элис пошла бы мыть свой язык с мылом, если бы не пылала, как кострище на иссушённом полене. Он стал её первым поцелуем в новой жизни. И не только поцелуем. Запахло яблоками? На скрупулёзно вычищенной кухне Айсли магически завлёк её. Иначе просто невозможно объяснить, почему Элис с желанием, равным натуральной страсти, принялась исполнять приказ. Её язык невольно прошёлся по губам, вспоминая металлический привкус. Самовоспламенение. — За тупые команды! — раздался вопль, и ещё один удар пришёлся на мягкого квадратного Эрвина Айсли. Эти его дурацкие руки, наверняка знающие, что и как делать, Элис бы связала самыми тугими веревками. Чтобы больше никогда не смел касаться её кожи. И вообще ничьей. А его объятья? Незаконно. Что именно: похитить и обнимать, или же обнимать так, как он делал это, — Элис не знала. Но была уверена, что мужчина действовал противоправно. Он спал с ней в одной кровати. На жёстком матрасе с простынями, пахнущими его домом. Под горячими упругими струями воды он заточил её в кольцо сильных рук, буквально ощутив, что она не станет сопротивляться и даже примет объятия. Он вёл себя, будто человек с раздвоением личности, из которых обе хотели Элис. Одна — сломить. А вторая? Вторая хотела что-то сказать в таинственном доме на опушке. Но не смогла. Или не успела. Впервые Элис испытала сожаление о поисковом отряде, подъехавшем чуть раньше, чем было нужно. Но бушующие воспоминания окрасились в багрянец, прервав негодование юного разума. Красный — цвет последней ночи, проведённой с Эрвином. Цвет их последнего рассвета. Он чуть не погиб тогда. А что, если на её руках? Ну уж нет. Элис накинулась на несчастную подушку. И принялась колотить, как самого заклятого врага. Набросилась сверху со злобным рычанием. И даже вцепилась зубами в несчастный уголок с желанием порвать. — За наглость! — орала Уильямс. — За идиотский гонор! И выплёскивала накопившееся, брыкаясь, будто рыба, выброшенная на берег. — За самый ужасный характер на свете! — подушка то подпрыгивала в воздух, то скрывалась под стройным мечущимся телом. Ткань оказалась настолько прочной, что, когда Элис сбавила обороты, всего пара выдранных пёрышек плавно парила по комнате. А хрупкая, под стать им, девушка с гримасой, отражающей неистовую ярость, билась в конвульсиях, но уже без былого рвения. Повалившись на бок, она кряхтела, растягивая, обхватив ногами набитый перьями текстиль. — За то, что менял настроение тысячу раз в день, — разносилось усталое шипение. — За то, что повёз меня в этот идиотский дом. За то, что не был достаточно умён, чтобы не получить пулю. Борьбу с подушкой уже сложно было назвать дракой. Элис вцепилась в неё, видимо, желая придушить. И, уткнувшись в мягкий бок, обессилено сжала. — За то, что чуть не умер, — сказала она перед тем, как сознание поработила темная пучина.***
Вопли девушки вряд ли были слышны Джиму, комната которого находилась через целый коридор от её. Но Марте… Элис предпочла не думать об этом и глянула на циферблат над дверью. Она проспала всего час. Что ж, чувствуется. Как будто грузовиком по голове проехали. Что это на подушке? Поздравляю, Элис Джейн, ты пускаешь слюни. Раздался негромкий стук в дверь. И девушка поняла, что проснулась не по собственной воле. — Войдите, — неужели это её голос так хрипит? Элис поторопилась вернуть влажную подушку на место, а сама села, свесив ноги с кровати. Тело ломило. Из-за двери показался Джим, лицо которого сияло задором. — Ну, с добрым утром, — рубашка песочного цвета выгодно подчеркивала яркую улыбку. — Да уж, доброе, — Элис нахмурилась, проведя рукой по волосам. Один большой колтун. — Не выспалась? — Абсолютно, — девичьи брови сползли к центру сильнее. — То есть двадцати четырех часов недостаточно? — Как? Я же… Всего час прошел. — Ах, значит, двадцать пять, извини, — подмигнул он. — Полчаса на сборы. Пойдём погуляем. Вот откуда этот дивный голосок, сбитые в гнездо волосы и ноющие мышцы. В состоянии сонного гриба Элис провела остаток дня. Собственная голова казалась мегатонной железякой, постоянно желающей обрушиться. Хотя, на радость, внутри тяжёлого котелка ничего не варилось. Вчерашний выплеск, видимо, расставил всё на места относительно человека, чье имя сегодня уже не казалось таким важным. Джим не был разговорчив этим вечером, чувствуя, что Элис не до того. Он просто удерживал её тонкую кисть на своём предплечье, тепло поглаживая пальцы. В этой приятной компании прошла добрая половина ночи. Вернувшись домой после долгой прогулки и сытного ужина в ресторане, оба буквально синхронно нарушили тишину. — Какие фильмы тебе нравятся? — спросил Ониган, помогая Элис снять олимпийку. — Спасибо за чудесный вечер, — в тот же момент сказала она. — Для тебя всё, что угодно, — мужчина дотронулся до девичьего плеча. — Так что насчёт фильмов?***
Это был настоящий киномарафон. Переодевшись в домашнее и удобно расположившись на огромной кровати в спальне хозяина, они смотрели один бестселлер за другим. Уильямс уже привыкла к спокойствию, витавшему в воздухе, когда Джим был рядом, и наслаждалась происходящим без лишних мыслей. К утру, на фоне тихо-бормочущего Индианы Джонс, они оба заснули. Джим полусидя, с пультом, заползшем под бедро. А Элис едва ли не в позе звезды, заняв большую часть постели. После пробуждения она обнаружила себя в мужских объятиях. Предплечье мужчины мирно покоилось на девичьем боку. Осознание того, что бодрствует одна, заставило юное создание помедлить, вдохнуть приятный лавандовый запах, столь подходящий по-отцовски заботливому мужчине. Джим давал Элис то, в чём она нуждалась с самого первого дня сознательного существования — уверенность. Не только в психологическом смысле, но и в бытовом. Он, чёрт возьми, дважды спас её. И продолжал спасать. Например, сейчас. Когда вместо привычных острых, лазурных мыслей, в юном разуме генерировался план, как выбраться из-под тёплой руки, не разбудив спящего.***
— Давно проснулась? — спросил бархат где-то возле дверного проёма. — Да, я же не соня, — весело ответила Элис, ловко отлепив лопаткой от сковороды что-то похожее на оладушек. Настроение зашкаливало. День начался с теплой ванны и пристального разглядывания себя в зеркало. Элис решила, что ей нравится собственная причёска. — А я соня? — было слышно, как приближаются босые ступни. — Конечно. Я встала в час дня, а сейчас уже три, — усмехаясь, заявила девушка и обернулась, постаравшись сделать претензионный взгляд. Но он вышел совсем не таким. Прямо перед ней стоял полуголый Джим Ониган, на бёдрах которого, бог весть как, держалось полотенце. Тёмные влажные волосы торчали во все стороны, будто у несносного мальчишки. Капли воды ещё не высохли на мускулистой груди, а несколько тонкими струйками сползали по мышцам живота, стремясь к месту, от которого Элис отвела блуждающий, где не велено, взор. — Что на завтрак или, вернее, на обед? — Панкейки, — Уильямс вернулась к готовке так же быстро, как её щеки приняли пунцово-красную веру. «Подгорел. Глупый оладень», — жалкая попытка отвлечься в мыслях. — Пахнет очень вкусно, — Джим не отступал, по-прежнему находясь в двух шагах. — Ага, — выдавила Элис, перекладывая коричневый кружок со сковородки на тарелку. — Пойду переоденусь. И, кстати, тебе советую сделать то же, — девушка буквально ощутила, как чужой взгляд прогулялся по её спине, облаченной в очередную футболку радушного (и весьма голого) хозяина. — Поедем готовиться. — К чему? — последний оладушек растёкся и почти стал блином, залив собой другие. Элис не переставала буравить глазами пузырящееся тесто. — Всего день назад я все утро рассказывал тебе, — рассмеялся бархат и покинул кухню. Фееричное появление хозяина квартиры смешало в девушке коктейль из негодования, смущения и лёгкого ража. Безусловно, Джим очень притягателен, но Элис, в большей мере, испытывала к нему человеческую симпатию. И до этого момента не думала о своем спасителе в романтическом ключе. Погодя, пока лицо перестанет пылать и решив, что люди вольны ходить в собственных квартирах в том, в чём им удобно, девушка подала блюдо и уселась за стол. Теперь бы вспомнить, что за встреча. Но так ничего и не нашла об этом в памяти. Позже, когда она, сытая и переодетая всё-таки спросила о предстоящем, оказалось, что у Онигана и его партнера по бизнесу встреча в каком-то ресторане с красивым названием «Черные искры». — Вы назначили встречу в Хэллоуин? — Элис затягивала шнурки на своих мягких ботинках. — Да, именно в этот день удобно нам обоим, — немногословный ответ от уже собравшегося мужчины. — И выбранный ресторан — одно из немногих мест в городе, где не будет ядрёной вечеринки в честь праздника. Только дресс-код и музыка, подобранная со вкусом. Уверен, тебе понравится. — А… — А как же Айсли? За это не беспокойся. Я удвою охрану. — А… — А в чём тебе пойти — сейчас решим. Идёт? — с этой улыбкой нельзя было не согласиться. Девушка почувствовала себя подростком, который готовится к первой вечеринке в жизни. И вновь оценив Джима, как законодателя мужской моды, чуть ли не обмолвилась комплиментом. Но в свете последних событий решила умолчать о бесподобном сочетании черного костюма-тройки с рубашкой из поплина цвета индиго и шёлкового тёмно-лилового галстука. А ещё, к слову, всего несколько минут назад Уильямс совсем не придала значения, разрешив себе надеть бледно-розовое кружевное белье, заботливо выстиранное Мартой и теперь пахнущее какими-то цветами.***
Лишь ступив на порог «Fortnum&Mason», Элис-Джейн попала в другой мир. Мир, из которого и приходят такие персонажи, как Ониган. Какая-то приглушённая классическая музыка играла на фоне. Сотрудники в фирменных одеяниях с нашивками «F&M» радушно приветствовали гостей заведения. Которые, к слову, выглядели так, словно их каждый день полируют тряпочкой. — Этот универмаг существует уже двести пятьдесят лет и считается лучшим в псевдо-аристократических кругах, — шепнул бархат на ухо Элис. — Поэтому тут все похожи на индюков, делающих важный вид. Она прыснула. И привлекла внимание женщины с гигантскими камнями в ушах, чей взгляд ещё не успел стать осуждающим, но уже выражал недовольство по поводу внешнего вида юной леди, когда Джим провёл Элис в лифт. Всё так же непривычно было находиться в тесном контакте с мужчиной, захватившим её руку. Но в то же время непередаваемо уютно. — Мы с тобой пришли сюда по одной причине, Эл, — сказал он, когда лифт остановился на втором этаже. — Вот она. Двери открылись. А вместе с ними взору — площадка, похожая на кондитерскую из сказки. С первого взгляда Элис не поверила, что огромный шмоток сахарной ваты посередине зала — на самом деле многоярусное платье в пол. А вот тот, сверкающий голубым, сироп — накидка, струящаяся под легким потоком воздуха от прошедшей мимо женщины. Высокая шатенка, сверкая ослепительно-белыми зубами в широкой улыбке, уверенной походкой шагала прямо на них. — Джимми, какой сюрприз, — невероятно быстро она очутилась возле спутника Элис, и, крепко поцеловав его гладковыбритую щеку, отстранилась, осматривая его, якобы оценивая. К не маленькому росту женщины прибавляли ещё сантиметров десять каблуки. Густые волосы крупными локонами спадали на ровные плечи и пышную грудь, обтянутую тугой тканью, которая, впрочем, обтягивала и всё остальное. — Знакомься, это Катрин. Она твоя личная фея-крёстная сегодня. Катрин, это Элис, — шатенка протянула руку, и Уильямс пожала её, как пожал человек, ничего подобного не делавший прежде. — Нам предстоит задача: одеть принцессу, как подобает. — Очень приятно, дорогая, — мягко отпустив девичью ладошку, улыбнулась Катрин. И в один миг Элис закружили яркие краски. Дорогие ткани и изысканные аксессуары сверкали повсюду. Оказалось, весь второй этаж универмага посвящён лишь этой «кондитерской». И знающая её наизусть, Катрин, словно проворная лиса, металась из одной части в другую, то и дело заставляя Уильямс крутиться, замеряя её лентой. Не успев опомниться, Элис была спроважена в примерочную какого-то невероятного размера. Зеркало во всю стену, украшенное вензелями молочного цвета, перекликалось в дизайне с софой, перед которой расположился кофейный столик. Осмотр кабины занял бы любопытную особу надолго, но лисица Катрин совсем скоро занырнула к Элис и принялась развязывать корсет на добытом платье с пышной длинной юбкой. — Джим очень привередлив, но я знаю, как ему угодить. Мы начнём с красоты, в которой хочет увидеть себя каждая девушка, но, поверь мне, далеко не каждая действительно согласится в этом куда-то пойти. Спустя десять минут Уильямс вышла из примерочной, облачённая в атласный голубой корсет и юбку того же цвета, похожую на зефир. Шатенка помогла ей пропихнуться в этом наряде через плотную портьеру. По взгляду Джима девушка поняла, что ему нравится. Ей и самой пришлось по вкусу, когда она глазела на себя в двухметровое зеркало. Особенно то, как корсет, будто зачарованный, аккуратно подчеркивал зону декольте. — Тебе очень идёт, — ожидавший лучезарно улыбнулся, чем смутил новоиспеченную модель. — То ли ещё будет, — хихикнула явно знающая больше, чем оба гостя, шатенка. Наряды сменялись один за другим, вызывая у Элис, отчего-то посчитавшей вначале, что вся эта «девичья мишура» не по ней, восторг. Юное создание оставила все отравляющие жизнь мысли где-то в моменте неравного боя с подушкой. Ведь после она не оставалась наедине с собой. Только в обществе бывшего, но только недавно спасшего еще одну жизнь, полицейского — Джима Онигана. Который уже успел поведать ей целую кучу историй своей жизни. Элис узнала, что мужчина терпеть не может лакричные конфеты, но всегда покупает их у детей возле дома, обосновывая это желанием помочь им поверить в свои силы. А еще у него был пес по кличке Ветер. Джим вспоминал о нем с большим теплом. Особенно девушке понравилась история про то, как Ветер убежал куда-то во время прогулки, а потом вернулся с чужим портфелем в зубах. Ох, и пришлось же объясняться потом… Она смеялась до колик в животе, когда Ониган изображал лицо мужчины, несущегося несколько кварталов за собакой. Бывший коп поведал Элис и про несколько случаев со службы, забавных и не очень. Но ни разу не упомянул об Эрвине. Очевидно, это устраивало обоих. Сероглазый мужчина занимал незрелый ум, не давал погрязнуть в раздумьях. А сделав такой сюрприз, приведя девушку в этот магазин, он, кажется, даже перебил осадок, грузом лежавший на душе. Каждый вариант, примеренный юным созданием, был краше предыдущего. Элис зависала в примерочной, любуясь отражением. Из зеркала на неё смотрела то модель ретро-журнала, то фарфоровая куколка, то греческая богиня. А Джим неторопливо разглядывал каждый наряд, презентованный девушкой, и почти все вызывали у него симпатию, но ни один эффекта «вау», о котором Элис узнала от Катрин. Между прочим, шатенка ловко уклонялась от вопроса Онигана: «Что же на сладенькое?», пока черёд не дошёл до последнего наряда. — Всё до было лишь представлением. Он самая большая зануда, что я знаю, — сказала женщина, помогая Элис снять длинную синюю рубашку. — Когда мы одевали его жену, я выработала беспроигрышную тактику… Первыми идут вызывающие наряды, для затравки. Следом — что-то обыденное. Потом коронное — стиль, который я называю «пережиток прошлого». И, последним — всегда то, что покорит его, — Катрин сняла с вешалки платье, и у Уильямс дрогнуло сердце. Насыщенно-бордовое, заканчивающееся на середине стройных бёдер, оно село на девичью фигуру, как влитое. Тонкие бретели привлекали внимание. Расшитые красно-черным, сверкающим бисером, они изящно переходили в такой же, переливающийся кроваво-угольными капельками и точечками, корсет. Примерив его, Элис даже смутилась, увидев себя в двухметровом серебряном предмете интерьера. Ее грудь, заточенная в жесткие объятия каркасной ткани, выразительно вздымалась при каждом вздохе. Бретели розового бюстгальтера пришлось запрятать по бокам. — К чему скрывать такую красоту? — Катрин подошла сзади и коснулась указательным пальцем подбородка Элис, заставив чуть вздёрнуть его. И если первой эмоцией девушки было смятение, то теперь она восхищалась собой. Гладкой оливковой кожей, контрастирующей с багряным и длинными ногами. Красуясь перед зеркалом, Уильямс решила, что Джим знает толк в разрядке. За приятным душе мероприятием у неё просто не находилось времени на самокопание и прочие разрушающие психику вещи. Но одна мысль всё-таки прицепилась к юной леди — желание понравится ожидающему её выхода мужчине. К этому платью шатенка приготовила туфли на шпильке. Элис старалась вежливо отказаться, уверенная в том, что будет выглядеть нелепо. — Я не прохожу в них дольше минуты, — взмолилась она. — А ты попробуй, — перед обаятельной лисьей улыбкой Катрин сложно было устоять. Джим сидел, облокотившись руками на колени, сцепив пальцы в замок, когда Катрин отодвинула штору примерочной. Стройные ноги вышли на площадку перед кожаным диваном. В таинственном молчании, зависшем после звонкого стука чёрных шпилек, внезапно куда-то запредельно высоко вознеслось самолюбие Элис. А восхищение Джима, которое он не скрыл бы, даже если его рот остался закрытым, волнами разлилось по всему залу. И судя по всему, не только Катрин учуяла его реакцию. Элис, ощущая себя невероятно взрослой в откровенном наряде, повыше вздёрнула подбородок и сделала плавный оборот вокруг своей оси, повернувшись на мысах. Бархат рассыпался в глухом выдохе.