Новый мундир капитана Хорнблауэра

      Капитан Буш открыл глаза в пять склянок, услышав шаги коммодора у двери каюты. Он пробудился разом, тут же сел и, сняв с переборки деревянную ногу, привычно начал пристегивать ее к культе. Он порадовался, что колено, воспалившееся и опухшее после выхода в море, сейчас почти перестало болеть. Голова была тяжелой, все тело зябло от слабости, и даже кружка кофе, принесенная стюардом, не смогла этого исправить: капитан Буш плохо спал с самого начала плавания. Он подолгу не мог заснуть, прикидывая, что бы на его месте сделал Хорнблауэр в той или иной ситуации. Ему не хватало привычки Хорнблауэра рассчитывать на много ходов вперед, и каждый день коммодор не упускал случая или намекнуть, или прямо указать на огрехи. Буш учился на ошибках и изо всех сил старался избежать новых. Бог знает, сколько бессонных ночей провел сам Хорнблауэр, учась быть капитаном.       В дверь неожиданно затарабанили:        — Капитан Буш, сэр! — раздался звонкий голос мичмана Джонса, — Мистер Монтгомери посылает Вам свои приветствия. Сигнал с «Лотоса»: «Вижу парус с подветренной стороны», сэр!        — Очень хорошо!       Нахлобучив двууголку, Буш бросился на палубу. Первый же порыв ветра был не по-апрельски холодным: некоторые заливы и реки Балтийского моря еще не вскрылись ото льда. Буш поспешно застегивал мундир, оглядывая палубу: подвахта была на местах, на шканцах толпились третий лейтенант Монтгомери, пара мичманов, голый Хорнблауэр с полотенцем в руках и прыгающий вокруг него Браун с халатом. Буш возвел очи горе — и встретился взглядом с коммодором.        — Капитан Буш, я попрошу Вас изменить курс на два румба вправо.       В свете хмурого балтийского утра бледное тело Горацио выглядело мертвым. Очевидно он не успел закончить своего утреннего купания и теперь, пользуясь случаем, демонстрировал команде отрицание телесности. За годы совместной службы Буш привык с пониманием относиться к стремлению Хорнблауэра произвести впечатление своими умом, храбростью, эксцентричностью и длинной ног — но черт возьми, сейчас место и время были для этого неподходящие!        Отдавая необходимые приказания и молча сокрушаясь по поводу отсутствия необходимой сноровки у матросов, набранных из всякого сброда ценой невероятных усилий, Буш держал коммодора в поле зрения. Хорнблауэр застыл у нактоуза с подзорной трубой в руках, трепетавшее на ветру полотенце ему мешало, но он этого упорно не замечал. Попытки Брауна накинуть на коммодора хотя бы халат пока не увенчались успехом. Туман редел, неизвестное судно под британским флагом приближалось, пронзительный ветер забирался холодными пальцами под мундир, пробирая, кажется, до самого сердца. Буш поежился. Хрупкое тело, которое настоящий Хорнблауэр вынужден был влачить, совсем замерзло: губы были сине-фиолетовыми, нос и длинные пальцы из белых становились красными.       Оказалось, что «Мэгги Джонс» несла черную оспу, и на короткое время страх принести на свой прекрасный линейный корабль эпидемию даже затмил Бушу страх, что его коммодор прямо сейчас подхватит воспаление легких и скончается на борту. Мысли настолько завладели Бушем, что он перестал следить за изменением цвета конечностей и тонкостями настроения Хорнблауэра. Он едва спохватился, быстро перестав протестовать против странного решения коммодора: если Хорнблауэр посылает на зараженный корабль шлюпку, значит этот риск оправдан. Лицо коммодора было напряженным и мрачным — верный признак сомнений, которые он пытается усмирить логикой. Изредка коммодор шмыгал носом, и тогда Браун бросал на Буша взгляд одновременно виноватый и просящий. Услышав, что встреченный корабль — приз французов под командованием англичанина-перебежчика, капитан всерьез подумал, что Хорнблауэр сейчас бросится в гичке к «Мэгги Джонс» в чем мать родила. Буш аккуратно оглянулся и поочередно встретился взглядом с первым лейтенантом Харстом, в чьей рассудительности и выдержке не приходилось сомневаться, с решительным Монтгомери, с сообразительным Кэрлином и с совершенно несчастным Брауном, которому так и не удалось завернуть в халат долговязую фигуру ледяного Хорнблауэра. Капитан Буш понял про себя, что ему предстоит стать тем несчастным, кто обрушит на себя камнепад неудовольствия коммодора замечанием о необходимости одеться. Он пытался подготовиться к выволочке, представляя, какими словами будет Хорнблауэр распекать его при подчиненных, когда Горацио внезапно решил, что его присутствия на шканцах более не требуется, и почти не шмыгая носом, бросив на ходу: «А сейчас я, пожалуй, что-нибудь на себя накину,» — резво скрылся в палубном люке.       Буш немедленно отобрал у Брауна халат и послал его за ромом, сахаром, лимоном и специями — всеми, какие сможет найти. Никогда еще Буш так продуктивно не тратил двадцать минуть, которые у него оставались до прибытия шлюпки с «Мэгги Джонс». Бледный как мертвец Хорнблауэр сидел на койке, обхватив себя длинными руками; его била дрожь, зубы стучали. Он поджимал пальцы ног, стараясь не касаться холодной палубы. Длинные худые конечности сейчас казались особенно хрупкими, Буш внезапно подумал, что это уже не мальчишеская худоба, что когда-нибудь его Горацио превратится в тощего старика с больной спиной и ноющими коленями. Буш схватил тонкую шерстяную рубашку, приготовленную Брауном, и, сев у коммодора за спиной, принялся зло растирать спину между выступающими лопатками. Горацио заслуживал порки, явно недоданной ему в пору мичманства, — за свое неосмотрительное поведение, — дай боже, чтобы это не обернулось серьезной болезнью. Предателя англичанина с «Мэгги Джонс» необходимо повесить вопреки мягкосердечию коммодора. Влажные холодные кудряшки щекотали шею и щеку, когда Буш принялся растирать грудь Горацио. Для опоры он положил левую ладонь на талию коммодора, чувствуя, как согревается и расслабляется тело под ней.        — Спасибо, Уильям, — прошептал Горацио, наклонив голову, и на несколько долгих секунд прижал его ладонь к своей обнаженной груди.        Буш тяжело вздохнул и почти невесомо коснулся губами выступающих позвонков. Кожа коммодора потеплела и порозовела, Буш натянул на него рубашку и, сев прямо на палубу, принялся растирать узкие ледяные ступни. Браун, принесший все необходимое, вошел без стука, и Хорнблауэр было дернулся из рук, — но ни Буш, ни стюард даже бровью не повели: после совместного бегства из французского плена Браун располагал полным доверием. Растопленный на двух вилках сахар, шипя, капал в котелок с ромом, каюта озарялась зловещим синим огнем. Хорнблауэр был завернут в одеяла. Буш изредка мешал ром и пробовал, не готова ли жженка. Через пять минут прибудет шлюпка, через десять согретый изнутри и снаружи коммодор начнет офицерский совет. Никто не заметит в каюте коммодора капитанского одеяла. Капитан Буш опять будет скверно спать в эту ночь. Но дыхание спящего коммодора будет спокойным и тихим, без признаков кашля или лихорадки — а значит Буш вполне справляется со своим капитанским долгом.